Батальные сцены

      Стоит, прислонившись к глухим дверцам метро, без шапки! Снял, наверное, пока мамочка не видит. Пухлые губки надул, жвачку томно жуёт, белой эмалью сверкает. На личике байроновская меланхолия и высокомерное презрение ко всем вокруг: вот я — звезда, артист народный-пренародный, а вы все место пустое, не вижу равных мне. Меня-то точно видит. Да и вообще есть подозрение, что он специально в мой вагон метро заходит, выучил уже, что я в последний всегда сажусь. Заходит и нарочито мимо меня, сквозь меня свои серые глаза настраивает… Сопляк.       Потом ещё идёт за мной и повторяет каждое движение: я на эскалаторе книгу в планшетнике дочитываю, и он достаёт свой телефон-лопату и погружается в буковки. Я в подземный переход через две ступеньки сбегаю, и он скачет, как блоха. Я с носа Киркорова какую-то хрень убрал, и он его по лобику гладит. Однажды не выдержал и затормозил около цыганки с чумазым дитём, что на парапете клумбы сидели, и бахнулся рядом, даже цыганка эта замолкла на полминуты. А зайка-котик растерялся, засуетился, потерял все ориентиры и от неожиданности остановился. Цыганка тут же его подхватила под белы рученьки, что-то мелет ему в ухо, за рукав вцепилась. Ну всё, пропали Димкины миллионы! Пришлось спасать зачарованного школьника: грубо вырвал его из вязкой паутины гадалки, резко, с матом ответил визгливой бабе и протащил его метров двадцать от эпицентра обмана. Так этот сопляк даже не посмотрел благодарно. Не то чтобы каких-то «спасиб» от него ждать. Хам!       Он вообще испорченный ребёнок. Всегда знал, что сцена детей развращает: в то время когда формируются важнейшие «косточки» характера, театр уродует излишним вниманием, захваленностью, обилием неадекватных взрослых вокруг, гипертрофированностью эмоций. Сам я пришёл на сцену поздно, только в выпускном классе. И то потому, что наш Dance-group был приглашён на постановку самопального мюзикла со стрит-дэнсом, а там исполнитель главной роли в травму попал, мне предложили его заменить. Ну и покатилось! Как-то само по себе образовалось решение поступать в театральный, тем более родителям всё равно: у них новые горизонты в бизнесе, свалили в Грецию, в Фессалоники, открывать новую гостиницу, зависнут там года на три. Меня уже брать с собой не было смысла, да и я взбунтовался. Сколько можно мотаться по городам и странам? Отец, конечно, принялся возмущаться таким пренебрежением к семейному бизнесу, но Ксана быстро его охладила, что-то страстно зашептала в ухо — и отец сдался. Наверное, я для Ксаны обуза, не родной ведь сын. И вот они укатили, а я остался в пустой квартире на окраине. Раз в неделю общение с отцом по скайпу, раз в месяц перевод средств на карточку.       Димка же, насколько я понял, в молодёжке сызмальства, золотой ребёнок. Ах, как он бесился в прошлом году. Как не мог скрыть бешенства своего, когда Алёна Романовна меня пригласила в театр на роль мальчика-звезды. Он же привык, что «звезда» он, а тут я! Он даже подсиживать меня пытался, на всех моих репетициях сидел, текст выучил, деловито подсказывал громким шёпотом с первого ряда, демонстрируя свою готовность заменить негодного артиста. Но к его великому сожалению, Алёна не сломалась, я не психанул и даже не заболел. Спектакль прошёл на «ура» (на «бис» нам пока рано). И этот сероглазый подросток заболел ненавистью ко мне, хотя… может, я переоцениваю его. Для ненависти он ещё молокосос, скорее зависть.       Хотя я сам рано научился ненавидеть. Тоже в школе. Но у меня причина уважительная. Этот козлодой — Макс. Всем причинам причина, амнистия для моей ненависти. Интересно, как к этому зайке-котику в школе одноклассники относятся? Есть ли у него такой безумный Макс в окружении? Тупоумный переросток. И в каком месте я ему дорогу перешёл? Эти бесконечные подъёбки, тычки, толкания, оскорбления. Уже вся его верная шобла успокоилась, всем пофиг, что я танцую и играю в театре. А этот Макс Бойцов не отстаёт. Даже сейчас. Тем более живём в одном дворе. С утра караулит меня, подонок, пока с собакой гуляет. Как увидит, сразу морду свою улыбает, мерзким голоском сюсюкает: — Боба! — это он так к собаке обращается. — Ты смотри, какая сучка на случку вышагивает! Ты смотри, какая у него походочка! Затрахали его в этом гомосячьем заведении!       И дальше весь паскудный свой словарь предъявляет, да ещё цепляет меня за одежду, за сумку, по заднице шлёпает. Ну не придурок? И собака его мерзкая, вся в хозяина — тупая шавка, лает, своими грязными лапами на меня лезет, мокрым хвостом по брюкам намахивает. Ладно хоть вечером этого представления не наблюдаю. У Бойцова непоколебимый режим: выгул собаки, технарь, пиво, водка, принос тела домой. Короче, мне есть за что ненавидеть этого придурка. Но Димочка ко мне никаких претензий иметь не может. Я на него не то что не зарыпаюсь, даже не смотрю почти. А все претензии по распределению ролей к Алёне: это ей понадобился «блондин с небесными глазами» на мальчика-звезду, вот она и позвала меня, своего студента. А я и остался. В студенческом театре всё равно роли хорошей не дали на первом курсе, а Алёну я уважаю. Она у нас сценическую речь преподаёт, интересная женщина, цепкая, внимательная. За мной в молодёжную труппу этого театра и Мона подтянулась. Я подозреваю, что именно за мной. У неё-то роль была…       Сегодня что-то новенькое: этот зайка-котик (как он бесится, когда его так называют!) достал из сумки пакет чипсов и нахрустывать начал. Вот ведь паразит! А я вот не успел ничего купить, бежал, думал, что опаздываю, блин, сейчас будет желудок жалобно стонать. Может, в магазинчик зайти? Так денег с собой маловато… Или уж дотерпеть до конца репетиции… Ещё этот тут хрустит на весь вагон… Нет чтобы мне предложить! В магазин так и не зашёл. Опаздывали.       Сначала первая репетиция с Марисом, он ставит нам два массовых танца — на начало обоих актов. ПалФё нервно и жалобно наблюдает за действиями американца. Тот наполовину по-русски, наполовину по-английски объясняет, что нам делать. Мы, переодетые в потное трико и шерстяные гольфы с кожаными следками или в джазовки, внимаем. С колосников висят верёвки — на нескольких разных уровнях. Нас танцует десять человек, но репетирует больше, так как сразу с нами дублёры. Танец жителей Лондона. Город тёмный, узкоуличный, фонарный, смрадный, безнадёжный. Верёвки с колосников — петли, метафора той безысходности и безумия, что таит в себе любой большой город. Основной шаг — одна четвёртая, носок — пятка так, чтобы пяткой припечатывать судьбу и вшей, что сыплются с одежды. Петли — зацепы для рук: прыжок и прокрут с очерчиванием пола «стоптанным носком туфли». Движения рваные и истероидные. Американцу, наверное, виднее, как жили лондонцы XIX века! Марис — фанат асимметрии и одновременного соло сразу двух танцоров в разных углах сцены: один вверх, другой в пол, один руку и ногу бросает от себя нахрен вправо, другой — выгибается торсом вправо, плавно и в то же время в ритм, один закрывает лицо всеми конечностями, всем существом и существованием, другой прыгает вверх, нараспашку к залу, гримасой улыбки, к пулям световых софитных лучей. Только и слышно от Мариса:       — Хоп! Хоп! Уан! Ту! Уан! Ту! Квикли! Шарпер! Элон! Хоп! Маласы! Усноува! Хоп!       Алёна сидит на стульчике и хмурится, так как у нас получается не сразу. Я выхожу не в самом начале танца, ибо я сразу Джекилл, а все остальные — жители города. Блин, сразу в пару с Димочкой-котиком, типа мы столкнулись на улицах вонючего города, два случайных прохожих. Налетели друг на друга, упруго стукнулись животами (мы чуть подбородки не разбили в первый раз), переступаем дорогу, переплетаем ноги — правую, левую — и надо прыгнуть на общую высоту. Как так? Блядь! Он прыгает как стрекозёл, выше… Падает на меня, локтем в желудок, лбом в челюсть…       — Усноува! — кричит Марис. А этот школьник даже руки мне не подал, не помог встать с занозливой сцены.       Раз, два… и поворот, локоть рисует дугу, всем телом вправо, влево… Мозг тук в череп — и напряжение на пальцы, которые медленно, одновременно со всеми сжимаю, будто держу невидимый эспандер, и вниз стряхиваем невидимую грязь с кистей… Прыжок! Навстречу жёсткое Димкино дыхание, брызг слюней, или пота, хлёст волос. Левая, правая… прыжок! Вместе! Не падаем! Он перехватывает меня за плечо и прокачивает по касательной к полу… уф-ф-ф… нос и лоб в паре сантиметров от тверди, от синяка и ссадины. Мелкий, а держит крепко, не роняет. Маладес! И лицо у него при этом векторное, на меня направленное, что-то из пасадобля. Спинка у животинки прямая, горделивая, попка — орех, колено чуть согнуто, пружинит, чтобы мне удобнее было опереться. Уговорил, талант…       Сложнее всего синхронно раскручиваться, держась на петлях одной рукой. У всей сценической братвы получается разнокалиберно. Перетянули все мышцы, пока не сделали всего один оборот синхронно. Но это только один элемент, потом с петлёй ещё прыжки, крены, зависания, ещё раз обороты, а под завершение номера трое улетают под колосники на петлях. Интересная композиция, но сложная. Делаем ещё и ещё раз, под музыку, под счёт, под тяжёлое дыхание. На ладонях тут же появляются мозоли. А есть ведь и другие движения, без верёвок. Есть ещё раскручивания самих канатов, маленькие смерчи над головами серых пропащих безликих прохожих. И нужно, чтобы «смерчи» были «равного радиуса» и ритма. Короче, умаял нас америкос. И командует так мягко, противно акцентно. На Фаима цыкает, а Димке «окейкает», любуется зайкой-котиком, а тот старается, на полной амплитуде с задней линии напирает, пережаривает партнёров: гонит на четверть секунды быстрее, на пару сантиметров выше. Гад! При очередном перекрестии, когда глаза в глаза встретились с этим школьником, я прошипел ему: «Одеяльщик!» Он только ртом дёрнул. А когда делали пролёт на петлях, как на качелях, вперёд, назад и диагональ, этот сопляк с задней линии конкретно пнул меня под зад. Мститель!       Два часа нам ставили этот танец, но не весь сделали, вторую часть завтра. Марис — востребован, у него какая-то встреча. Все потекли по домам, кроме нас с «одеяльщиком». Нам ещё надо репетировать трансформацию добра в зло, Джекилла в Хайда. В минуту передышки осознал, как хочу есть: желудок свирепо урчит.       ПалФё честно нам признался, что пока не видит остроумных ходов для трансформации. Что будем экспериментировать, пробовать, искать. По ходу спектакля должно быть три превращения.       — Хочу, чтобы ты, — Алёна обращается к Димке, — как бы вырывался из него. И важно: процесс трансформации Джекилла в Хайда и наоборот — это процесс физиологический, мучительный, плотский… Не знаю… Как секс, что ли… Димончик, ты уж притворись совершеннолетним. Фокусов и совершенных иллюзий делать не будем, всё решим сценически и актёрски. Но начало давайте отладим. Гела, ближе к заднику, на арьерсцену, на тебя направим пистолет*, поэтому за тобой хорошая тень будет. Джекилл дома, он в своей лаборатории в свободной домашней одежде, я подумаю над халатом, озадачу художников по костюмам, короче. Хайд, ты в тени за ним, либо поднимем тебя через люк-провал, либо выйдешь из разреза задника, скорее второе. Встань плотно за Гелу, прижмись так, чтобы не видно, чтобы слились! Хорошо! — Димка припечатался, прилип ко мне, ни зазора между нами, ни щёлки, дышит мне в затылок, и вдруг хвать зубами волосы, дёргает, придурок! — У Джекилла будет растрёпанная голова, поэтому у тебя, Димончик, есть шанс быть не замеченным сразу. Гела! Ты выпил микстуру и тебе становится плохо, только помни, что за спиной Димон! И следующая задача: на Джекилле будет белая рубашка из синтетического трикотажа, на спине халата (или кафтана, блейзера домашнего) прорези. Ты, Дима, руки просунешь и через прорези на рубашке и на живот, а потом вытягивай руки, как бы вырывайся из него. Сейчас просто под футболку, пробуй!       Холодные руки обвивают меня по талии, шарят, медленно двигаются к животу. Я же ещё играть должен — шатаюсь, хватаюсь за шею, выгибаюсь назад, тяжело вперёд, вздымаю плечи, делаю на лице маску боли, беспомощно хватая воздух. Этот злобнообразный сопляк как ущипнёт меня, блядь! Я словно в спазме скручиваюсь!       — Отлично! — кричит Алёна. Да уж, отлично… — Руки!       Димка стал медленно вытягивать руку в кулаке, растягивая трикотаж футболки. Потом раскрыл кулак цветком пальцев и резко руку ко мне, вторую кистью вперёд и круговым движением по ткани. Я изображаю страдание, руки в стороны, потом ловлю эти мерзкие конечности на себе, борюсь с ними, пытаясь «вдавить их обратно». Сопляк лезет своими лапами к шее, мнёт кожу, чёрт, он Алёну буквально про секс понял, что ли? Вцепился мне в сосок!       — С-с-с-сопляк, — сиплю я так, чтобы он слышал, и бедром толкаю его от себя.       — А теперь попробуй как бы вылезти из Джекилла! — орёт из-под сцены Алёна. — Нога через талию!       Димка обхватывает мою талию левой ногой, правой становится мне на чуть согнутое колено, голова просовывается из-под подмышки. Йес! Сжимаю за шею гада, дохни, мерзкий Хайд! А у того оскал на лице. Он перехватывает меня рукой и ногу левую вытягивает, выкручивает башку свою и как-то ловко усаживается на моём животе, повис как ленивец на секунду, как бы удержать его! А парень вдруг выгибается, прижавшись пахом мне в шею, встав коленями на тазовые кости.       — Осторожно на руки его опускай! — кричит ПалФё, оказавшись совсем рядом, страхует малолетку, чтобы головой об пол не приложился. Димка разворачивает торс, наклоняется (чёрт, тяжёлый!) — упор руками в сцену, и толкается от меня ногами, блядь! Я лечу назад! А Димка сначала низко, потом всё выше, выше прополз и выпрямился к авансцене. Алёна даже захлопала.       — Нормально! Давайте-ка, ребятушки, ещё раз! Гела, когда Хайд на тебе висит, попробуй с ним в сторону пару шагов сделать и в другую тоже, чтобы была видна борьба, чтобы не было статики. И Гела, кричи как потерпевший, с развитием, с крещендо! А, Димончик, попробуй перехватить крик тон в тон и продолжить, но чтобы рыком завершить!       Наше втирание друг в друга и его лапание начались заново. Правда, я сначала повернулся к нему и прошипел:       — Про секс это Алёна образно сказала. Ещё раз, и вмажу прямо здесь!       Нихрена не помогли угрозы, второй раз то же: гладит, за сосок цепляет, а потом ещё и освободившейся рукой ягодицу сжал, тварь! И чувствую посыл от сопляка — прямо-таки жрёт меня, прожигает, ещё чуть-чуть — и страсти предастся. Это у него неосознанные юношеские инстинкты либидо проявляются на мне? Наша репетиция уже на натуральную борьбу похожа, он как змея по мне ползает и даже сумел ухо как-то обслюнявить, и крик этот… не боль от рождения, а экстаз от оргазма у него получается. Вроде пацан, откуда у него это? С-с-сопляк!       Раз на четвёртый даже Алёна заметила, что мелкий с катушек съехал:       — Димон, ты же покалечишь Джекилла! Он до премьеры не доживёт! Дышите вместе, чтобы чувствовать, когда предел, Гела — это твоё тело, и у тебя нет нужды его разрушать, прекрати лупасить Хайда… Ещё раз!       Измотан я этим одержимым лазанием по мне звезданутого отпрыска. И попросил сам:       — Алёна Романовна, я валюсь уже! Давайте остановимся… — желудок просительно прогудел что-то, поддерживая мои слова. И неожиданно встрял Димка:       — Он не ел сегодня!       — Хорошо, до завтра. Слова своих партий учите. Домна Казимировна завтра уже расписание предоставит, кто когда поёт.       Мы отправились переодеваться в общую гримёрку, что у сцены. Я всё делаю быстро, мне дома ещё надо к истории зарубежного театра приготовиться на завтра и трико постирать, а то на сценбой уже стыдно ходить. Этот же сексуально озабоченный школьник стоит, подпирая зеркало, разглядывает меня. Я не выдержал:       — И? Глаза не сломай! — и зло послал его подальше.       — А где ты живёшь? — неожиданно робко испросил меня юный Хайд.       — Отвали!       — На оранжевую пересаживаешься, когда домой едешь. За мост? К Лаже?       — Отвали! В гости, что ли, собрался?       — Может… нам порепетировать… вдвоём…       Я аж рот открыл. Решил довести мальчонку до собственных выводов:       — Боюсь, такие репетиции трахом закончатся! С тобой — все репетиции только при свидетелях. А то потом хрен кому докажешь, что несовершеннолетний сам напросился.       — Боишься, значит? — птенчик оскалился и наконец начал переодеваться. Мне пофиг на его желание поговорить, я тороплюсь. Уже выходя из помещения, услышал в спину мстительное:       — Ангелочек… бойся, бойся…       Но я торопился. В метро успел почитать по планшетнику для семинара о царе Эдипе в одноимённой трагедии Софокла. Вышел на конечной, заскочил в «Пятёрочку», денег только на лапшу бэпэ хватило. Бегу к родному дому, блин, во дворе темень. Уже заскакиваю на крыльцо и вдруг… дынц! Удар в голову, падаю, темно, и только какая-то собака залаяла истошно. * Пистолет — выносной осветительный прибор, который позволяет выделить актёра лучом света, максимальный диаметр светового круга примерно в рост человека.