Батальные сцены

      Не уйдёшшшь от меня! Сука! Какого чёрта меня трясёт от него, а он посылает меня! Старше меня? И что? Это даёт какие-то права особые? Просто разреши быть рядом, хрена ли гонишь меня, как шавку надоедливую? И потом, Алёна же велела быть единым целым! Почувствовать друг друга. А ты не даёшь…       Думал, что вытурил меня из вагона метро, так вытурил совсем? Я своего добьюсь, ты меня плохо знаешь! Своего — это чего? Да не знаю я! Хочу репетировать с ним, вылезать из него, из Джекилла, водить рукой по напряжённому телу, сжимать упругие мышцы, вдыхать его кожу, чувствовать мокрые от пота волосы на своём лице. Хочу, чтобы он удерживал меня, встряхивал, больно сжимал плечо, хозяйски переплетал ноги, прыгал на меня и мы сталкивались животами, дыханием, пульсом… Придурок! Он — придурок, а я..? И я тоже.       Сегодня после школы, как всегда, закинул домой рюкзак с учебниками, захватил сумку с трениками и с джазовками — мы сегодня опять танцуем! А ещё поём вместе с Гелей, номер — «Спор». Перед самым выходом решил наделать бутербродов — для него. У меня-то дома обед приготовлен, а он, я подозреваю, не ест ни черта. Хотя, полагаю, после вчерашнего он меня пошлёт. Посмотрим!       Сегодня не поехал за ним, подсел, как всегда, на Сенной. А он меня ждал! В вагоне людей много, поэтому трудно встать рядом. Но он рядом, сверлит меня взглядом, прожигает дыру в моём лбу, губы сжал, желваками двигает. Через станцию посвободнее стало, так он двигает прямо ко мне: это что-то новенькое! Вплотную подошёл, за куртку схватил, дёргает, и лицо дёргается у парня:       — Ты… сосунок! Ты чего добиваешься? Что за игры? Это ты так хочешь, чтобы я от роли отказался? Не дождёшься! Ты думаешь, что я постесняюсь на тебя заявить?       — Заявить в полицию?! — мои глаза вылезают из орбит в наигранном недоумении. — Ой! За мной ходит мальчик, школьник! — засюсюкал я. — Он смотрит на меня, он страшный, он демон, демон! Спасите, помогите! — и это я уже ржу ему в лицо. Но Геля без улыбок, и у него глаз стал дёргаться, да и вообще, серый, на верхней губе испарина, губы… губы у него треснувшие.       — Не делай вид, что ты тупой недоросток. Ты всё прекрасно понимаешь! Так ведь и убить недолго…       — Уби-и-ить? Ты не много о себе думаешь? Нужен ты кому-то! Или это ты меня убить угрожаешь? Мальчик-звезда!       Геля наклонился ещё ближе к моему лицу и почти с радостью прошипел:       — А ты всё ещё завидуешь? С-с-сопляк! Тогда мне непонятны твои приставания и лапания, презирай и завидуй в сторонке! Понял?       — А я тебе бутеров наделал! — я знаю, как управлять наездами.       — Что?.. — он завис, гы-ы-ы…       Геля отпихивает меня от себя, вылетает из вагона, бежит от меня, я за ним. По эскалатору, отодвигая добрых людей, по переходу метро, лавируя между столбами, на улице, не останавливаясь… Я не отстаю, более того, я быстрее. Заканчивается всё логично, он поскальзывается и, вскинув руки, падает навзничь, прямо на меня. Я успел подхватить незадачливого мальчика-звезду и мягко приземлить его на собственные колени. И сам аккуратно приземлился, обняв героя через грудь и за шею. Он взвыл:       — Ууу! Навязался на мою голову!       — И не отвяжусь! — утверждаю я. — Нам Алёна сказала быть единым целым! Стать частью друг друга! А ты меня игнорируешь…       Гела смешно, неловко поднимается, пихая меня локтем.       — Ты придурок? — орёт он на всю уже видавшую виды площадь. — Единым целым — таким способом? Может, мне ещё и спать с тобой, чтоб уж совсем вместе?       — Может! — и я сам офигел от того, как ответил. И он на меня глаза выпятил. Секундная дуэль, и он вдруг сказал:       — Бутерброды гони!       — А волшебное слово?       — Придурок! — и он, оттолкнувшись от меня, побежал к театру.       — Не то-о-о, — кричу вслед. — Другое слово!       Пришлось догонять его уже в театре. И там сразу на репетицию, сначала к Домне Казимировне. Меня раздражает, что сначала мы долго мычим, урчим, пфыкаем. Вообще смысла не вижу! Белобрысый Джекилл старательно рот открывает, артикулирует, всё выполняет в полную силу. И на, милый, конфетку! Домна Казимировна потрепала Гелю по щеке и спросила, как он сегодня себя чувствует. Ага! Она тоже заметила! Умотался мальчик. Геля улыбнулся нашей гениальной старушке-фониатру и ответил, что лучше. Нифига не лучше! Я-то вижу, что круги под глазами глубже, скулы жёстче, губы синее. Скормлю ему бутеры, а то на танце бросит меня оземь так, что рассыплюсь по всей сцене, не соберёшь!       Потом Геля вспоминал свой соляк, что вчера репетировал. Много низких регистров. Но у Джекилла всё нормально и со слухом, и с голосом. Исполняет с листа, обещает учить наизусть. Только после этого мы разбираем наш номер. Он начинает, я продолжаю — контрдуэт. Нужно тон в тон, как будто один человек поёт, но с разными интонациями: поучительными — у него, ехидными и издевательскими — у меня. Нам было велено тянуть «ми-мо», целясь друг в друга, интонируя в поисках совпадения. Только как совпали, начали партию. Домна радуется, говорит, что я «отличный ублюдок», хотя пару раз останавливала и непедагогично кричала мне, чтобы я «уходил с горла». Слов в этом номере немного, да и те повторяются, циркулируют по стержневой мелодии. Поэтому мы выучили всё слёту. Домна мучила нас больше часа, однако время осталось. Нас заставили петь в движении, друг на друга, уходя в пиано. Что-то Джекилл какой-то не философствующий, не добренький. Израненный борьбой «с самим собой» — да! Усталый — тоже да! Но ещё агрессивный и раздражённый. Это я! Я знаю, это я его довёл… И после репетиции я даже поймал себя на мысли: откуда во мне такое злорадство? Надо оставить его в покое, ведь у меня отличная роль, зачем я лезу к этому ангелу? Но стоило нам поменяться с девчонками местом репетиции (Ленка и Мона пришли свои партии репетировать, а мы пошли танцевать, на петлях виснуть), стоило Монке утащить Гелю в угол во время этих переходных манёвров и что-то шептать ему на ухо, стоило мне во время переодевания заметить чёртовы засосы на его груди — всё по-новой: достану, не уйдёшь, бесишь!       Но бутерброды я ему всё равно скормил. Подошёл к нему в раздевалке, трагически удерживая пакетик с бутиками, как череп «бедного Йорика», и, патетически устремив взгляд мимо его дурацких глаз, сказал:       — На!       — У меня нет для тебя волшебных словов!       — Жри, а то ещё грохнешь меня, дистрофик. — И всучил ему пакет в руки.             Геля сел по-турецки и сосредоточенно, жадно, спешно стал поедать бутерброды, облизывая пальцы. Мальчик-звезда, блядь… Надо завтра ещё сделать.       Мой корм для ангела, видимо, возымел толк. Меня сегодня не уронили. Но, блин, как он танцует! У него каждое движение — мера и точность, все повороты и прыжки вовремя, в такт. Я же вижу, что все на него ориентируются, поглядывают, сверяются. А он щадит партнёров, я бы выше ногу вскинул, я бы резче оборот сделал, я бы круче выгнул спину, а потом бы ещё на полупальцах в стойке замер, актуализируя позу. А он вместе со всеми, один орган в большом организме, пусть и самый важный. Он — сердце нашего танца, его ритм — наш ритм, если он сбивается, то все хватаются за левую сторону груди, если он солирует, то все замирают… И я завидую. Завидую и любуюсь. Мне надо быть таким же, как он, но он сердце — а я воспалённые нервы. Прокруты на петлях-виселицах у нас получаются практически идеально, синхронно. Марис сказал, что на задней линии будут две разновеликих высоты. На одной будет Полинка, на другой — я. Это усложнит общее действо, но мне сказали, что я справлюсь (я с гордостью покосился на Гелю).       Прогоняли номер увертюры несколько раз. А потом ещё сидели и смотрели, как Вольдемар-Аттерсон и Геля-Джекилл репетируют начало, когда Геля объясняет другу, что отправился в больницу к безумному отцу. Потом всех отправили по домам, оставили только опять Гелю и Мону. Им нужно было поставить пару движений, когда проститутка уводит Генри Джекилла, типа они уже начинают чуть ли не сексом заниматься. Движений мало, всё из разряда модерн, с закидыванием ног на бедного ангела, с поддержками. Я смотрел, уже переодевшись, сквозь портьеры входов зрительного зала. Бесит меня эта Мона, обхватывает ему голову, тормошит длинные волосы, как своё. Они щека к щеке, без рук, шаг танго выпечатывают, потом Геля Монку в высокую поддержку за бёдра отжимает. А она возьми да разогнись раньше, до того, как он зафиксировал суставом выпрямление. Конечно, он не удержал! Так ведь и роняет её не от себя, а на себя, чтобы девушка не покалечилась. Она, блядь, лежит на нём, миленько ржёт, ещё и в лобик его чмокает. Коза! Геля ей ни слова не сказал, ангел просто! А ведь она виновата. Встали и ещё раза три прогнали. Только после этого они пошли переодеваться.       Сегодня я провожу его до дома, время есть. Но буду хитрее, буду тенью, материализоваться не стану, останусь Хайдом. Для этого жду его у метро, так как точно знаю, что он туда направится. У станции узрел, как Геля провожал Монку, она где-то рядом живёт, на автобусе приезжает. Она его по плечикам поглаживает, светится вся, когда к нему в лицо заглядывает. А он? А он вежлив. Посадил её в автобус, махнул вслед и отправился вниз, underground. Оглядывается. Ха-ха! Не видит меня, я же тень! Сажусь в соседний вагон, не вижу его до пересадки, потом на переходе на его ветку обгоняю его практически нагло, обходя столбы. А он оглядывается. Не туда смотришь, ангелок! Я впереди тебя, а не позади! И на следующий поезд сажусь в первый вагон, а не в последний — так, чтобы выйти раньше и оказаться наверху, заняв более удобную диспозицию.       Когда увидел Гелю сквозь стеклянные двери торгового центра выходящим из метро на его станции, понял — он успокоился. Меня не видит. Он зашёл ещё в магазин, купил что-то молочное и длинный багет. Сразу стал кусать хрустящую попку батона. Направился дальше, нырнул в некий двор, вот тут-то он и живёт. Номера домов я не вижу, а его адрес я только на документах видел. Я чуть не спалился сразу, так как в арке между домами Геля вдруг встал, осторожно подошёл к углу и выглянул. Он кого-то боится? Или он не тут живёт и сам кого-то высматривает? Так нет, он всё-таки погрузился в чрево этого тёмного двора, и теперь уже я выглядываю из-за угла, слежу за ним. Геля, крадучись, прижимаясь к серой стене, чешет к дому напротив. Я, пригнувшись, наоборот, со стороны густых кустов, по тротуару, скрываясь за бесконечной чередой автомобилей. Мой доктор Джекилл прыжком оказывается на крыльце одного из подъездов, надо спешить, а то дверь захлопнется. И как только он скрылся за пискнувшей железной дверью, я, как рысь, хоп — и успел придержать дверь пальцем, протиснуться внутрь. И наугад устремившись вверх, я сразу же наткнулся на чьё-то тело.       — Блядь! — хором вскрикнули мы с телом. Меня сцапали за куртку и оттолкнули в сторону, я еле устоял и не покатился вниз по ступеням, зацепился за перила. А этот кто-то стремительно побежал к выходу, писк, бряк, чуть-чуть света, в проёме — явно парень, бряк, темнота…       — Эй! Кто там? — это Геля кричит сверху. Что делать? Надо проявиться? Меня почему-то прижало к одному месту. — Эй!       Пролётом выше загорается свет, который дрожит и скачет: фонарик на телефоне. Смелый ангел медленно спускается сверху, осторожно нащупывая ногой ступени. Всё ближе ко мне, приникшему к стене. Луч на меня…       — Ты! — у ангела перекосилось лицо. — Я знал, что это ты! Мелкий отвратительный ублюдок! Самонадеянный сопляк! Ты опять здесь!       — Это не я! — единственное, что пришло мне в голову.       — Конечно, это не ты. Это мистер Хайд!       — Ты не понял!       — Куда мне! Я ж непонятливый! Что, опоздал сегодня? Как так?       — Геля, я просто…       — Ты просто скотина озабоченная! Что, гормоны попёрли, а тут я под рукой? Да ещё и велели быть поближе!       — Ты несёшь хрень! Причём тут гормоны?       — А что это? Не гормоны? Психическое отклонение? Лечись!       — Фига ли ты на меня разорался? — перекрикиваю его я так, что эхо отлетело от мутных окон.       — Фига ли ты прилип ко мне?       — Хочу и прилип!       — Хотелку отрастил?       — Да!       — И чего твоя хотелка хочет?       — Не знаю! Ты просто… просто мне…       И тут скрипучий недовольный голос:       — Что за падлюки тут голосят? А ну, шпана!       Геля резко наклоняется к моему лицу:       — Отъебись от меня! Не заговаривай со мной, не прикасайся, не ходи по пятам, не лезь ко мне в рот, мне это противно, меня это бесит, ты выносишь мне мозг, сопляк… — он сверкнул глазами и побежал наверх.       — Я… — Почему так? Что я сделал? Когда я лез к нему в рот? Когда бутербродами кормил? Сползаю по стенке, сажусь на корточки. Блин, как хочется зареветь. Или даже заорать на весь этот вонючий колодец подъезда. Чтобы все эти падлючие старики повытаскивали шеи из своих нор, чтобы слышно было на улице, чтобы услышал тот, кто раздражённо шибанул дверью своей квартиры. Так хочется крикнуть самому себе, чтобы наконец дошло, чтобы наконец сам поверил:       — Я люблю тебя-а-а… А ты…       Но у меня спазм в горле, обида разрывает связки, поэтому получается только просипеть:       — А ты…