Батальные сцены

      Я вцепился в Гелю, тащу из такси:       — Пошли ко мне! Поздно уже… — других аргументов у меня не находилось, самый железобетонный: — Поздно уже!       Геля сопротивляется, в глазах неуверенность, но на меня работает лихорадка, что подзарядила его в Fabrik: выражение лица какое-то горячечное, рациональность и рассудительность испуганы и затихорились в мозговых подвалах. Мой аргумент («Поздно уже!») почему-то не находит контртезисов. Я плачу за проезд нашему таксисту и, пока Геля не очухался, кричу ему в салон:       — Всё, уезжайте, — и с угрозой: — Да живее!       От мотора осталась только пахучая аура и брызги мокрого снега на штанах. Толкаю Гелю к дому. Но он всё ещё не уверен:       — А у тебя родичи-то дома?       — Не бойся, мама дома…       — Я и не боюсь.       Озвучивать свои сомнения по этому поводу вслух я не стал, иначе точно драпанёт, да ещё и скажет что-нибудь мерзкое. Мудро молчу и двигаю неожиданно неподатливое тело к парадной. Писк домофона его, видимо, взбодрил, и он уже более решительно отправился за мной на наш этаж.       Мама действительно была дома. Вышла к нам сонная.       — Мама! Это Ангел, — Геля меня пихает в бок, услышав своё имя, и тихо сипит «здрсте». — Мы друзья, — его локоть опять заехал мне в бок. — Мы вместе в клубе были и на сцене вместе, и вообще вместе… — блин, в этот раз было больно!       — Да, я видела тебя на сцене. И Дима много говорит о тебе, можно сказать, что уже и знакома, — выдаёт меня мама. — Я пойду досыпать, а вы тут разбирайтесь сами… красавцы.       Мама хмыкнула, видимо оценив наш колоритный раскрас: я с жирной обводкой вокруг глаз, с рогами, Геля с посеребрёнными скулами и белыми разводами вокруг глаз и на лбу — это он так белую тушь полотенцем стёр. То-то таксист на нас всю дорогу пялился. Мама у меня человек продвинутый, замужем за своей газетой, этакой местной гламурной сплетницей. Несмотря на то, что является главным редактором, всякий раз погружается лично в водоворот приёмов, вечеринок, премьер, презентаций и прочей богемной маеты. Мы с ней живём мирно-параллельной, почти соседской жизнью. Она считает, что уже основной вклад в моё становление внесла: определила мою будущность, устроив в молодёжную группу театра и поддерживая моё участие в разных творческих проектах. Отличных оценок из общеобразовательной школы она не требовала, на родительские собрания никогда не ходила, откупаясь своевременными взносами на всякую пердулу, что кровь из носу требовалась нашему заведению. На репетиторов мама тоже не тратилась. Когда-то ходил на английский, но потом пару раз ездил в «английский лагерь» на языковую практику и сам велел матери прекратить выкидывать деньги на сомнительного репетитора. Мама разумно считала меня взрослым, иногда советовалась по поводу нарядов или клубов каких. Всегда ходила на мои премьеры. Повезло мне, короче, с мамой.       Мама удалилась к себе, плотно закрыв дверь за собой и крикнув напоследок: — Мой шампунь не трогать!       Я же подталкиваю нерешительного Гелю к моей комнате, хотя… вспоминаю! Заскакиваю в свою комнату, хватаю полотенце, которое тут ещё с утра брошено, и не даю измазанному ангелу зайти в комнату:       — Это тебе! Пойдём, покажу тебе ванную комнату. Там мамкин шампунь в жёлтой бутылочке не трогай, он какой-то жутко дорогой. Куртку здесь бросай! — тараторю я, направляя парня по коридору дальше. Геля слушается, он, по-моему, сам не верит, что у меня оказался. — Я тебе чего-нибудь из своей одежды принесу сейчас! Сумку-то оставь!       Так и втолкнул его в душ. А сам побежал в комнату, надо фотки убрать! Со стены осторожно снимаю афишу с «Мальчика-звезды», на которой Геля такой… такой холодный и в то же время притягательный. Будет странным, если в моей комнате такая афиша, ведь на ней он один, без других персонажей. Так! И из-под стекла на столе надо убирать всё: это он с рапирой, это мы на сцене вдвоём, это Алёна ему что-то впаривает, это он переодевается, стоит на одной ноге, а это уже орёт на меня за то, что я фоткаю. Я тогда принёс новый фотик (похвастаться) и снимал всё подряд, раздражая всех, но более всего ангела. Это он ещё не знал, насколько больше он попадал в кадр, чем все остальные. Вот это классная фотка: Геля стоит спиной ко мне, тело вытянуто, взмыв на полупальцы, все мышцы подобраны и напряжены, на серой футболке от шеи вниз по позвоночнику мокрый след от пота, светлые волосы тоже солоно потемнели от движений, руки в стороны – классический крест со звенящими жилами-венами-струнами и колками пальцев. Лицо видно в профиль, выражение надменное, взор вниз… Это он танцует первый танец мальчика-звезды, когда тот был ещё весь из себя высокомерный и злой. Я тоже есть на фотке, прицеливаюсь камерой в него, отражаюсь в зеркальной стене репетиционного зала. Там же видна Полинка, которая сидит на стуле, обхватив ноги, виден и ПалФё, тоже стоит крестообразно раскинув руки… Но отражение в зеркале почему-то расфокусировано, размыто, чётко только эта спина, эта шея, эти скулы… Так, убираю! Оставлю только вот эту, где почти вся труппа на сцене…       Уношу ему свой банный махровый халат. Целомудренно потупив взор, заглядываю в душ и вешаю халат на крючок.       — Вот, мой халат можешь надеть… — обращаюсь я к голой спине и ягодицам, смутно розовеющим за рябым матовым стеклом шторок ванны. Геля вздрогнул, и я тут же сбежал. В своей комнате раздвинул диван и постелил простыню. С антресолей шкафа вытащил подушку и лёгкий плед. Успел заварить китайского чая и нарезать вафельный торт. Красиво всё выставил на столе с осиротевшим подстекольем.       Геля нарисовался в комнате с полотенцем в виде чалмы на голове и в моём белом халате.       — Вот чай — и можно дрыхнуть! — весело завлекаю его к столу. Геля всё-таки тормоз! Или это он так стесняется? Только что в клубе такие штуки бесстыдные своим телом выделывал, так бёдрами вилял, что я не успевал повторять. А сейчас — сама невинность… Пьёт чай молча. Наверное, интересная сцена: он белый-белый в пушистом снежном халате, чистый, пахнущий яблочным гелем, с голыми пятками и бледной кожей ног, и я — чумазый, рогатый, чёрный, даже тапки на ногах под стать, с черепушкой весёлого Роджера на носке. Может, даже от меня серой воняет?       — Ты неплохо двигался в клубе, — благодарно говорит ангел чёрту. — Но тебе там не место.       — Кто бы говорил, — саркастически оглядываю я ангельский облик. — Смотрел на тебя и танцевал.       — Это в первый раз?       — На платформе — да… Но в клубы-то иногда захаживаю. Геля, а что, нас бы действительно могли…       — Изнасиловать? Может быть и нет. Это зависит от того, кто там нас поджидал. Всякие бывают маньяки…       — И что, ты уже попадал на таких «маньяков»?       Геля вдруг разозлился:       — И на таких, и на других. Маньяки до меня вообще падкие! Спать-то тут? На диване?       Я кивнул.       — Учти, Димочка, твоё гостеприимство не помешает мне врезать тебе, если что…       — Если что?       — Иди мойся, демон.       Блин, даже не поговорить с ним нормально. Забираю кружки, остатки тортика и обиженно отправляюсь сначала в кухню, потом в ванную комнату. Морду лица пришлось мыть мочалкой! Грим стирается легче, чем эти девчачьи мазилки. Да ещё и волосы… легче обрезать, чем расчесать! Я даже посягнул на мамин чудо-шампунь и чудо-бальзам. Футболка вся в масле, и Геля оставил здесь свою одежду, у него всё в блёстках. Затолкал всё в стиральную машину на бесшумный режим, мама завтра с утра вытащит! Это Гельку хоть на немного задержит…       Когда намытый и вкусно пахнущий ванилью и корицей благодаря мамулиной запретной бутылочке я зашёл в комнату, Геля лежал под одеялом на моей подушке, отвернувшись к окну, от меня. Делает вид, что спит. Наверное, чтобы не разговаривать со мной. Выключаю свет и ныряю под своё одеяльце. Смотрю ему в затылок, гипнотизирую: повернись, повернись, повернись… Блин. Бесполезно. А если его потрогать? Ну, одним пальчиком. По могульной линии позвоночника. Вот так…       Ой! Это действеннее, чем гипноз! Разъярённый ангел крутанулся на месте, схватил мою руку и сжал до хруста, цедит из себя:       — Я тебе что сказал?       — Что я хорошо танцевал…       — Убери свои рученьки! Не думай, что у меня короткая память!       — Это не рученьки, а один палец всего!       — А ну-ка, отвернулся к двери! И все пальцы под щёку уложил!       — Блин! В моей постели Гитлер! — обидно же, я, надувшись, переворачиваюсь на левый бок. — Я на левом не усну! Не могу на левом боку спать!       — Цыц!       — А ты будешь мне в затылок сейчас смотреть? — пытаюсь повернуться и получаю ощутимый удар в плечо. — Блин, за что?       — Спать!       Вот гадство! Ничего, он уснёт, и я опять повернусь. Буду его рассматривать. Спи… Спи… Спи… Спи, мой а-а-нгел, по-чива-ай я-асных глаз, не о-откры-вай, баю-баюшки-баю, баю-баюшки-баю…* И мне снится настоящий ангел, который сидел у нас на кухне и поедал зелёные яблоки, морщился от кислятины. Но я ему предложил блюдечко с сахарным песком и корицей. Он стал макать туда дольки и причмокивать…       Причмокивал прямо в ухо, а потом вдруг что-то сказал на непонятном мычащем ангельском языке. От этого я и проснулся. И не сразу понял, почему я такой скованный. Геля? Он близко-близко, обхватил по-хозяйски правой рукой, облепил собою мою спину, уткнулся в мои волосы, щекочет своим ангельским пухом мне шею и причмокивает в ухо. Захотелось тут же закричать: «Заметь! Это ты сам! Я здесь не причём!» Но, разумеется, я благоразумно молчу. Осторожно поворачиваюсь на спину так, чтобы он упирался губами не в ухо, а в щёку. Геля недовольно сдвинул брови: какая-то зараза беспокоит сладкий сон ангела. Ещё и раздражённо сжал правой рукой мой торс, типа не дёргайся, букашка. Теперь его лицо очень близко, и в свете сиреневого стылого утра рассматриваю: не чёрные, но тёмные волоски бровей, над одной из них крохотный шрам. Я его спрашивал уже, эта белая метка — след падения во время тренировки в танцевальном коллективе. Нос прямой, с небольшой горбинкой и тонкой переносицей. Удивительные у него ресницы: тёмные, прямые и запутанные, их тычинки слепляются и перекрещиваются, привлекая внимание к синим глазам, и создаётся ощущение лучистого взгляда. И губы. Что их описывать? Их хочется… просто хочется. Аж сглатываю. Его губы чуть приоткрыты, они безвольны, на нижней рубчик трещинки. Это не укус льдистого ветра, это что-то другое. Это бы рассмотреть при свете, по-моему, над верхней губой тоже какая-то чуть заметная отметинка.       Кошусь на его замкнутые ресницами глаза. Спит? Точно? Я легонько, я так, что он и не заметит. Робко приближаю своё лицо к его, языком касаюсь верхней губы. Не, так ничего не понимаю, ничего не ощущаю. Хочу ближе, придвигаюсь ещё, улавливаю его тёплое дыхание на своей коже. Провожу кончиком языка по щели губ. Блин, он их сомкнул и горько выдохнул. Я, как опытный птицелов, притворился дубом, застыл и не дышу, чтобы не вспугнуть трепетную птицу, пусть не замечает меня. Вроде не проснулся и ресницы не дрогнули, и не отодвинулся от меня. Я буду чуть смелее, чуть наглее, ну… убьёт так убьёт! Дотягиваюсь губами и только касаюсь, только дотрагиваюсь и не дышу. Страшно. Страшно хочется захватить, прижаться, сжать его губы. Но лишь нежно и невинно пытаюсь шевельнуть его губы, прикладываюсь открытым ртом и… А-а-а! Он вдруг сам открывает рот и оказывается на моих губах, и нихрена не церемонится, откровенно целует, смачно и даже с зубами… Гелькины пальцы сжимают мою талию, а правая голая нога нагло вклинивается меж моих мурашечных конечностей. Половина моего распрекрасного тельца придавлена ангелом. Каким-то развратным ангелом! Но я лежу и не рыпаюсь, балдею… Но лишь пару мгновений! Он вдруг прекратил поцелуйный сеанс, напрягся. Пришлось раскрыть глаза.       Ангел навис надо мной, в ужасе рассматривая мою физиономию. Как будто я какое-то чучело! Я сделал то, что пришло в голову! Улыбнулся и сказал:       — Привет!       — Блядь! — неласково поздоровался он. — Ты?       — Да нет же, это ты! — я попытался указать на очевидное.       — Сука!       — Я?       — Сука сопливая!       — Я?       — Да я… да я убью тебя!       — Меня? За что?       Не, он же не видел, что это я начал. Он же проснулся на самостоятельном исполнении! Но, похоже, его это не убеждает. Блин! Геля бахнулся на бок и руками, ногами стал выпихивать меня с дивана. Э-э-э! Э-это мой диван! Бамс! Блин, на бедре будет синяк, удалось от встречи с ламинатом спасти только голову.       — Спи там! — заявляет изверг.       — На полу? — возмущаюсь я. — Ты ничего не перепутал? Это вообще-то моя комната и мой диван!       — Я в гостях! Мне всё самое лучшее.       — Тут холодно!       Ну и не стоило этого говорить: в меня летит моя подушка и одеяло. А Геля перемещается на мою половину, показывая всем видом, что не пустит меня назад. Я как бы недоумеваю, для ярости, видимо, не совсем проснулся. Заворачиваю своё тело в одеяло и сажусь как будда посредине комнаты. А этот недоделанный ангел разворачивается на живот и руки-ноги в стороны. Мальчик-звезда звездой звездит — распластался по моему диванчику. Лицо типа суровое. Но я же вижу, больше растерян, чем грозен. Глаза закрыл, доспать собрался. Щас! Я что, зря театром занимался восемь лет?       Закусываю губу, тру глаза, подбородок дрожит. Не так уж и темно, заметит. Попыхтел. Решил «получше» завернуться, стучу коленками по полу. Тс-с-с! Искривив лицо, смотрю на ладонь, дую… гы-ы-ы… якобы чем-то укололся или порезался. Этот звездунец глаза-то приоткрыл, наблюдает сквозь ресницы. Я тебе сейчас устрою театр одного актёра! Начинаю закутываться, неловко и угловато дёргая локоточками, матерюсь шёпотом на безвинное одеяло. Замотав себя в кокон, заваливаюсь на пол. Башкой на голый пол, щекой к холодной поверхности. Подушка типа далеко улетела, а я в аффекте и не заметил. Шейку вытягиваю так, чтобы обнаружилась её беззащитность и тонкость. С шумом и скулением переворачиваюсь к зрителю спиной. Сворачиваюсь калачиком ещё туже. Чешу затылок, одеяло спадает (я же мастерски чешу затылок, стараюсь). Новая серия воссоздания кокона для без вины виноватого. Успокаиваюсь. Ненадолго. Всхлипываю. Затихаю. Пусть вражина напряжённо ждёт моего следующего па. Считаю про себя до тридцати. Всхлип ещё горше. Ещё раз до тридцати. Шёпотом: «Ч-ч-чёрт!» Начинаю опять поворачиваться теперь к нему лицом. Ворочаюсь долго, выразительно, «нечаянно» теряя контроль над дурацким одеялом. Ладошки под щёку, лицо должно жалостливо-умилительно расплющиться. …девять… десять… Апчхи! Ещё ворочаюсь. Зевок, сморщив нос, всхлип. Ну и тройной аксель — поднимаю голову, щурюсь, оглядываю нательные окрестности, вижу напольные электронные весы. Вытягиваюсь за ними, демонстрируя лесенку рёбер (бедный, худенький мальчик!), тащу к себе и устраиваю голову на безбатареечный и пыльный прибор. Типа подушка. Интересно, сколько весит голова? Надо вставить батарейку и взвесить. А если спать в это время? Сны утяжеляют мозг? Гы-ы-ы… Горестно вздыхаю. И есть! Победа!       Геля с психом вскакивает:       — Придурок!       И в одних плавках чешет вон из комнаты. Стук, бряк, это он в туалет побежал? А я торжественно возвращаюсь на диванчик, блаженно вытягиваясь на тёплом от его тела матраце. Утыкаюсь в его подушку — моя-то валяется в углу. Пахнет яблоком. Вкусно!       Но продолжения утренних разборок я так и не дождался. Блин. Мама проснулась и встретилась с облегчившимся ангелом в коридоре. Они о чём-то говорят. Шепчутся гады, ни черта не слышно. А потом оба заходят в мою комнату:       — Дим, — ах, какой добрый ангельский голос! — Не притворяйся! Куда мою одежду дел вчера?       — Уа-а-а! — я вытягиваюсь, шевеля пальчиками. — В машину, стираться!       — Блин! Это ж не высохло, значит!       — Должно быть почти сухим, только утюжком подгладишь, — советует мама. — Эй! Мефистофель! Вставай, накормлю вас, и я убегаю, мне в типографию надо!       Дальше было неинтересно: Геля напялил мой банный халат и с видимым облегчением удалился за мамой на кухню. Трещат там, без меня… Пришлось вставать, собирать бельё и складывать диван. Пришлось быть послушным скромным сыном (мама даже опасливо на меня пару раз взглянула): беспрекословно ел недосоленный омлет, не чавкал, вспомнил все формулы вежливости, сидел выпрямив спину, а не как обычно — подвернув под себя ноги и скукожившись над экраном планшета. По-моему, у нас опять дуэль — кто быстрее маму вежливостью задушит и этикетом добьёт. Но мама — крепкий орешек! Делает вид, что не замечает спектакля. Изредка улыбается. Геля обстоятельно рассказал про своих родителей. Что мамы нет (тут он споткнулся…), а папа с новой женой укатили в Грецию, у них там бизнес. А он учится на актёрском отделении. Мама живо интересовалась его бытом, дескать, как так, мальчик один! Что кушает? Кто дома прибирается? (После его ответа я получаю от мамули подзатыльник.) Сколько платит за коммуналку? Прочая бытовуха… Мама же посоветовала Геле навести лимонную жижу, чтобы стереть вчерашний автозагар. В общем, светский breakfast, после которого мама пошла наводить марафет, чтобы идти «разбираться с ублюдком Тумановым», я безропотно мыл посуду, а Геля пошёл выпаривать воду из своих штанов и футболки.       Окончательно всё вернулось на круги своя, уже когда мама ушла. Переодевшись в своё, Геля решил-таки воспользоваться нашим лимончиком и навёл раствор из какого-то лосьона, что мама ему выдала, и лимонного сока. Набрал ватных дисков и стал осторожно протирать лицо. Шею. Снял футболку и выбеливал грудь и живот. Уже бока было трудно чистить. Поэтому я по-братски предложил ему безвозмездную помощь в протирании спины. И он подставил своё тело. Сначала я просто подурил: выбелил лимоном на его лопатках крылышки. Гы-ы-ы… Сфоткал на телефон. Показал ему. Он хмыкнул, подкрутил мне около виска, велел убирать и со спины, и из телефона. На самом деле я ничего не собирался такого делать. Честно! Но что-то нашло на меня уже на излёте этой процедуры.       Последний раз проводя ваткой по линии позвоночника увёл ватный диск за пояс штанов чуть ли не до… Получил локтем в живот. Ну и разозлился! Неожиданно для объекта просунул руки через талию на живот и на грудь, прижался к его спине и кусаю в шею, в загривок… Получилось несколько раз… Получилось достать до твёрдых сосков… Получилось выжать из него хрип… В зеркало я увидел на его лице распахнутый в изумлении рот, вздёрнутые домиком брови и округлившиеся глаза. Его шок продолжался недолго. Он перехватил мои руки, откинул их, согнулся, по-моему, схватившись за пах, ну и потом… В общем, в этот раз точно врезал. Я отлетел к входной двери. Геля вовсе не ангел, демон на все сто! Орёт! Матерится! Рывками надел футболку, дал круг по квартире в поисках носков, потом второй круг, не понимая, куда дел телефон, долго выцеливал руками рукава куртки, психуя, порвал шнурок на кроссовках. Но потом ему пришлось оттаскивать меня от двери, так как я, как мешок с песком в осаждённом Севастополе, подпирал хлипкие укрытия и впитывал в себя пули его слов. Подняв меня за грудки, Геля добавил ко всем предыдущим словам:       — И не нужно мелодраматических сцен! Артист! Кто поверит твоим слезам! Сопляк! Лучше бы я тебя оставил вчера…       Он хлопнул дверью. А я вовсе не играю. Роли такой не знаю. Я в слезах и соплях. Как ему сказать-то? Как справиться с собой? И челюсть больно, и сердце воет. Сдал камеру своего сердца ему внаём, а он там поселился и хозяина ни во что не ставит… Жа-а-алко себя… * песня М. Глинки и Н. Кукольника «Спи, мой ангел»