Батальные сцены

      В голове, конечно, гудёж! Неприятно. Какой-то урод жевал мои губы! И этот же урод жевал Гелькины губы… Какой-то извращенец кусал меня в шею! И он же тогда украсил Гельку этими позорными пятнами… Ощущение грязи. Несмотря на то, что от горячей воды меня почему-то мутило, просидел там целый час. Вымачивал эти извращенские прикосновения и слюни, весело покрикивая какую-то хрень Гельке. Он велел болтать или петь, сказал, что так он будет знать, что мне не стало плохо. Может, замолчать загадочно? Ангел прилетит меня спасать. И что? Полюбит красоту такую распаренную? Наоборот, увидит, что я спецом молчал, звезданёт по куполу. Поэтому мудро в очередной раз кричу:       — Геля! А ты умеешь синхронно плавать? С прищепкой на носу? — с водяным шумом задираю обе ноги и делаю пару судорожных движений — над облаком пены две коряги балет изображают. — А чё, я бы мог, у меня хорошо получается…       — Ты соседей не затопи! — отвечает Геля.       — А чё будет?       — По башке тебе будет!       — В этом доме манерка такая — чуть что, сразу по башке?       — Да.       — Аномалия! …Геля?       — Что?       — А тебе нравится эта песня, — и завываю тоненько, продолжая выделывать голые коленца: — О боже, какой мужчина! Я хочу от тебя сына! — и ещё громче: — И я хочу от тебя почку, и точка, и точка! Най-на-най-на…       — Эй, лучше соседей топи!       Кожа на ладонях и ступнях побелела и сморщилась — устала от воды. Надо выходить и надо всё не испортить, иначе выгонит, с него станется. Он почему-то не кинулся с извинениями, когда узнал, что его ударил не я. Твердил без конца: «Тебе надо домой… Тебе нельзя у меня оставаться…» А вдруг он кого-нибудь ждёт, а я ему мешаю? Ну и пусть! Нехрен никого ждать, пусть мной любуется!       Когда запас идиотизмов для моих изречений иссяк, я выплыл из ванны, облачившись в Гелькины штаны и белую футболку — типа пижама. Ангел расстелил постель на диване, гул в моей голове клонил меня на подушку. Но она одна!       — А чё подушка-то одна? Это мне или тебе? — тут же спросил я.       — Тебе. Выпей таблетку вот эту, а я в душ. Дрыхни, — приказал строго ангел.       — Таблетка от чего?       — От головы…       — Чё, рассосётся? Совсем?       — Уши останутся. Всё! Ложись.       Я героически ждал Гелю — хочу, чтобы он улёгся рядом, и я почувствую его дыхание, а может, и его тепло. Геля подозрительно долго мылся, он-то что оттирает себе? Когда же он появился на пороге комнаты, я сделал вид, что уже сплю, чтобы не стеснялся парень. А он, гад, и не думал стесняться, он надевает вязаные тёплые носки, натягивает толстовку, выключает свет и… усаживается в кресло, укладывая ноги на пуфик. Геля скрещивает руки на груди и закрывает глаза. Это он так спать собрался? А я?       — Эй! Ты что? Там спать будешь? — подаю я изумлённый голос.       — А ты ещё не спишь? Дрыхни, — хрипло отвечает он.       — Ты ненормальный, что ли? Я ж не настолько широкоформатный, я подвинусь! Зырь! — Я вжимаюсь в самую стенку, оставляя место на трёх ангелов.       — Спи, не парься.       — Это потому, что у тебя подушка только одна? Так я без неё смогу!       — Спи, достал уже!       — Да не буду я спать один! Что за жертвы?       — Ты гость, тебе всё лучшее.       — Геля… Ты боишься, что я к тебе приставать начну, — и мой голос как-то треснул на этой фразе.       — Димон, я ничего не боюсь, мне не привыкать, спи, мне нормально!       — Ещё скажи, что ты всегда там спишь!       — Не скажу, но сегодня я посплю на кресле, мне удобно…       — И никаких шансов на адекватность?       Он не отвечает. Вот гад! Но, по-моему, он не знает, с кем связался…       — Ладно. Я тоже буду неадекватен. Имею право? Меня ж треснул сегодня по понималке твой поклонник! — Я выбираюсь из одеяла, шлёпаю босыми ногами по полу и укладываюсь к стеночке, подложив под щёку обе руки. — Спокойной ночи.       — Я это уже видел, — проговорил Геля через некоторую паузу.       — Тогда это было утреннее выступление, — заявляю я, хотя, блин, так холодно на полу и так башка гудит и спать охота. — А сегодня ноктюрн, можешь всю ночь смотреть!       Молчит. И я молчу. Закрываю глаза, сжимаюсь в комок, обхватывая себя руками, холодно!       — Ты сейчас отправишься домой! — вдруг угрожает мне ангелок, видимо совесть колет.       — В час ночи? Чтобы маму напугать, она меня не ждёт — ты сам ей звонил. Ну и для того, чтобы меня усадить в такси, тебе придётся нести меня на руках. А я буду сопротивляться и орать. Разбужу соседей.       — Сколько можно выёбываться?       — Я не знаю, сколько ты выдержишь… Не ко мне вопрос, — шмыгаю носом и отворачиваюсь от него к стенке, гремя локтями и коленками.       Ещё минуты три идиотской тишины. И потом я чихаю, причём без подделок, натуральный такой чих с брызгами.       — Бля-а-адь! — взвыл Геля, слышу — он встал и сразу скрипнул диван. — Сюда иди, идиот! Живо!       Гы-ы-ы… Я выиграл. Соскакиваю. Запрыгиваю на диван и плюхаюсь к стенке. Геля буравит меня злым взглядом. Он снимает толстовку, скручивает её в рулончик и укладывается на неё, как на подушку, дёргает на себя половину одеяла.       — Доволен?       — Ага!       — Будешь меня трогать — ещё раз получишь в голову.       — Я тебя сегодня уже натрогался на репетиции, так что не мечтай! Я спать буду.       И я честно выполнил своё обещание. Рухнул в сон, как только почувствовал тепло и тяжесть одеяла: моё несчастное тело, угробленное стрессом на алгебре, ссорой с Гариком, моим срывом удара против Гели, моими падениями на репетиции, нападением личного ангельского маньяка, бессознанкой, лежанием на холодном полу — сдулось и обмякло. И даже идея порассматривать спящего ангела уснула раньше, чем успела родиться. Летал ночью и, по-моему, даже на крыльях. Мама бы сказала: «Растёшь, парниша!» Хороший был сон, лёгкий. И пробуждение хорошее.       Лицо Гели совсем рядом: он всё-таки сразился ночью за подушку, почти сместил меня с её пухлого тела. Лицо без хмурых бровей, без сжатых губ, без перекатывающихся желваков. Умиротворённое, ангельское. Он просто спит. Обхватил себя руками, как будто запер, запеленал. Но всё равно прижался ко мне, тёпленькому. Мы с ним умещаемся на половине диванного ложа, остальное он оставил своим комплексам, пусть они там… Я подвигаюсь ещё плотнее, обнимаю его за талию, попутно поправляя одеяло. Он не просыпается, он накидывает на меня ногу в трикотажных штанах, становится ещё теплее. Ещё есть время поспать… Я лежу смирно, не пытаюсь получить большего…       Чего я хочу от него? Секса? Не-е-е… Мне страшно… Хочу просто вот так лежать. И чтобы не орал на меня, не гнал, а иногда держал за руку. Хочу погладить его по голове, забраться в белые волосы... Хочу, чтобы он стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на меня, как на неразумное дитя, и не мог сдержать улыбки. Хочу, чтобы он тащил меня из опасного места, не позволяя никому прикоснуться. Хочу с ним спаринговать рапирами так, чтобы он с удовлетворением, признавая мою ловкость, сказал: «Сопляк!» Хочу, чтобы, когда я заходил в вагон метро, в его глазах читалась радость и ожидание, чтобы он говорил: «Привет!» Мне многого хочется? И Ангел вдруг печально вздохнул. Я вовсю притворяюсь спящим. Нужно заснуть, получить вторую серию сна. Утро только загорается, наверное, часов пять-шесть.       Геля пошевелился, разомкнул руки и протиснул левую ко мне на спину. Вздохнул и уткнулся лбом мне в плечо. Тишина. И вдруг он отчётливо, хотя и тихо говорит:       — И как мне сейчас быть с тобой, Димка? Лучше бы это был ты.       Я молчу. Я понимаю, что он это сказал не во сне, осознанно. Он это сказал себе, думая, что я сплю, не слышу, не отвечу. И я сплю, не отвечаю, хотя и слышу, и чувствую, и лечу во вторую серию счастли-и-ивый…       Когда уже зрелое утро расправило мне плечики и вытянуло позвоночник в истоме, Гели не было рядом. Я поплёлся на кухню на запах какой-то еды. Ангел, весь в белом, как и положено, что-то варил.       — Приве-е-ет! — пугаю я его неожиданным появлением. — Ну… и чем ангелы демонов кормят обычно?       — Ангелы демонов обычно гонят умываться и не спрашивают о предпочтениях в еде: что дам, то и будешь есть!       — А демоны ангелов-то не особо слушаются!       — А не слушаются — вымётываются подобру-поздорову.       Пришлось стать послушным демоном. Пожирая гречу с сыром, прихлёбывая растворимый кофе и заедая братски разделённым сникерсом, найденным в моей сумке, мы разговорились о вчерашнем.       — Кого хоть ты подозреваешь в нападениях? Ну… кроме меня. Кому мы пойдём морду бить?       — Самый вероятный — мой одноклассник, Макс Бойцов. Он меня достаёт уже несколько лет.       — Чё делает?       — Лапает, подъебывает. В школе бил пару раз. Он живёт в нашем же дворе. Жлоб. Он считает меня голубым, — Геля покраснел.       — Неровно дышит, значит… А по ощущениям, на ощупь, так сказать, он под этого воздыхателя подходит?       — Откуда мне знать! Я его не ощупывал раньше. Ростом с меня, может и повыше. Худой. Волосы некороткие. Колец, часов, цепочек не носит, каждый раз был в джинсах…       — А каждый раз — это сколько?       — Три.       — Геля, он… он только целовал, что ли? Ну… он не это?       — Не это! В последний раз дрочил на меня, связанного… — на этом месте я перестал весело дёргать ногой, да и аппетит как-то улетучился. — Он был подшофе, причём пахло полынью, как будто абсент пил или бренди, ну или виски… Я поэтому на тебя и подумал. Я же видел, как Фаим тебя поил из своей фляжечки.       — Пффф… я пивасом напоролся! Абсентом там уже и не пахло! Мы с Гариком выдули девяточку! Потом ещё подкатили… чуть не обоссался!       — Гарик — тот, что живёт в подъезде напротив?       — Ага, он мой одноклассник. Влюблён в меня!       — В тебя? А я думал… он на все спектакли ходил наши и потом по пятам за мной пилил.       — А может, он на меня ходил смотреть? — обижаюсь я. — А за тобой пилил, так он почти у бабушки живёт, у него дома какая-то сложная ситуэйшен.       — А я его тоже подозревал, а то ходит, ходит за мной…       — Не, Гарик — дохлый вариант, он со мной был, у него алиби.       — А кто ему мешал тебя отправить домой и за мной следить, я долго в Макдональдсе сидел…       — Гарик тоже пил пивас, это раз. И он трус, вряд ли бы он отважился, это два. А ещё маньяческие варианты есть?       — Ну… третий, так себе вариант. Мы в клубе «Ибица» танцевали, где-то недалеко от тебя. Там ко мне стал клеиться парень. Очень настойчиво. За руки хватал, в раздевалку ворвался. Со мной был тогда один знакомый, так вот только благодаря его другу, боксёру, я уцелел. Отбили меня от этого активиста. А через пару дней я порулил в институт и вижу: из соседнего подъезда выходит этот парень и направляется к машине. Он меня тоже увидел, узнал. Сначала рот открыл. Потом стал материть. Я ему фак показал, трезвому-то нестрашно… Но с тех времён иногда, редко вижу его, он каждый раз пару слов ядрёных в мою сторону посылает.       — Но не пристаёт?       — Ни разу не было.       — План прост, — я машу ложкой, как дирижёрской палочкой, — сначала идём к бойцу Бойцову, потом к этому обиженному! Смотрим, если на роже мои когти, то бьём в эту же рожу!       — Какой ты прыткий и грозный! — я получаю ложкой в лоб. — Туда, где живёт Макс, я не пойду. Там притон натуральный. Скорее нам рожи начистят, как увидят таких гламурных. А где живёт этот, из «Ибицы», я не знаю, только подъезд, а там двенадцать этажей.       — Давай будем караулить! Прикольно же! Заляжем в засаду. Сегодня воскресенье, они всяко пойдут куда-нибудь…       — Нет уж! Никаких засад. Макса я завтра с утра по-любому увижу. Он свою собаку выгуливает. А этот… А этот вряд ли. Он вроде серьёзный человек.       — А чем тогда займёмся? — я разочарован.       — Ничем. Ты домой поедешь.       — Блин… — и моё хорошее настроение враз улетучилось. Надо помолчать. Надо перевести разговор на другое и вести себя как паинька. Может, предложить посуду помыть? Может, предложить в кино сходить? Или лучше по телику что-нибудь посмотреть? А если порепетировать наш номер? Не, нужно расспросить про институт, про поступление и бла-бла-бла… А может, надо пригласить его куда-нибудь? Музей, галерея, гранд-макет, кафе, экскурсия по крышам, клуб или ко мне в гости? Можно мамке позвонить, попросить, чтобы что-нибудь вкусненькое сварганила, чтобы приманить… Что бы придумать?       — Дим, я серьёзно, — вдруг прерывает мои судорожные искания Геля. — Тебе надо домой. Не придумывай сейчас ничего.       — Я тебе настолько мешаю? Настолько не нужен? — у меня что-то рвётся в груди, лопается, дзинкает. Опускаю лоб на стол, опечаливаю плечи. Я, наверное, слишком впечатлительный. Он всего лишь сказал, что мне надо домой, но это как надежду прибить, словно вошь ногтем прижать. — Я думал, что мы теперь друзья…       И Геля молчит. Ни да, ни нет. Почему молчит? Блин, зачем я ушёл в трагедию, нужно было балаболить и делать вид, что пофиг на его слова. А он молчит. Допивает кофе. Встаёт и собирает посуду со стола, направляется к мойке. Ни слова. Но если я буду сидеть на его кухне, он ведь меня не выгонит, не выставит силой после ночных слов. Так, а если напрямую?       — Геля, ты бы предпочёл, чтобы этим уродом был я? Чтобы продолжать меня ненавидеть? Я опять тебе не угодил.       Он застыл, спина окаменела. Вода из крана течёт вхолостую.       — Ты говоришь ерунду. Я тебя не ненавижу.       — Но и дружба моя тебе не нужна… Я же мелкий. Сопляк и завистник. Кривляюсь, пыжусь, а тебе даже не весело. Путаюсь у тебя под ногами.       — Я так не думаю.       — А что ты думаешь?       — Я не хочу этого разговора.       — Ты боишься услышать, что я тебя…       — Дима! — кричит Ангел, с силой бросая в алюминиевую мойку тарелку и, по-моему, разбивая её. — Умолкни!       Наверное, я зря… Хочется заплакать. Щиплет под веками, но пересиливаю себя. Встаю и иду переодеваться. Моя одежда чистая, меня же не в ней вчера таскали по полу и обтирали стенки. Не тороплюсь, но и не тяну. Геля не выходит из кухни. Собираю свои шмотки, перекладывая их в свою наплечную сумку и… ухожу.       — Пока!       Но домой я не пошёл. Что там делать? Посижу у него во дворе. Вон на той скамейке. Холод успокаивает слёзное щипание, заставляет сжать зубы и охладить жар в висках. У меня даже жвачка есть. Где Гелькины окна? Раз, два, три… и налево, белые шторки и Гелька стоит в окне. Смотрит на меня. Ждёт, когда я в снеговика превращусь? А я долго так могу сидеть. И я сижу. Рядом лай собаки. О! Симпатичная псина несётся на меня, запрыгивает на скамейку, становится снежными лапами на штаны и часто-часто выдыхает мне в лицо, кажется, что она улыбается.       — Привет, собак! Дай лапу!       Собака отвечает достаточно нагло:       — А в глаз не хошь? — И тут же рядом бухается парень с яркими зелёными глазами и редкими веснушками по носу. — Кышь, Боба, тут человечья сидушка! – и потом ко мне: — Ты кто? Бурундук?       — Я лох.       — Опа! Нормальное животное! — ржёт парень и достаёт сигареты. — А чё тут сидишь, бурундук? Я тебя раньше видел?       — Вряд ли… Я не местный.       — А чё тут на прикол встал?       — Маньяка жду.       — Опа! Чикатилу? А зачем ждёшь? Отдаться хочешь?       — Неа, позырить.       — А чё, у него цветочки на голове?       — Неа, царапины.       Парень плотнее замотал шарф вокруг шеи, натягивая его на подбородок и на уши.       — Круто. Увидишь царапины — и что?       — И всё.       — Убьёшь?       — Неа, просто посмотрю, запомню.       — А ты сам не того, не маньяк?       — А что, страшно?       — Гы-гы-гы… Ты, блядь, смешной. И шапка мудацкая… Расскажи что-нибудь про маньяков ещё.       — Жил-был доктор Генри Джекилл, в молодости много пил, гулял по кабакам, проявлял всякие извращенские наклонности…       — Наш чел! И чё?       — Он был учёным. У него была теория…       Парень слушал меня с раскрытым ртом. Его собака тоже. Когда рассказ дошёл до моей роли, я соскочил и стал изображать комплексно: и интонацией, и жестами, и даже пару танцевальных па вставил.       — ...Ба-бах! Адвокат Аттерсон выстреливает в Хайда! Тот… а-а-а! — Я падаю на снег, изгибаюсь в агонии смерти и затихаю, шепчу с закрытыми глазами: — А когда гости подбежали к телу, то увидели вновь метаморфозу: Хайд мимикрировал в Джекилла, он умер, освободившись от этого греха, от этого ужаса почти счастливым. И только тонкая нота грусти вперемешку со зловещей тайной повисла в воздухе, и никто из собравшихся не смел её прервать…       Пауза. Открываю глаза. Надо мной две морды: собаки и веснушчатого парня. У парня глаза стали влажными, как у собаки. Брови подняты домиком.       — Ты жив? — спрашивает местный собаковод. — Фух-х-х… А то я думал, что пиздец бурундуку! Пива хочешь?       — Неа.       — Жаль, а то бы пошли ко мне, ты бы ещё чего-нибудь изобразил.       Я встаю, отряхиваясь.       — Нет, я ещё посижу.       Парень потоптался рядом, выкурил ещё одну сигарету и какой-то пришибленный пошёл в подъезд, свистнув свою собаку. Я примостился обратно на свой насест. Гели в окне нет. Зато он выбегает из подъезда. Без шапки. Идёт ко мне. Садится рядом.       — Ну? Разглядел?       — Что?       — Царапины?       Я удивлённо поворачиваюсь.       — Это же был Бойцов! — объясняет Геля. — Мой одноклассник-придурок…       — Нормальный парень… Вон как Джекиллу сочувствовал… Не перебил ни разу.       — Ты ему пьесу, что ли, разыгрывал?       — Ага.       — И он?       — Побежал за цветами и бумажкой для автографа…       — А царапины-то?       — Нету вроде…       И мы сидим молча с Гелей, пока тот не посинел от холода.