Вперед в прошлое

Если встретите ошибки, исправьте их, пожалуйста, в ПБ :з Он вернулся. Вернулся. Гарри не мог в это поверить. В нем не было ничего, что могло бы подтвердить эту полную слепой надежды и счастья мысль: его тело горело от боли, мысли были полны черного страдания и все еще пребывали во тьме, где не существовало ничего, кроме зловония, холода, раскаленных шипов, вонзающихся в разум, и красного, пронизывающего взгляда. Глаза застилала пелена слез и слепого серого тумана, в ушах гремел яростный грохот, в котором Гарри с трудом угадывал голос квиддичного стадиона... Его пальцы до сих пор ощущали напряженное костлявое запястье, а в голове крутились яркие картины, увиденные в страшном симбиозе двух разумов. Гарри не знал, чему верить: болезненной темноте, давящей его, словно огромный молот, или живому биению сердца, мягкой траве и свежести ночного воздуха... Волдеморт мог обмануть его, чтоб причинить еще больше боли, мог заколдовать его, наслать на него иллюзию — он уже делал это однажды, и тогда у него все получилось. Поверить в то, что ему вновь удалось выскользнуть из липких объятий Смерти (выскользнуть даже тогда, когда он этого не хотел), Гарри не мог — разочарование бы уничтожило те жалкие останки, что остались от него после произошедшего. Во рту собиралась горькая слюна — следствие рвотных позывов. Гарри ничего не ел за день, и ему пришлось просто отплеваться, чувствуя, как вместе с горечью у него изо рта течет кровь. Все его лицо было кровавой маской, порез жег так сильно, что больно было просто шевелить губами — кажется, Малфой и вовсе проткнул ему щеку насквозь. Гарри знал, что попытка отстраниться от этой боли приведет к тому, что он потеряет сознание, поэтому он изо всех сил старался вернуть себе зрение и слух. Ему нужно было понять, что происходит вокруг, чтобы позволить напряжению внутри себя, похожему на надутый до предела воздушный шарик, исчезнуть. Юноша заморгал, смахивая влагу с глаз. Медленно головокружение проходило, а зрение возвращалось. Грохот стадиона больше не казался оглушительным, и Гарри смог отличить смех и крики от шумного разговора вокруг, правда, понять его смысл он почему-то не мог. Он видел перед собой ослепительный свет, который чуть заслоняла лапа страшного чудовища — понадобилось еще немного времени, чтоб Гарри смог понять, что это деревянная нога Грозного Глаза. Рядом с жуткой ногoй виднелся чей-то черный ботинок, прикрытый полой мантией, а за ним горел ослепительный свет и сновали размытые силуэты. Гриффиндорец судорожно вздохнул и закрыл глаза: горячее чувство разлилось в его груди, на секунду закрыв собой все остальное. Он мелко задрожал, вдыхая странный, ни с чем несравнимый запах, внезапно открывшийся для него в ночном воздухе: запах Хогвартса. Влияние Волдеморта отступило, напуганное сиянием бойниц и смехом детей, Гарри стиснул зубы, приходя к осознанию того, что его последняя — единственная — надежда вдруг стала реальностью. Он вернулся. Эта мысль была птицей, попавшей в ворох черной бумаги, она металась и громко шуршала, и Гарри смог сосредоточиться на ней, чтоб позабыть о боли. А потом все резко изменилось. Невидимая сила подняла Гарри в воздух и опустила на что-то твердое, уверенно парящее над землей. Гарри распахнул глаза, и первым, что он увидел, было серое лицо Северуса Снейпа. Зельевар внимательно смотрел на мальчика, нахмурившись и сжав губы до побеления. Гриффиндорец не мог понять, что он видит в черных глазах профессора, но там, несомненно, было нечто особенное, чего Гарри никогда не видел — нечто пульсирующее, поглощающее. Мужчина вглядывался в него с такой жадностью, будто стараясь запомнить все мельчайшие детали, и Гарри позволял ему это, в свою очередь отстраненно пытаясь понять, что послужило причиной такого стремления. Но этот любопытный порыв неожиданно оборвался: Снейп, выдохнув, отступил в сторону, и перед Гарри появилась мадам Помфри, распространяющая вокруг себя запах лекарств и горьких зелий. Она была невероятно бледна, в ее больших голубых глазах стояли не пролитые слезы, а взгляд метался по лицу мальчика. — Мистер Поттер... — печально вздохнула она, проводя палочкой вдоль тела юноши. Гарри почувствовал холод, касающийся его ран и приносящий облегчение. Режущая боль стала отступать, и на ее место пришло прохладное бесчувствие, будто в его живот и бок вкололи мощное обезболивающее. То же самое произошло и с щекой, правда, вместе с ней Гарри перестал чувствовать свои губы. — Ох, мистер Поттер... — Насколько все серьезно? — голос профессора МакГонагалл был словно гром среди ясного неба. Гарри повернул голову и с удивлением обнаружил, что вокруг него собралась толпа. Профессора и судьи обступили его, и их взгляды были полны беспокойства и ужаса. На лице Министра расплывалось странное выражение — смесь недоверия, брезгливости и страха. Гарри посмотрел прямо на Фаджа, пытаясь заставить свои губы двигаться — он должен был сказать, предупредить, убедить этого человека. У него не было на это сил. — Молчи, — резко приказал ему Снейп. Он больше не приближался и неприязненно косился на Грозного Глаза, стоящего тут же и с яростным недоверием взирающего на всех вокруг. На Гарри он будто старался больше не смотреть. — Ему срочно нужно в лазарет, — сообщила мадам Помфри, накладывая какие-то чары и попутно приманивая зелья из своего ящика. — Большая кровопотеря, и меня беспокоят эти раны — они не закрываются до конца. Мальчик ослаб, я не могу лечить и диагностировать его на поле, — она влила Гарри в рот горькое зелье, от которого все внутри потяжелело. — Мы должны дождаться Дамблдора, — твердо ответил Грозный Глаз. Профессор МакГонагалл потеряла дар речи от возмущения, она сузила глаза и негодующе посмотрела в сторону аврора. Тот, зная о недовольстве строгого профессора, на нее даже не смотрел: его темный глаз был устремлен в землю, зато другой — круглый, голубой и блестящий — вращался в глазнице, как заведенный, цепляя все вокруг. Гарри, следя за этим сверкающим глазом, медленно начал приходить в себя. Странные ощущения обуревали его, и сложно было понять, являются они последствиями произошедшего или же действием зелья: животная радость от спасения расползалась в нем, словно нега, исчезая, а холодное чувство пустоты с каждой секундой сильней сдавливало грудь. Гарри казалось, что в его раны проникла какая-то зараза — кусочки черного, холодного зла росли в нем, будто ядовитые цветы, и только нападающее равнодушие сдерживало их, заставляя тело юноши содрогаться. Гарри с трудом мог вспомнить ощущения тех последних часов, что он провел перед тем, как войти в лабиринт: тот Гарри, с тоской глядящий на друзей и плачущий под трибуной, умер, Волдеморт забрал его. А тот Гарри, что сидел на волшебных носилках, глядя перед собой, не знал, что делать со своим глухим одиночеством, покорившим его сердце. Лица людей вокруг, их сверкающие глаза и открывающиеся рты, запах зелий и чувство сонливого облегчения окутывали его, словно вуаль, но они не возбуждали в нем ничего горячего, его сердце билось ровно. Гарри думал, что так пройдет целая вечность, но в какой-то момент он опустил глаза. Он не знал, почему долгое время не обращал внимания на то, что держал в руках — он просто не чувствовал своих напряженных, будто окаменевших пальцев. Однако, когда он взглянул на них, в его сонном сердце вдруг пробудилось нечто дрожащее, пускающее сеть трещин по воображаемому барьеру внутри. В его левой руке была зажата серебряная маска, а пальцы оплетали белые копошащиеся черви. Волна забытой на время тошноты поднялась в животе, и Гарри закрыл на секунду глаза, борясь с ней: когда он снова их открыл, черви уже стали длинными белыми прядями, колышущимися на ветру. Юноша со странным вниманием оглядывал эту маску, вспоминая, как она попала к нему в руки, и удивляясь, что он не потерял ее во время битвы. Эта маска была бы даже красивой, ее покрывал аккуратный узор, но из-за того, что Гарри знал, каким целям служила эта вещь, она казалась ему куском гниющей плоти. Впрочем, маска была лишь малой толикой обретшего плоть ужаса, который Гарри держал в руках. Пальцы его правой руки были так же напряжены, они были в грязи, и только из-за этого нельзя было увидеть, что они побелели. Они крепко держали волшебную палочку, и Гарри точно знал, что это не его родная палочка из остролиста — он знал, чья это палочка. Что совершила эта палочка. Она была чуть кривовата, из светлого дерева, и до странного удобно лежала в ладони. Дерево казалось теплым и липким, Гарри попытался разжать пальцы, но не смог этого сделать. Он со страхом смотрел на свою руку и на эту палочку, ощущая, как горячая сила ползет вверх к его плечу, будто маленькая ядовитая змейка. Это подвергало испытанию его внутренний барьер, который так удачно позволял закрыться от тьмы. Гарри поднял взгляд. Происходящее вокруг, словно внезапный ливень, обрушилось на него. Оказалось, прошла всего минута, а вовсе не вечность и за это время испуганный спор вокруг лишь начал расцветать, словно бутон. Грюм, поджав губы, смотрел в сторону лабиринта, его черный глаз был обращен к тьме. Аврор ничего не говорил, ничего не объяснял, и люди, что собрались вокруг, медленно приходили в ярость. Профессор МакГонагалл стала похожа на раздраженную сову, Фадж хлопал глазами, не понимая, что он должен делать — он знал, что нечто требуется от него, и не мог понять, что именно. Бэгмен все так же беспомощно смотрел по сторонам, видимо, искренне подозревая в произошедшем некую шутку... Только фальшивый Дамблдор и Снейп хранили сдержанное молчание. — Крауч, — тихо произнес Гарри, глядя на Грюма. Белый глаз аврора резко уставился на него, а потом провернулся куда-то в затылок. Барти Крауч, начальник Департамента магического сотрудничества, стоял среди тех, кто ждал объяснений, и его вечно серьезное, сосредоточенное лицо казалось маской. Он с недоумением, кажущимся немного резким в его маленьких глазах, смотрел на Гарри, и юноша знал, что взгляд Крауча направлен на палочку в его руке. — Мистер Поттер, — профессор МакГонагалл, уловив проблеск его присутствия, тут же повернулась к нему. Ее узкое лицо выражало сочувствие, но цепкая, кошачья хватка в глубине ее глаз подсказывала гриффиндорцу, что рассерженная профессор горячо желает добиться правды от упрямо молчащих возмутителей порядка. — Можете ли Вы ответить нам, что происходит? Откуда эти раны? — Эти раны, — сипло и почти шепотом начал говорить Гарри, чувствуя, как боль в губах возвращается. Странно, но после пережитого изумления, кольнувшего его в застывшее сердце, эта боль стала ему почти нужной. Он на несколько тяжелых мгновений ушел так глубоко в себя, что сейчас эти неприятные ощущения привязали его к происходящему, наполнили смыслом и напомнили, что его истинная цель — не замкнуться внутри себя, переживая объятия Смерти раз за разом, а донести до этих людей всю тяжесть произошедшего. Гарри продолжил говорить, прикрыв глаза и не видя ничего вокруг, и вдруг голос его окреп, стал громким и сильным и будто ветер понесся по стадиону; гриффиндорец ощутил, как на его плечо легла тяжелая рука. За его спиной раздавались хлопки, глухие удары, но он все равно продолжал исполнять волю этой руки, — оставил на мне Люциус Малфой. Во время схватки я сорвал с него это, — Гарри с неимоверным трудом поднял маску и открыл глаза. Перед ним стояли волшебники, взрослые маги, но их лица были белы и отмечены страхом. Они смотрели куда-то за его спину, но тут же перевели взгляды на маску. Каркаров шагнул назад, а Снейп, наоборот, вперед. Гарри медленно обернулся, глядя на профессора Дамблдора, стоящего за его спиной. Директор словно постарел на несколько лет, его взгляд был невероятно тяжелым, и на суровом лице не было ни намека на улыбку. За его спиной собирался Орден Феникса, напряжение сгущалось. Гарри видел, что многие орденцы (правда, тут было много меньше половины тех, кто бился на кладбище) с печалью и твердым непониманием смотрят на него, сжимая губы: одна волшебница тут же отвела глаза, поймав его взгляд. Гарри знал только о смерти Дедалуса, но даже этого было достаточно, чтобы объяснить скорбь этих людей. — Что за шоу, Дамблдор? — Фадж, наконец, взял себя в руки. Он шагнул вперед, нахохлившийся и возмущенный, и вперил в профессора полный негодования взгляд. — Вы хотите сорвать Турнир? — Турнир закончен, Министр, — спокойно ответил Дамблдор. — Но прежде чем мы уйдем с поля, чтобы обсудить произошедшее, я бы хотел обратиться к ученикам. — Что это Вы собрались обсуждать? — Фадж поджал губы и прищурился. — То, что Вы оставили тут своего двойника, а сами заявились следом за раненым мальчишкой вместе с.... — он окинул напряженным взглядом людей, стоящих за спиной Дамблдора. Часть из них скрывала лица под широкими капюшонами, а другая часть открыто смотрела по сторонам. Тонкс, чьи волосы стали черными, подошла к Грюму, и тот с суровым сочувствием кивнул ей. — Это всего лишь люди, способные устоять перед страхом, — Дамблдор повернулся к Ордену. — Соберите остальных и ждите меня в назначенном месте. Орденцы согласно кивнули и разом достали из кармана другие цепочки. Гарри не смог увидеть подвеску, но кулоны вдруг вспыхнули, и люди растворились в воздухе. Тонкс тоже исчезла, но Грюм остался. — Каким еще страхом?! — Фадж начинал терять терпение. — Я бы хотел серьезно с Вами поговорить, Вы позорите нас перед нашими гостями. Он неловко глянул на мадам Максим, молча стоящую за его спиной и почти растерянно взирающую на развернувшуюся перед ней картину. Ее красивое лицо выражало сочувствие, когда она смотрела на маленького, раненого Гарри, но в то же время ее напряженная готовность встретиться с опасностью, с тревогой не исчезала. Каркаров же, чей отчаянный, безумный взгляд был почти белым, явно потерял нить мысли, увидев серебряную маску и палочку в руках гриффиндорца: он знал их истинную ценность, и медленно отступал назад. Юноша мог лишь с легким презрением посмотреть на директора Дурмстранга и легко шепнуть ему одними губами: «Бегите». Фадж дернулся, когда фальшивый Дамблдор, стянув с себя колпак, украшенный звездами, подошел к настоящему. Аберфорт что-то жестко шепнул Альбусу, кинув на Гарри острый взгляд, и направился к арке, служащей выходом со стадиона. Гриффиндорец смотрел ему вслед, тяжело дыша: слабость накатывала на него волнами, и такую же слабость он вдруг увидел в ссутуленной спине и тяжелой поступи трактирщика. — Немедленно возвращаемся в замок, — Министр строго взглянул на собравшихся. Он явно ожидал поддержки от профессора МакГонагалл, но плохо знал эту женщину: она была человеком Дамблдора настолько же, насколько и Гарри, и разве что ее недовольный взгляд отражал ее мысли по поводу использования третьекурсника для донесения мысли до толпы. — Пора прекращать этот балаган. Гарри почувствовал, как рука на его плече сжалась, вдыхая в его несчастное тело толику собственного непоколебимого духа. Мальчик нужен был Дамблдору, его голос значил больше, чем голоса всех остальных, и только его слова, появляющиеся в голове в моменты огромного значения, способны были повлиять на людей, не желающих видеть зло перед собой. Гарри повернулся к Министру и медленно поднял палочку, которую держал в руках. Фадж непонимающе нахмурился и опасливо поджал губы, кто-то издал негодующий вздох: видимо, его жест расценили как слабую угрозу. Бэгмен примирительно поднял руки, но тут же их опустил, взглянув на лицо Гарри. — Вы узнаете эту палочку, Министр? — тихо спросил юноша. Рука, лежащая на его плече, потяжелела, поддерживая. Тугая сила вдруг начала наполнять Гарри, будто капая с кончиков старческих пальцев. Все вокруг молчали, глядя на него, и он понятия не имел, что они видят на его лице. — Мистер Поттер, это возмутительно, Вы мне угрожаете? — Министр поднял подбородок, и его взгляд забегал с лица мальчишки на лицо его директора. Гарри покачал головой. — Не узнаете. Ее узнают только те, на кого она когда-либо была направлена, кого она коснулась своими деяниями, — Гарри бросил маску к ногам Министра, и освободившейся рукой поднял свою слипшуюся от пота челку. — Полагаю, мой шрам Вы точно узнаете. — Мистер Поттер, что Вы... — Эта палочка, — с нажимом продолжил Гарри, ощущая вдруг невероятный подъем внутри. Он говорил, он должен был это делать — именно он должен был произнести эти слова, которые Сонорус Дамблдора донесет до всех на стадионе. Его тело ослабло и болело, но Гарри с пронзительной ясностью осознавал, что дух его, пусть и ранен, ранен глубоко, но все еще тверд, — эта палочка оставила этот шрам. Волдеморт держал ее в руках в ту секунду, когда попытался убить меня и был повержен сам. И сегодня он вновь держал эту палочку, а я забрал ее у него. — Что ты имеешь в виду, Гарри? — голос Бэгмена заметно дрожал. Прозвучавшее имя ударило по всем неожиданным громом. — Если это какая-то аллегория... — Волдеморт вернулся, — жестко закончил Гарри. — Он обрел тело и вновь попытался меня убить. Ему помогали его верные Пожиратели Смерти, но сегодня они потерпели поражение, потому что Орден Феникса пришел мне на помощь. — Гарри, ты был ранен, ты ударился головой, — голос Фаджа стал мягче, и он внимательно, со скрытой надеждой посмотрел на мальчика, будто ожидая, что тот сейчас же признается в том, что он солгал. Стадион шумел, и в этом шуме Гарри даже мог различить удивленные, пораженные и испуганные вздохи. — Сам-Знаешь-Кто мертв, а эта палочка... И маска... Не знаю, где ты их взял, но это не повод будоражить общественность и обвинять честных людей в садизме. — Считаете, что этих доказательств недостаточно? — Дамблдор шагнул из-за спины Гарри, и юноша ощутил, как заклинание спадает с него. Горло запершило, щека, потревоженная его речью, вновь вспыхнула болью. Гарри застонал, и мадам Помфри тут же появилась рядом с новой порцией зелья. Гарри послушно принял лекарство, и почти сразу на него накатила волна вселенской усталости: он сгорбился, опустив голову и уткнув взгляд в страшную палочку, что держал в руках. — Слова раненого мальчика и наличие предметов с темным прошлым вовсе не доказывают, что некий темный волшебник, погибший много лет назад, воскрес из мертвых, — Фадж смотрел на Дамблдора взглядом человека, вынужденного спорить с психически больным. — Поппи, отведи Гарри в больничное крыло, — приказал Дамблдор, будто игнорируя слова Министра. — Нужно вернуть мистера Диггори и мисс Делакур из лабиринта, а потом я настойчиво приглашаю всех вас, — он обвел взглядом профессоров, — в свой кабинет, чтобы обсудить произошедшее. — Дамблё-дорр, нашим ученикам ничего не уг’гожает? — мадам Максим сделала легкий шаг вперед, и ее тень мгновенно заслонила Гарри весь свет. Ее темные брови были нахмурены и сходились на переносице, а рука, затянутая в перчатку, крепко сжимала волшебную палочку. Гарри поднял глаза на великаншу, и в его голове, медленно наполняющейся усыпляющим туманом, мелькнула беспокойная мысль о том, что произошло в лабиринте... Её тут же сожрали чувства потери и бессилия, которые больше ничто не сдерживало: Гарри медленно завалился на бок, опускаясь на носилки. Почти забытая боль в теле ударила его, когда он зашевелился, но под действием зелий она отступила. Гарри закрыл глаза и провалился в беспокойный сон.

***

Когда он пришел в себя, то обнаружил над собой не звездное небо стадиона, а белый потолок больничного крыла. В воздухе витал цветочный аромат, лишь немного смягчающий запах лекарств. Тишина, казавшаяся оглушительной после пережитого, напугала Гарри, он прислушался и попытался поймать легкий стрекот чужих шепотков, но его попытка не увенчалась успехом. Юноша чуть повернул голову, взглянув на белые ширмы, которыми была огорожена его постель — за ними мерцали быстрые тени. Среди них угадывались силуэты людей, и Гарри пошевелился, желая привлечь их внимание. Его торс был перебинтован, к щеке плотно прилегала пластырная повязка: тело все еще было слабо, поэтому двигаться было тяжело. Гарри открыл было рот, чтобы позвать целительницу, но ширмы вдруг отъехали в сторону, и заглушающие чары спали. Оказалось, вокруг его кровати собралась целая толпа, которая, однако, не приближалась. Только мадам Помфри быстро подошла к Гарри и начала накладывать на него диагностирующие заклинания. Мальчик послушно терпел прохладное покалывание в кончиках пальцев и неприятные на вкус зелья, не отрывая взгляда от хмурого, раздраженного Фаджа. Рядом с Министром стояли МакГонагалл, Снейп и Дамблдор — директор смотрел на Гарри без своей привычной лукавой улыбки, но, судя по тому, что яркие глаза директора вновь были сияющими, он таки добился чего-то за то время, что Гарри пролежал без сознания. Где-то позади профессоров мелькали рыжие головы, и от их огненных всплесков нечто внутри Гарри вздрогнуло. Он будто вспоминал себя прошлого, нащупывал свои былые чувства во мгле. — Как Вы себя чувствуете, мистер Поттер? — спросила у него мадам Помфри, закончив подавать зелья. — Хорошо, — голос Гарри осип, а губы двигались с трудом, и это совсем не помогало показать, что он чувствует себя, в целом, неплохо. Осталась только слабость, боль ушла. — Ваши раны закрываются очень медленно, поэтому какое-то время Вам придется потерпеть состояние нечувствительности нижней части тела, а также лицевых мышц, — пояснила мадам Помфри. — Естественно, Вы останетесь в постели до тех пор, пока я не решу, что Ваше состояние здоровья удовлетворительно. Гарри кивнул. Он хотел поговорить с Дамблдором как можно скорее. Он чувствовал себя немного лучше, однако черная рука, сжимающая его шею и сквозь горло добирающая до сердца, никуда не исчезла. Пустота и холод, что овладели им на поле, будто срослись с его внутренними органами, и Гарри взирал на них, как с вершины горы смотрят на бескрайнюю долину. У него была цель, ему нужно было узнать, чего добился Дамблдор и что произошло с Волдемортом, а все остальное... Ему нужно было время, чтобы найти собственную тень, с которой он попрощался. — Поппи, позволишь нам переговорить с Гарри? — вежливо спросил Дамблдор. Целительница недовольно поджала губы и кивнула, но тут же строго, будто в отместку за то, что она не может отказать директору, взглянула на друзей Гарри, попытавшихся было протиснуться вперед. Гриффиндорец заметил под локтем МакГонагалл лицо Рона: друг открыл рот и тут же пропал, когда мадам Помфри отошла от койки и безапелляционно вернула ширму на место. — Гарри, — мягко обратился к юноше Дамблдор, чуть улыбнувшись, — прости, но я вынужден буду попросить тебя рассказать кое-что Министру. Мы понимаем, что ты слаб и не здоров сейчас, однако это крайне важно. Гарри кивнул и перевел взгляд на Фаджа, ожидая, когда тот заговорит. Министр явно чувствовал себя крайне неуютно, он морщился и обеспокоенно поглядывал по сторонам. В руках он стискивал черные перчатки и котелок, будто надеялся в любую секунду улизнуть, его взор был суетливым и почти разочарованным. — Мистер Поттер, — официально начал он, вздохнув, — поскольку Вы пришли в себя, я бы хотел, чтобы Вы повторили все свои показания еще раз. Поскольку Ваше состояние далеко от идеального, я бы хотел, чтобы Вы использовали один артефакт, — Фадж достал из кармана маленькую фигурку, изображающую женщину с весами и в венце из звезд. Гарри вопросительно поднял глаза на Дамблдора, и тот едва заметно кивнул ему. Профессор МакГонагалл цепко следила за Фаджем, а Снейп наблюдал за гриффиндорцем, будто ища в его лице признаки глубокой болезни. Мальчик кинул на него быстрый, удивленный взгляд: он все еще помнил, что так и не разгадал загадку странного всплеска эмоций профессора на поле. Снейп тут же отвернулся. — Хорошо, — Гарри взял статуэтку в руки. Она была очень холодной, гладкой и тяжелой. Маленькие бронзовые весы вдруг загорелись легким голубоватым светом, и гриффиндорец счел это за знак, что он может начать. Медленно, стараясь обрести контроль над своим лицом, он подробно рассказал обо всем произошедшем. Он не лгал, и статуэтка не подавала призраков недовольства: на то, что он скрыл несколько аспектов рассказа, она не реагировала. Фадж холодно смотрел на него. Он резко вырвал статуэтку у Гарри из рук, когда мальчик закончил и протянул артефакт обратно. Окинув юношу резким взглядом, Министр повернулся к Дамблдору. Тот стоял, сложив руки в замок, и терпеливо ждал. — Я возвращаюсь в Министерство, — сухо бросил Фадж. — Я выслушал все, что Вы сказали, и теперь я хочу обсудить это с Советом. Не думайте, Дамблдор, что это все меня убедило. — Вы хотите, чтоб Волдеморт лично сообщил Вам о своем возвращении? — Дамблдор шагнул вперед, возвышаясь над Фаджем. — Было бы неплохо, потому что все, что у вас есть сейчас, это парочка артефактов и показания раненого мальчика. — Который говорил с артефактом против лжесвидетельства в руках. — И который, — упрямо и довольно громко произнес Фадж, — мог быть подвергнут любому влиянию на память и сознание. Мистер Поттер был ранен и явно не в себе, но как только Вы пришли на поле, у него внезапно появилась охота поделиться с нами своими воспоминаниями. И довольно подозрительно, что Вы смогли так быстро прийти к нему на помощь и еще собрать своих людей — это наводит меня на мысли, что подобные собрания, носящие откровенно военизированный характер, есть событие регулярное. — Сегодня погибли несколько людей, служащих в Министерстве Магии. Считаете, их смерть — лишь еще один способ убедить Вас в том, что Волдеморт вернулся? — лицо Дамблдора потемнело. Он с невероятным разочарованием смотрел на волшебника. Министр был раздражен, и он прекрасно видел, что на него смотрят свысока. Взгляды профессоров наверняка прожигали в нем дыры. — Мы проведем расследование, — взвизгнул Фадж, — узнаем и сопоставим факты! Министерство не будет слепо полагаться на Ваши догадки и на слова Гарри Поттера, а то шоу, что Вы устроили... Об этом отдельный разговор. Вы взволновали студентов, их родителей. И два ученика Дурмстранга пропали! — Как и их директор, — заметил Снейп, скрещивая руки на груди. — Побег Каркарова ни о чем не говорит? — Никто не говорит о побеге, — Фадж выглядел загнанным. — Директор Дурмстранга мог отправиться по делам своих студентов... — Игорь сбежал, потому что почувствовал жжение в своей Метке, — холодно продолжал Северус. — Он весь год обращался ко мне с вопросами на эту тему, интересуясь, испытываю ли я подобные проблемы... Фадж скривился, и в его взгляде, направленном на Снейпа, проступило явное отвращение. — ... и я сказал, что это коснулось и меня, — жестко закончил зельевар. — Каждый, кто носит Черную Метку, весь год чувствовал, как она напоминает о себе и темнеет. Сейчас она такая же, как и в годы жизни Темного Лорда. Министр вздрогнул, с трудом отводя взгляд от Снейпа и вперивая его в директора Хогвартса. — Но, Дамблдор, — произнес он почти жалобно. Он посмотрел на каждого, будто все еще на что-то надеясь, — не мог он вернуться... Это невозможно... — Волдеморт часто делал вещи, кажущиеся невозможными, — голос Дамблдора был жестким, и глаза его сверкали. — А сейчас и Вы должны сделать это, Корнелиус. Забудьте о своем посте и о страхе его потерять, проявите смелость и заботу об обществе, сделайте то, о чем я Вам говорил, и тогда Вы сможете помешать ему. — Меня поднимут на смех, если я последую Вашим советам, Дамблдор, — Фадж покачал головой. — Не будьте таким алчным трусом, — внезапно воскликнула профессор МакГонагалл. — Я подниму этот вопрос на Совете, — Фадж сделал шаг назад, сдаваясь. На него накинулись все, и он не мог бороться с ними. Он посмотрел на волшебников и скривился, выдавливая из себя гримасу вежливости. — Я услышал достаточно и теперь возвращаюсь в Министерство. Я свяжусь с вами позже, — он сделал шаг к ширме, но вдруг замер. Он резко повернулся, достал из кармана довольно увесистый мешочек и водрузил его на тумбочку. — Твоя награда, — бросил он и быстрым шагом вышел из-за ширмы. Стоило ему это сделать, как Заглушающие Чары развеялись, и Гарри услышал голоса Уизли, спрашивающих, что происходит. — Отдайте это Седрику Диггори, — тихо сказал Гарри, с отвращением глядя на мешочек. — И титул чемпиона тоже. — Я предлагал награду мистеру Диггори, — ответил Дамблдор, присаживаясь на кровать. — Но он отказался. С ним все хорошо, и он уже покинул больничное крыло, где его осматривали. — Хорошо, — Гарри посмотрел на директора, пытаясь взглядом передать, что у него есть множество вопросов. Конечно, профессор понял его. Он переглянулся со Снейпом, а потом повернулся к профессору МакГонагалл. — Минерва, не могли бы вы успокоить семейство Уизли, сообщив, что Гарри в порядке и они смогут побеседовать с ним через несколько минут? — мягко попросил Дамблдор. — А еще попросите Хагрида как можно скорее подняться ко мне в кабинет. И еще — если она согласится прийти еще раз — мадам Максим. МакГонагалл поняла его намек и без возражений ушла за ширму, позволив Снейпу возвести Заглушающие Чары за своей спиной. Тишина вновь куполом накрыла Гарри, но теперь мальчик лишь рад был ей: эта тишина хранила ответы на его вопросы. — Что с Волдемортом? — спросил гриффиндорец, сразу переходя к сути дела. Дамблдор нахмурился. — Он сбежал, однако несколько его Пожирателей погибли и несколько были захвачены, — ровно ответил он. Гарри стиснул зубы. Он и не надеялся, что Дамблдор сообщит ему радостную весть о том, что Волдеморт и все Пожиратели схвачены, однако услышать горькую правду самому было тяжело. Он не представлял, что теперь делать, и в нем, среди его замученных переживаний, росла усталая надежда, что у Дамблдора есть план. — Как... — Гарри вспомнил шипящий голос у самого своего уха и болезненное прикосновение ледяного пальца к ране, — ... как он узнал о том, что я тоже крестраж? — Видимо, он просто сделал те же выводы, что и я когда-то, — по лицу Дамблдора пробежала темная тень. — Наша ситуация усложнилась, и я пока не знаю, какие действия нам следует предпринять, чтобы разрешить ее в нашу пользу. — И что мы будем делать? — Ждать. Скоро Волдеморт вызовет к себе профессора Снейпа, — Гарри был уверен, что в голосе Дамблдора появилась тревога и беспокойство. Юноша посмотрел на зельевара, но тот был спокоен: с видом крайнего сосредоточения он разглядывал темноту за окном, — и тогда мы узнаем, есть ли у него какой-либо план. После этого мы будем составлять свой. — А если он перестал доверять ему? — Гарри ощутил, как по его спине вдруг пробежал странный, щекочущий холодок. Снейп повернул голову и свысока посмотрел на него. Его мрачная, равнодушная усталость лишь сильней возбудила в юноше волну сомнений, природу которых он не мог понять. — Для того чтобы проверить это, Северусу все равно придется отправиться к нему. Если он сможет вновь стать двойным агентом, то это будет большой удачей. — Потому что других агентов у нас нет? — Гарри почувствовал, как внутри него вдруг зародилась ярость. Это была та самая ярость, что овладела им, когда он понял, что Гриндевальд предал их. До этого времени он опасался вспоминать этого человека, отчего-то чувства к нему пылали внутри юноши, будто горящий факел, но сейчас ему необходимо было спросить об этом Дамблдора. — Гриндевальд предал нас, как я и подозревал, — он вздохнул. — Как Вы могли поверить ему? — Поттер... — начал Снейп, но Дамблдор остановил его лишь легким поворотом головы. — Гарри имеет право требовать от меня ответа, — директор устало посмотрел на мальчика. Его пальцы, сложенные на коленях в замок, казались тонкими, будто кожа очень плотно облегала кость. Под глазами профессора залегли тени, а морщины стали еще глубже. Дамблдору было тяжело говорить о Гриндевальде, но Гарри хотел знать. — Действия Геллерта не совсем понятны мне сейчас, — произнес профессор с явной неохотой. — Он исполнил часть своего соглашения, которая была закреплена Непреложным Обетом, однако сумел сообщить Волдеморту о нашем плане. Возможно, таким образом он пытался добиться его относительного доверия, потому что Геллерт знает, что Том видит в нем исключительную угрозу, но мы не можем быть в этом уверены. Я попробую связаться с ним, чтобы понять его замыслы. — Он предал нас, — Гарри был твердо в этом уверен. — Он никогда не хотел быть здесь. И Вы знаете об этом, но все равно ему верите. — Напомню тебе, Гарри, что когда-то ты искренне считал, что Северус — предатель и наш враг, — заметил Дамблдор. — У меня есть основания сохранять свою веру в Геллерта. «Он любит его. А людям свойственно верить в своих любимых» — всплыли в его голове слова Снейпа, которые он сказал в тот самый вечер, когда Гарри открылась правда о его новом учителе ЗОТИ. Гарри смотрел на директора и не мог понять, что он должен испытывать. Он верил Дамблдору, но он не мог заставить себя верить Гриндевальду, как бы профессор не настаивал на этом. Он чувствовал опасность, исходящую от Темного Волшебника, помнил, как тот соблазнял его отойти от воли директора, в то время как сам по его приказу пытался выцарапать из Гарри стойкую жертвенность. Это казалось бредом. Но он ничего не мог сделать. Не было смысла упрекать Дамблдора, произошедшего было не изменить. У Гарри была только его обида на предательство, и ему пришлось приложить определенные усилия, чтобы задавить ее. — Чего Вы хотите от меня? — процедил он, не глядя на профессоров. — Чтобы ты успокоился, — Дамблдор коснулся руки Гарри, но на этот раз это прикосновение принесло лишь неприятное чувство подавления. Мальчик вздрогнул. — Принял то, что произошло. Я вижу, что это сильно ударило по тебе, и я не хочу, чтобы ты замыкался на мыслях о смерти и Волдеморте. Сейчас ты побудешь с твоими друзьями, а позже я отдам тебе кое-что. Ты жив, и это главное сейчас. Гарри невесело усмехнулся. Он не мог понять, что происходит с ним: отстраняясь от тьмы, он переставал чувствовать и все остальное. Он хотел, чтобы его прямо сейчас отправили на бой с Волдемортом, чтобы вокруг летали искры, а он шел, забыв о страданиях, к главной своей цели — к уничтожению Темного Лорда. Дамблдор призывал его к спокойствию, подвешивая в пустоте, и это было мучительно. — Да, — тихо согласился Гарри, опустив голову. — Главное. Он выжил. Он был готов умереть и не умер. Он отказался от всего, разорвал свое сердце, а теперь сидел на больничной койке, держа ошметки чего-то былого в руках. Гарри не чувствовал жизни, о которой говорил Дамблдор, он чувствовал только руку Волдеморта на своей щеке. Снейп коснулся его волос, когда уходил. Его пальцы были теплыми, и Гарри, будто пес, потянулся за ними, однако это крошечное ощущение растаяло. Дамблдор отодвинул ширму.

***

Гарри Поттер сидел на кровати, подложив подушку под спину и чуть ссутулившись. Его плечи казались острыми, странно искривленными, будто за ними мучительно долго раскрывались крылья. Черные волосы мальчика были еще в большем беспорядке, чем обычно; лицо, чуть скрытое большой пластырной повязкой, казалось бледным, почти серым, под глазами залегли тени, а губы были сжаты. Гарри поднял на вошедших взгляд и улыбнулся — Джинни ужаснулась тому, какое чувство появилось в его прекрасных зеленых глазах. Этого нельзя было увидеть, только почувствовать, и она ощутила это как никогда ярко: Гарри явно старался выразить радость, но внутри него клубилось нечто усталое, темное, его взор был тяжелым и мрачным. Это пугало Джинни. Страх бежал по ее венам и заставлял ее пальцы дрожать, но это состояние напряженности, сдавленности отчего-то наполняло ее неизвестной силой. Она смотрела на Гарри и чувствовала, как нечто упрямо горит в ее груди, разгоняя тоску и тревогу; ее тянуло приблизиться к мальчику и коснуться его руки, показать, что она понимает, что она может разделить его тревогу, если только он попросит. В ней рос ужас, но она боялась вовсе не за себя, она боялась только за него: Джинни казалось, что за крошечные секунды, что она подходила к постели Гарри, любовь в ней выросла до непомерных размеров. Нежность, желание оградить его от всего цвели в ней, будто бутоны тропических цветов, они поглощали ее волнения, ее ярость, ее обиду... Волосы будто горели у нее на голове от этих переживаний, и Джинни думала лишь о том, как бы совладать с собой. — Молли, — перед ними появился профессор Дамблдор, заслонивший собой силуэт Гарри на кровати. Джинни замерла, с дрожью глядя на директора Хогвартса: она будто и забыла об остальных людях вокруг. Дамблдор всегда казался ей мудрым волшебником, способным движением руки решить все проблемы, его могущество было незыблемым, а уважение к нему жило в ней еще до Хогвартса, но сейчас ей владел какой-то первобытный ужас перед ним. Профессор возвышался над ней, глядя на миссис Уизли и легко улыбаясь, и Джинни казалось, будто его высокая фигура растет на глазах. Его слова, прозвучавшие молниями на поле, зародили в ней тот самый страх, толкавший ее ближе к Гарри, и на секунду, когда директор оказался прямо перед ней, она ощутила, что вплотную подошла к этому чувству. — Как Гарри? — миссис Уизли была бледна и заламывала руки, пытаясь увидеть, что происходит за спиной директора. Профессор Дамблдор поднял руку, призывая ее к вниманию. — Пожалуйста, выслушай меня, — продолжил он. — Гарри подвергся сегодня ужасному испытанию. Только что, в разговоре со мной и Министром, он еще раз пережил все случившееся. Сейчас ему нужны сон, тишина и покой. Если он захочет, чтобы вы остались с ним, — добавил он, глядя на остальных Уизли и Гермиону, — вы можете остаться. Но я хочу, чтобы ему не задавали вопросов до тех пор, пока он не будет готов ответить на них. И уж конечно никаких вопросов сегодня вечером. Миссис Уизли кивнула. Лицо ее было белее мела. Дамблдор еще раз внимательно оглядел друзей Гарри, а потом, повернувшись к профессору Снейпу, отошел в сторону. Джинни и не замечала, что Снейп все это время стоял за спиной директора, краем глаза следя за мальчиком, сидящим на своей кровати. За мгновение, что Джинни проходила мимо него, ощущая привычную скованность, что овладевала ей рядом с этим человеком, она вдруг подумала, как странен был этот взгляд. Он не выходил у нее из головы, превратившись в какое-то панно, на фоне которого вновь зажглась ее воинствующая мысль. — Привет, — негромко сказал Гарри, выдавив из себя тень улыбки. — Ох, Гарри, — миссис Уизли не решалась обнять его, с невероятным сочувствием глядя на его повязки. В ее глазах стояли слезы, она начала гладить мальчика по голове. — Как ты себя чувствуешь? — Вполне ничего, — ответил Гарри. Он посмотрел на Рона с Гермионой, на близнецов и Джинни и улыбнулся чуть шире. Правда, улыбалась только одна часть его лица, не скрытая повязкой. — Лекарства делают свое дело. Гермиона судорожно вздохнула. Она села на кровать и взяла Гарри за руку. Ее лицо вдруг стало так похоже на лицо миссис Уизли, что Джинни мысленно ужаснулась: она прекрасно знала, какой настойчивой в своей заботе может быть ее мать, и эти качества были бы по-настоящему ужасны в руках Гермионы. — Это просто кошмар, Гарри, — голос Грейнджер дрожал, но Гарри смотрел на девочку, и в его темных глазах, не отпускающих подавляющего взгляда, проявилась нежность. Джинни ощутила дрожь внутри себя, она прижалась ногами к койке, глядя на него. — Просто... Я не знаю, что сказать, Гарри. — она отпустила его ладонь и закрыла лицо руками. — Ты устроил шоу, дружище, — заметил Фред, но его веселость казалась натянутой и фальшивой. — Это было жутко, — подхватил Джордж. — Что было на поле, после того как меня увели? — спросил Гарри. — Профессор Дамблдор произнес речь, — миссис Уизли села на кровать Гарри с другой стороны, как следует подоткнув ему одеяло вокруг ног. — Крайне пугающую речь. Все взволнованы и хотят знать, что происходит. — Гарри, это правда? — серьезно спросил Билл, стоящий рядом с Джинни и держащий руку на ее плече. — Все так, как ты сказал? — Да, — Гарри опустил лицо. Ему явно тяжело было говорить, но Джинни могла понять тех, кто задавал ему вопросы. В ее голове никак не могла утвердиться мысль, что Темный Волшебник, тот, о ком она слышала столько ужасного, кого застали несколько ее братьев, вернулся. Это казалось ей немыслимым, но она верила Гарри, верила ему всем сердцем. И боялась. — Бедный мой мальчик, — миссис Уизли все-таки обняла Гарри, осторожно прижав его к своей груди. Гриффиндорец судорожно вздохнул. — Этот Турнир — настоящая беда! — Слышал, Генчев пропал, — Фред странно ухмыльнулся. — И что кто-то напал на Диггори. Диггори! Джинни повернула голову и посмотрела на брата. У нее было много слов и мыслей, но ее язык почему-то прилип к нёбу, и она не могла выдавить из себя ни слова. Ее волнение, ее страх, ее нежность — все это превратилось в липкую смесь, сковывающую тело на манер смущения, с которым, казалось, она уже справилась. Гарри посмотрел на нее и улыбнулся, и Джинни хотела бы верить, что он улыбнулся ей особенно, так, как не улыбался никому другому, но она знала в глубине души, что это самообман. До этой секунды ей казалось, что его улыбка, за которой пряталось нечто большее, нечто таинственное и сильное, предназначалась только этому Седрику Диггори, знаменитому хогвартскому красавчику, совершенно внезапно появившемуся рядом с теплой компанией гриффиндорцев. Это сводило ее с ума, потому что она не могла понять этого, это раздражало ее и поднимало волну гнева внутри; порой Джинни замечала, что взгляд Диггори наполняется чем-то недобрым, и он будто закрывает Гарри ото всех собой. Но сейчас ее мысли на этот счет будто развеялись. Гарри поднял лицо и посмотрел на Фреда, и в его глазах не появилось тени отчаянного волнения, которая должна была быть там, будь безумные мысли Джинни правдой. Странное, мстительное облегчение овладело девочкой, и она смелей подалась вперед. — Седрик сказал, кто это был? — ровно спросил Гарри. — Нет, — Джордж пожал плечами. — Все в панике. — Зато в этом есть и положительная сторона, — сказал вдруг Рон. Все резко посмотрели на него, и Джинни тоже. Ее брат шутливо толкнул ногу Гарри и улыбнулся как можно более беспечно. — Ты заработал кучу галлеонов, — он кинул взгляд на большой мешочек, лежащий на тумбочке. Заметив, что Гарри скривился, он тут же сменил тему: — И ты бы видел, как Малфой вылупился на тебя, когда ты заговорил. Аж посерел весь, я думал, сейчас разревется от унижения. Наконец-то их семейка получит по заслугам! — Рон, — миссис Уизли недовольно посмотрела на сына, и Джинни вдруг захотелось сделать то же самое. Она не знала почему, но Фред, Джордж и Гермиона уставились на Рона такими жуткими взглядами, будто он только что едва не совершил крупнейшую ошибку в своей жизни. — Нельзя так злорадствовать. Гарри сейчас хочет покоя. — Все нормально, — Гарри ссутулился еще больше. — Гарри, а что будет, — Гермиона тщательно подбирала слова, — дальше? — Профессор просил не задавать ему вопросов, — тут же встряла заботливо следящая за порядком миссис Уизли. — Простите, — Гермиона послушно замолкла. — Просто... Я слышала, что Дамблдор хочет завершить учебный год раньше, значит, что-то определенно готовится. — Я ничего не знаю, — Джинни судорожно вздохнула, услышав голос Гарри. В нем сквозило такое безнадежное принятие, будто он готов был на любой исход событий. Она вглядывалась в его лицо, пытаясь понять его мысли, постичь те безмерные чувства, что съедали его — все алые порывы ревности сошли на нет, и она вновь оказалась на его пути. Гарри поднял глаза и вдруг посмотрел прямо на нее, Джинни мысленно вздрогнула, ощутив, как взбурлила внутри нее погасшая надежда, смешанная с искренней готовностью исполнить его волю, быть его опорой, его другом. Гарри смотрел на нее и ничего не говорил, и Джинни тоже не знала, что сказать. Мальчик казался ей хрупким в это мгновение, слабым и будто умирающим, но это лишь сильней распаляло пламя ее чувств к нему. — Мистер Поттер, — за ширмой появилась мадам Помфри. Она строго оглядела всех присутствующих, — время посещений закончилось. — Можно они еще немного посидят со мной? — спросил Гарри. Мадам Помфри, подумав, милостиво кивнула. — Еще пять минут, — она ушла к другим пациентам. — Я бы хотела, чтоб ты погостил у нас на каникулах, — вдруг сказала миссис Уизли, будто боясь не успеть сообщить свои мысли. — Может, профессор отпустит тебя на все лето? — Я не хочу причинять неудобства, — Гарри немного смущенно улыбнулся. Близнецы рассмеялись. — Какие неудобства, — воскликнул Джордж. — Ты только глянь, какие вокруг тебя приключения. — Нам как раз неплохо бы встряхнуть наш курятник, — поддержал его Фред. Их шутки не очень понравились миссис Уизли, а Джинни улыбнулась. Ей было очень тепло, и страх медленно покидал ее тело. Она всегда считала своих братьев очень смешными, и была рада, что Гарри думает так же. — Очень смешно, Фред, — миссис Уизли строго посмотрела на сына, — но я серьезно. Будь уверен, — она обратилась к Гарри, и снова погладила его по голове, — ты не доставишь нам никаких неудобств, мы все будем очень рады, если ты поживешь у нас. Я поговорю с Дамблдором об этом. Джинни была бы счастлива, если бы Гарри остался у них на лето. Она думала об этом, когда мадам Помфри вернулась и заставила всех студентов уйти, позволив остаться только миссис Уизли и Биллу. Ей пришлось обернуться, чтобы послать мальчику прощальную улыбку и взглянуть на него еще раз: Гермиона уже держала ее за локоть, не давая вернуться. Гарри послушно кивал головой, слушая мадам Помфри, а когда целительница отошла, оставив на тумбочке пузырек с пурпурным зельем, он потер лицо руками. С другого конца лазарета пришли профессор Дамблдор и профессор Снейп, и Джинни поняла, что сегодня ей больше не удастся поговорить с Гарри. Она хотела сказать ему что-то важное, чего сама не понимала до конца, но робость охватывала ее так сильно, что сложно было совладать с собой. Джинни прикусила губу и пошла следом за Гермионой, пытаясь подобрать слова. В ее голове разгоралась смутная идея, крайне смутная и в целом смешная идея, которая, однако, вселяла в душу Джинни надежду. — Будет жалко выглядеть, если я напишу ему письмо? — спросила она как можно тише, не желая, чтоб братья слышали ее. — Не любовное письмо, — тут же поправилась она, — просто письмо. — Вовсе нет, — серьезно ответила Гермиона. — Гарри сейчас невероятно трудно. Мы должны поддерживать его. Это хорошая идея. Джинни вздохнула. Грейнджер правильно расценила ее вздох. — Ты — одна из его друзей, Джинни, — Гермиона улыбнулась, но глаза ее были печальны. — Он заботится о тебе, и будет совсем не глупо, если и ты будешь заботиться о нем. Сухая, болезненная обида на саму себя сдавила грудь Джинни. Но разве могла она сравнивать эту боль с той, что пришлось пережить Гарри? Разве могла она страдать за себя, когда он страдал за других? Гарри любил ее как младшую сестру, и Джинни обязана была оправдать его любовь. Это был ее долг, ее дань собственным чувствам. — Думаю, можно принести ему книг... — пробормотала она. — Может, мы все ему что-нибудь напишем? — Думаю, сейчас многие обеспокоены тем, что произошло, и не захотят писать ничего Гарри, — меж бровей Гермионы залегла складка. Рон замедлил шаг и подошел к сестре и подруге, а близнецы, наоборот, унеслись вперед. — Кажется, Министр не верит его словам, а, значит, и большинство волшебников не поверят. — Если... если они не поверят, — Рон обеспокоенно посмотрел на Гермиону, — что мы будем делать? Гарри же говорил, — он взглянул на сестру, и Джинни совсем не понравился его взгляд, — говорил, что... время крайне важно. — Дамблдор знает, что делать, — уверенно произнесла Гермиона. Она несколько раз кивнула, будто подтверждая свою убежденность. — У него точно есть план. Джинни отчаянно хотела ей верить. До самой Гриффиндорской гостиной она думала о том, что же ждет их всех. Она не сомневалась в словах Гарри, но с трудом могла смириться с жуткой мыслью, что их волшебный мир может быть разрушен злом. Это зло не казалось ей огромной черной тучей, опускающейся вниз, у него была форма: в последнее время Джинни чаще снились кошмары, и в них ей виделась фигура, тянущая к ней свои руки. Ее чувства к этой фигуре были такими разрозненными, такими хаотичными, что в какие-то секунды ей казалось, что она любит этого человека, а в другие в ней вскипала ненависть, похожая на лаву. Она просыпалась в холодном поту и не могла понять, почему этот сон преследует ее, почему он оказывает на нее подобное влияние... Порой Джинни думала, что может даже вспомнить имя этого человека, но память подводила ее, и это зло оставалось безымянным. Но сегодня оно обрело имя. Девочка не была уверена в своем выводе, но ей казалось жутким то, что этот сон стал нападать на нее так часто именно перед столь ужасным событием, как возрождение Того-Кого-Нельзя-Называть. Она могла спросить об этом у Гарри, потому что ни с кем другим ей не хотелось делиться подобными мыслями. Темные думы увлекли ее, лишив слабости. Джинни пришла в гостиную и больше уже не ощущала себя в том разбитом состоянии, какое настигло ее в лазарете. Она была просто растеряна, как и все в этом замке, и ей хотелось только сделать то, что наполнило бы ее силой и уверенностью. Спустя час она возвращалась в лазарет. Джинни несла в руках книги, которые ей вручила Гермиона как предлог для посещения Гарри. Мадам Помфри вряд ли была бы рада тому, что к ее пациенту приходят посетители прямо перед отбоем. Джинни была напряжена, но она пришла к непростому выводу, что если она хочет быть достойной Гарри, то не дело страдать от ревности и неспособности заинтересовать его. За то время, что она сидела в гостиной и слушала, как гриффиндорцы наперебой говорят о Поттере, опускаясь до мнений о том, что он и Дамблдор сошли с ума, и возвышаясь до признания Гарри Поттера великим волшебником, она многое обдумала. Ей казалось, что этот вечер — граница между их старой жизнью и новой, и Джинни не хотела быть обузой на подобном перепутье. «Может, когда-нибудь он полюбит меня, — думала она, — а до тех пор я буду ему таким же хорошим другом, как и Гермиона Грейнджер». Это было лучше всего. Джинни чувствовала себя взрослой, принимая подобное решение. Она закрывала глаза и отдавала себе суровые приказы, поэтому, когда она шла к Гарри, прижимая к груди тяжелые и наверняка невероятно скучные книги, то ощущала себя так, будто делает шаги по новой жизни, открывая для себя нечто ранее не изведанное. Ей даже нравилось это, нравилось силой заставлять себя освобождаться от тумана смущения, сомнений и любовных порывов, она ощущала себя свободной. Джинни дивилась тому, что ей достаточно легко удалось это сделать, ее шаги стали пружинистей, а плечи распрямились. Она смогла заставить себя смотреть на страх перед неизвестностью, и чем ближе она была к лазарету, тем сильней в ней разгорался внутренний огонь, которым она с радостью готова была поделиться с Гарри. Но к одному она была все-таки не готова. Джинни завернула за угол, уже придумав неуверенную речь для мадам Помфри и умоляющий взгляд, но вдруг замерла. Коридор перед лазаретом не был пуст: там стояла одинокая фигура. Джинни заморгала, ей понадобилось всего мгновение, чтобы узнать этого человека, но, кажется, целая вечность, чтоб осознать его присутствие здесь. Это был Драко Малфой. Первой мыслью, что появилась в ее голове, было немедленно выхватить палочку и наслать на Малфоя какое-нибудь проклятие, дабы не дать ему пробраться в палату и причинить Гарри вред. Но почему-то она этого не сделала. Джинни стояла, почти не дыша, и смотрела на мальчика, сквозь слой своей спонтанной, ослепительной ярости видя нечто странное, чего, по ее мнению, она видеть не должна была. Малфой вовсе не выглядел как оскорбленный человек, решившийся на месть, нет, он стоял, обхватив свои плечи руками и безмолвно пялился на дверь. Джинни ничего не понимала. Она недоуменно разглядывала юношу, вспоминая все, что ей было известно о нем. Так уж вышло, что она узнала о Драко Малфое задолго до того, как поступила в Хогвартс: Рон после своего первого курса мог говорить только об обезумевшем профессоре Квиррелле, о садисте-Снейпе и мерзком Малфое. У Джинни довольно легко сформировалась презрительная неприязнь к этому мальчику, и за два года учебы в Хогвартсе она лишь укрепилась. Однако в эту секунду, когда она смотрела на Малфоя, то едва могла найти сходства между ним и тем парнем, который, кажется, готов был вечность исходить слюной, оскорбляя Гарри Поттера и всех его друзей. Она вздрогнула, когда Малфой сделал шаг вперед и взялся за ручку двери. Он просто стоял и держался за эту ручку, а потом едва слышно застонал и прижался к двери лбом. Он выглядел... несчастным. Джинни вдруг стало жаль его, она сделала вперед крошечный шаг, чувствуя, что разгадка близка. Это было странно, странно, и ей сложно было связать Малфоя и Гарри. Ее сердце заколотилось от сумбурных мыслей, и она невольно припомнила те странности, что замечала за Гарри весь этот год. Джинни нахмурилась, и медленная жалость к Малфою начала покидать ее сердце. Она смотрела на его ссутуленную спину, белые пальцы, взлохмаченные волосы, и видела в нем вовсе не врага Гриффиндора, она видела в нем страдающего юношу, чье тяжелое, судорожное дыхание достигало ее ушей. И Джинни знала только одну вескую причину, по которой Драко Малфой мог стоять под дверью Гарри Поттера и быть не в силах открыть эту дверь. Девочка задрожала, и внутри нее вдруг разлилось отвращение, смешанное с презрением и почти ненавистью. Она как наяву увидела перед собой сцену, произошедшую накануне Святочного Бала, когда она сбежала из гостиной, а Гарри пошел за ней. Джинни спросила тогда у него, нравится ли ему какая-нибудь девушка, и он подтвердил ее слова. — Она потрясающая, — сказал Гарри тогда. — Роковая. Джинни считала Малфоя наглым слизняком, с раздутым самомнением и черным эго. Он был богат и вполне симпатичен, но она никогда не видела в нeм ничего по-настоящему привлекательного. Она думала, что он отвратительный, знала, что так думают и Рон с Гермионой, но... Думал ли так Гарри? Думал ли он, что Драко Малфой — отвратительный, когда целый месяц возвращался с отработок с ним и не плевался слюной, не жаловался и не ругался, как Рон, вынужденный проводить вечера с Забини? Думал ли он так, когда пропадал неизвестно где, когда в прошлом году лез за Малфоем и Роном в Тайную Комнату, когда играл в квиддич против слизеринского ловца? Все считали, что это априори так — Малфой ненавидит Поттера, Поттер ненавидит Малфоя. Все считали так, поэтому никто ничего не заметил, и только сейчас, в эту секунду, Джинни поняла, почему она вообще обращала внимание на эти странности. Ее женское чутье, ее ревность, ее чувства пытались открыть ей глаза, но нечто настолько невероятное никогда не приходило ей в голову. Гарри говорил о Малфое тогда. О чертовом Драко Малфое! Он сидел в гостиной и молчал, когда Рон клял Малфоя на чем свет стоит, когда Гермиона обиженно поджимала губы, потому что какой-то слизеринец вновь назвал ее грязнокровкой, когда Невиллу ставили подножку и смеялись над ним. Он молчал, и Джинни не могла припомнить ни одного момента, когда бы Гарри попытался хотя бы подыграть. Все было прямо перед ней, как на ладони, а она не замечала! Это было горьким осознанием: Гарри Поттер всегда был для нее светом, добром во плоти, и она не могла признать, что столько времени он лгал своим друзьям, Гриффиндору, всему замку, ей! И все ради кого? Ради мальчишки, который ненавидел всех вокруг него! Ради сына человека, который оставил на нем ужасные раны и служил Тому-Кого-Нельзя-Называть! Джинни стиснула зубы. Ей казалось, что она сошла с ума. Ее ужасные предположения, что Гарри влюбился в Седрика Диггори, казались детским лепетом по сравнению с тем, что открылось ей. В ее душе еще теплилась надежда, что это ошибка, что сейчас Малфой откроет дверь, достанет палочку и, злобно хихикая, проберется в лазарет, и тогда все встанет на свои места, но эта надежда стремительно гасла, и на ее место приходила смесь самых дурных чувств, какие Джинни когда-либо испытывала. Малфой поднял руку и провел ногтями по двери, будто не решаясь сделать следующий шаг. Он не видел Джинни, даже не подозревал, что она стала свидетелем его падения, а девочка не спешила сообщить о себе или же уйти. Ее тело одеревенело, а ноги будто приросли к камню. Но тут все прекратилось. Малфой чуть отклонился назад и несильно стукнулся лбом о дверь, будто пытаясь выбить нечто из своей головы. Он болезненно застонал и повернулся, касаясь ушибленного места рукой, и тут увидел Джинни. Девочка ожидала, что Малфой оскалится, зашипит или же бросится прочь, но он... просто замер, глядя на нее. Его лицо было белым — и сам он был как мерзкая бледная поганка, — поэтому на нем невероятно ярко выделялись глаза. Они были покрасневшими, и такими... такими беспомощными. Джинни опешила, не зная, что делать — она не думала, что когда-нибудь сможет увидеть Драко Малфоя в подобном состоянии. Он казался ей загнанным зверем, и Джинни с невероятной ясностью осознавала, что если бы на Малфое был ошейник, то в эту секунду она держала бы цепь в своих маленьких руках. Джинни сделала шаг вперед, крепче прижимая книги к груди. Малфой смотрел, как она приближается, они не отрывали взглядов друг от друга. Мальчик отступил на шаг, когда она подошла к двери и потянула за ручку, все так же глядя на него и не говоря ни слова. Ее нёбо, ее язык, ее зубы — все казалось сжатым и напряженным, Джинни, даже пожелав, не смогла бы заговорить. Она вошла в лазарет, идя, будто на ходулях — ноги не сгибались. В лазарете было тихо, и Джинни на секунду задумалась о том, почему мадам Помфри не выскочила из своего кабинета, чтобы прогнать ее. И его. Девочка неожиданно быстро нашла ответ на свой безмолвный вопрос: профессор Снейп. Профессор Снейп мог сказать мадам Помфри, чтобы та позволила Драко Малфою прийти. Зельевар наверняка все знал, и это объясняло и его странные взгляды, и то, что его отношения с Гарри были неожиданно хорошими. А ведь Снейп был одним из... этих, из Пожирателей Смерти, и выглядел как самый настоящий Темный волшебник. Джинни стало горько, и боль пронзила ее грудь, будто невидимый кинжал вошел в ее сердце: она чувствовала себя преданной. Она переживала за своих братьев, за Гермиону, за Невилла, за Полумну... Никто из них не знал правды о своем близком друге, и теперь Джинни казалось, что она и вовсе не знала все это время, кто такой Гарри Поттер. Она дошла до его койки. Гарри не спал, хотя на его тумбочке стоял пустой пузырек от зелья сна без сновидений. Он даже не потянулся к палочке, лежащей рядом с флаконом, он просто приподнялся на локтях, глядя на девочку. Было темно, но даже в темноте Джинни ощутила его взгляд, его мучительный взгляд, который послал волну дрожи по ее телу. Она не была уверена в том, что в этом взоре не было чего-то даже злого, готового расплющить — будто кто-то неизвестный смотрел на нее через Гарри, и она не узнавала этого человека. Джинни боялась его, ее руки задрожали, и книги с грохотом упали на пол. Девочка вздрогнула и зажмурилась на мгновение, она открыла глаза и отвернулась. Малфой стоял за ее спиной. Он был высоким, и Джинни пришлось чуть откинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Она мысленно возликовала, поймав тень страха в его огромных сейчас глазах. Малфой тоже боялся, и Джинни была одной из причин его страха. Маленькая Уизлетта, которую он презирал, а она не понимала, за что — за что! Джинни должна была понять природу его неприязни к ней, природу ту же, что и у ее неприязни к Седрику Диггори, — oнa держала в руках его драгоценную тайну. Она ощутила невероятный, мстительный подъем внутри себя, всплеск эмоций, вызванных этой властью, от которого волосы на ее голове встали дыбом. Но все прекратилось от одного только слова. — Джинни, — произнес Гарри, и девочка беспомощно поникла. Ей вдруг стало невероятно стыдно, противно, кинжал в ее груди провернулся, желая причинить еще больше боли. Она не могла больше смотреть ни на Гарри, ни на Малфоя. Она отступила, закрыла лицо руками и бросилась прочь из больничного крыла.