Родерих Эдельштайн: журнал наблюдений (разоблачение)

Родерих Эдельштайн: журнал наблюдений Совершенно секретно. Собственность Гилберта Б Класс 13 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ У Гилберта была Книга. Маленькая, но увесистая, она была из тех фолиантов, что облачены в мягкий кожаный переплет, и снабжены ярлычками для особо важных страниц. С надписью на корешке золотыми буквами: «Канцелярские товары Коллинза». Вернее, там была такая надпись, пока он не вычеркнул ее и жирно не намалевал на всю обложку «Собственность великолепного меня! Руки прочь!». Глядя на книгу, невозможно было понять, ежедневник ли это, записная книжка или просто порно-журнал, варварски втиснутый в пристойную на вид обложку. Но он всегда в ней что-то записывал. Это было, мягко говоря, удивительно. Я не был близко знаком с Гилбертом Байльшмидтом, но мы, как-никак, были одноклассниками почти год, и, пока он не принес эту книгу в школу, я и не подозревал, что он вообще умеет писать. Его активность на уроках проявлялась только в доведении учителей или одноклассников до белого каления. Я уверен, если бы не его успехи в физике, благодаря которым школа была в состоянии приобретать новые книги для библиотеки и высококачественные классные доски, он бы давно вылетел из школы. Гилберт был прирожденным физиком. Уж не знаю, как так получилось, с калькулятором я видел его лишь однажды, когда он демонстрировал окружающим двадцать восемь непристойных слов, которые можно набрать с помощью цифр. В общем, все это было странно. День, когда все это началось, ничем не отличался от других таких же дней начала семестра. Мне было слегка не по себе: родители, уезжая на девять месяцев в Израиль, внесли меня в списки студентов, проживающих на территории школы. Это означало, что у меня будет новый сосед по комнате и вообще, другая жизнь. Зажав подмышкой чемодан, я втащился по лестнице перед зданием общежития и ничуть не удивился, увидев прислонившегося к низкой ограде Гилберта. Рядом был его приятель Франциск, ступенькой ниже Антонио, испанский студент по обмену, который за шесть месяцев пребывания здесь не выучил ни слова по-английски. Все трое проживали здесь же – это факт. Я со вздохом смирения подтянул свой чемодан ближе и направился к ним, надеясь на совет. Унылый осенний денек вполне соответствовал моему настрою. Ветер швырял сухие листья на тропинку, и любой осмелившийся выйти наружу, не мог обойтись без шарфа. Солидное кирпичное строение, оплетенное плющом и увенчанное вывеской «Хэтфилд-хаус», не то чтобы отпугивало, но и не привлекало. В отличие от других, относительно новых школьных зданий, (обновленных в 1998), оно несло на себе печать добротности и постоянства, подкрепленную вездесущим плющом и призраками лучших из лучших учеников, без устали корпевших над книгами, чтобы стать студентами университета. Отчасти мне это даже нравилось, но от этого общее подавляющее впечатление меньше не становилось, и, определенно, это дисгармонировало с шумной группой подростков, валяющих дурака и шумно обсуждающих события прошлого семестра и планы на будущий. – Прошу прощения! Подойдя к ним и встав достаточно далеко, чтобы не показаться фамильярным, но достаточно близко, чтобы не показаться невежливым, я произносил слова как можно четче и отчужденней. Прошлый опыт научил меня держаться подальше от «плохого трио», но иногда и воспитанному человеку приходится поступиться принципами, когда этого требует ситуация. – Я только что прибыл, не мог бы мне кто-нибудь из вас указать мне правильное направление? Гилберт мгновенно замолчал и обернулся, словно бы только что заметил меня. Он весь был словно ходячее нарушение школьного устава: украшений в ушах больше, чем у порядочной девушки, плюс пирсинг Монро,* поверх изорванных черных джинсов безрукавка, в которой он, судя по степени помятости, спал. А еще он курил, но хотя бы не настоящую сигарету, а электронный заменитель, который можно приобрести в аптеке за пять фунтов. – Чего? – переспросил он негромким голосом, с явно различимым акцентом. – Повтори? Он небрежно проглатывал звук «в» и вообще, выглядел позабавленным моим присутствием. – Я спросил, не могли бы вы мне помочь? Франциск высокомерно хмыкнул, этот мелкий гаденыш считал ниже своего достоинства разговаривать с кем-либо еще, кроме Гилберта и симпатичных девушек. – Забей на него, Гилберт. Дог’асскажи мне про тот фильм. Гилберт отмахнулся худой рукой, щедро увешанной массивными браслетами. Антонио Непонимающий одарил меня белозубой улыбкой. Полное отсутствие здравого смысла в его зеленых глазах меня слегка насторожило. – Hola, chico bonito. Es esto él, Gilbert? – Приподняв бровь, он повернулся к собеседнику. – Tiene los ojos lila y el pelo moreno…* – Si, si, Callate la boca, estupido…* – Гилберт слегка стукнул его по затылку и поднялся, отряхивая штаны. Невесть что в происходящем показалось Франциску весьма забавным, и Антонио, несмотря на полученный подзатыльник, тоже засмеялся. Бурча под нос, Гилберт соскользнул со ступени, наклонившись, подобрал Книгу, которая, оказывается, все это время лежала возле его ноги, и сунул фальшивую сигарету в карман джинсов. – Ты ведь не знаешь испанского? – внезапно спросил он. Я покачал головой. – Хорошо. Проходя мимо двух остальных подростков (курящих настоящие, кстати, сигареты), он нарочно наступил Антонио на ногу, на что испанец заверещал, а потом они оба снова захихикали. – Та-ак. – Гилберт сунул свою таинственную книгу подмышку и пригладил ладонью топорщащиеся серебристые волосы. – Тебя ведь зовут…Родерих, ja*? Антонио захохотал так громко, я подумал, он сейчас обмочится. Франциск же только закатил глаза и затушил сигарету о стену. Мой злобный взгляд был обоими успешно проигнорирован. Поджав губы, я кивнул. Гилберт скорчил рожу, развернулся и бодро поскакал по ступенькам вверх. – Пойдем уже. Бросив на его друзей последний уничтожающий взгляд, я последовал за ним, волоча чемодан прямо по ступенькам. Он уже ждал на площадке, придерживая дверь и взирая на меня сверху вниз. С этого угла его лицо, его черты внезапно показались мне необычными, почти изящными. От удивления я запнулся, было, но тут же восстановил равновесие, остановился и отпустил чемодан, чтобы размять пальцы. Он закатил глаза, темные, очень темные, почти черные, но с неестественным красноватым отливом. – Дай сюда. – Выбросив вперед руку, он перехватил ручку чемодана и легко поднял. – Принцесса. Да уж, это было не очень вежливо. Я раскрыл рот от удивления, он только хмыкнул. – Давай. Нам сюда. – Он скрылся за дверью, мне пришлось нагонять его чуть ли не вприпрыжку. – Тебя разместят в соответствии с фамилией. Какая, кстати… – Эдельштайн. – Гм. – Он остановился посреди уютного фойе, отделанного деревянными панелями, увешанными фотографиями столетней давности и развернулся к доске объявлений рядом с почтовыми ящиками. – Ты будешь жить… да, в комнате номер четыре. Вместе с Антонио. И по соседству со мной и Франциском. – Он фыркнул и покосился на меня через плечо. – Да-а, принцесса, нам будет весело. Я стиснул кулаки. – Не называй меня так! Беззаботно присвистнув, он снова взялся за чемодан. – Да ладно тебе… Мы тут все друзья. «Я лучше сдохну, – подумалось мне, – чем подружусь с кем-то вроде тебя». … Объект совершенно не разбирается в направлениях. Но, даже заблудившись, он не попросит о помощи, а будет бесцельно бродить, пытаясь сделать вид, что знает, куда идти. … Хотя, Антонио был не так уж и плох в качестве соседа. Тихий и опрятный, время от времени он протягивал мне пакет с крекерами со вкусом помидоров, а я, несмотря на голод, каждый раз вежливо отказывался. Половина комнаты, в которую меня привел Гилберт, была увешана огромными постерами с футболистами и фотографиями миниатюрного и очень хмурого черноволосого мальчика в соломенной шляпе. – El es mi novio, – пояснил он, заметив мой взгляд. – ¿no es lindo?* Растянувшись на кровати в своем свитере ручной вязки и слишком больших носках, он листал нечто вроде испанской версии журнала OK и ослепительно улыбался во весь рот. Понятия не имея, что сказать, я только кивнул. – See? Он опять засмеялся и продолжил читать. Он читал уже часа два. Судя по огромной стопке на его столе и отсутствию телевизора по вечерам в общежитии все равно делать было нечего. Смущенный и разочарованный я сел за свой стол и раскрыл ноутбук. Живот предательски заурчал и Антонио тихонько хмыкнул. – ¿Tienes hambre? Hay comida en el comedor.* Я повернулся к нему. – Что? Он бойко уселся на кровать, скрестив ноги. – Comida. – Широкими жестами он изобразил процесс принятия пищи. – El comedor.* – Тут он ткнул пальцем вверх. Я тупо моргнул и неуютно поджал ноги. – Извини, я, правда, совсем не… – Com-i-da. – Терпение его не знало границ. – Alimentos. Arriba.* Я помотал головой, он со вздохом поднялся, потянулся и выдал на испанском длинную тираду, в которую мог уложиться целый рассказ. Поманив меня рукой, он направился к двери и приоткрыл ее. Я застыл, не зная, что делать. – Roderich, va…* – О, привет. А я как раз к вам. Знакомый голос, а самое главное, говорящий по-английски. Сунувшись в дверь, Гилберт покосился на меня. – Думал проверить, не проголодалось ли ее высочество. Я кивнул на Антонио. – О чем он говорит? Антонио потеребил нижнюю губу и откинул с глаз мягкую темную прядь. Гилберт, нахмурившись, повернулся к другу. – ¿Qué has dicho?* Последовала еще одна скорострельная тирада, наполненная жестами. Антонио словно говорил всем телом, бешено жестикулировал, поправлял волосы. На мгновение мне показалось, что он пытается впихнуть в свое выступление всю историю своей жизни. Но Гилберт, казалось, не терял нити разговора и даже время от времени ухмылялся. – Ok, gracias.* – Он протянул это, произнеся как «Grass-ee-ass» и помахал рукой, пародируя приятеля, на что тот двинул его по голове и махнул мне в сторону двери. – Meh. А потом шлепнулся обратно на кровать и вернулся к журналу. Гилберт посмотрел на меня. – Он сказал, что еда в столовой наверху, если захочешь. – А, – Поднявшись, я потянулся, – ясно. – Гм, – Проскользнув в комнату, Гилберт устроился на кровати рядом с Антонио, – вот и отличненько. Я снова неловко замер, прислушиваясь к их болтовне на испанском. Я не думал, что Гилберт знает испанский, но удивляться тут было нечему. Возможно, он умел еще кучу разных вещей, о которых я не знал и не хотел знать. Он, наконец, заметил, что я остановился. – Ты идешь или как? – Я… Антонио разразился смехом, перекатившись по кровати и тыкая Гилберта в бок. Он что-то пробормотал, Гилберт хмыкнул в ответ. Только дурак бы не понял, что смеялись надо мной. – Не знаешь, куда идти? – …да. Покачав головой, он перехватил Антонио за руку. – Налево по коридору и наверх, а ты задница...! Прежде чем я понял, что происходит, это двое сцепились в яростной потасовке. Это было так…невоспитанно, так по-детски, мне это совсем не понравилось. Я покинул комнату и пошел в указанном мне направлении. В жизни не был так голоден. … Объект заносчив до безобразия. Это не новость… Но все равно как всегда мило. … Первую записку я получил на следующий день, примерно около полудня. Как только я показался в учебном корпусе вместе с другими парнями из общежития (Гилбертом, Антонио, Франциском, Гераклом по прозвищу «котик», и тихим парнем по имени Бервальд, которого я раньше никогда не видел), вся школа, и даже женская половина тут же узнала, что отныне я живу при школе. Я не стал отрицать очевидную правду и просто проигнорировал ползущие среди учеников слухи. Все знали, что говорят о парнях из общежития, даже я знал, несмотря на то, что никогда не прислушивался к сплетням. Говорили, что в общежитии живут одни педики. Это было одной из причин, по которым я так не хотел сюда переезжать. В конце концов, с такими старостами, как Киркланд, отвечающим за поведение студентов на уроках, и Джонс, отвечающим за всех студентов общежития, общаться с девушками вне занятий наедине не представлялось возможным. Может, слухи об изголодавшихся по сексу и трахавших своих соседей по комнате подростках и были необоснованными, (если Антонио полезет ко мне, я ему член оторву, посмотрим, как он потом посмеется), но вот недавнее расставание с моей Лизой было для меня мучительным, и меньше всего мне хотелось, чтобы в меня из-за этого тыкали пальцем, обзывая гомиком. Я рискнул нашими с ней отношениями и все это только потому, что в этой школе было лучшее музыкальное отделение. Но все равно. Мне это не нравилось. Совсем. После целых двух уроков, полных взглядов, перешептываний и вопросов, я забежал перед уроком физики в общежитие, проверить, не пришло ли письмо от Лизы (которая проводила лето в Голландии). Но вместо письма от моей, пусть и бывшей девушки, в ящик были запихнуты пять или шесть писем от всяких умственно отсталых учеников. Во всех была разная гомофобская чухня, против которой я ничего не имел, поскольку ко мне это относиться не могло. В прошлом году, Гилберт, вспомнил я, обклеил такими записками свои учебники, а Франциск вообще писал на их обратной стороне шпаргалки по алгебре. Так что впечатления на меня эти письма не произвели, я просто скомкал их и выбросил. Все, кроме одного, которое сначала не заметил, оно была на самом дне. Его я тоже чуть было не порвал, но оно показалось мне необычным, написанное черными чернилами на маленькой, как визитка, открытке. «Давай вычислим наш коэффициент трения». В замешательстве я перевернул карточку, но на обороте ничего не было. Что за хрень такая – этот коэффициент трения? Пожав плечами, я сунул открытку в карман. Потом погуглю. А сейчас пора на физику. ... Объект слишком занят игрой на пианино и скрипке, вместо того, чтобы учить уроки. Это отображается на его оценках по физике…Самых низких в школе, бва-ха-ха! … − Гилберт, я сдаюсь: не мог бы ты объяснить эту тему? Преподаватель, эксцентричная старая дева с кошмарного цвета волосами и сутулой спиной, раздраженно рухнула в кресло. Улучив момент, я повернулся к соседу, веселому дружелюбному парню по имени Тино и попросил его ответы, чтобы сверить со своими. Он безропотно протянул мне листок. − Не вопрос. Но они точно неправильные, я отмечал наугад. Физика просто адски сложна! Я ни черта в ней не понимал. Как, впрочем, почти все остальные. Всего одна лекция плюс список вопросов по теме, а эта карга уже призвала на помощь службу спасения с задней парты, в лице персоны, которая что-то карябала в своей книге и трепалась между делом с Франциском. Удивленно вскинув взгляд, он пробормотал свое «Чего?» настолько невнятно, что я подумал, что он пьян. Без пирсинга его лицо было беззащитным, униформа смотрелась на нем так, словно он носил ее все лето, не снимая − несвежая, помятая, безнадежно испорченная. На левой штанине был намалеван член, а вместо галстука была широкая голубая лента, которую он вырезал углом на конце, тщетно надеясь, что никто не заметит подмены. − Электромагнетизм. − А! Мм… − Захлопнув книгу, он взъерошил волосы, − окей. Ну, это, типа, как частицы ведут себя под влиянием электрического заряда… Все дружно закивали и начали строчить. Я отложил ручку, категорически не желая делать заметки на основании его бреда. Побоку его оценки: здесь какая-то ошибка. Ну не может этот занудный имбецил знать что-либо об элементарных частицах. Не может и все. Врет, скорее всего. К сожалению, я об этом знал не больше, так что не мог его уличить, тем более что его бред звучал чересчур складно. Закатив глаза, я взял учебник и открыл оглавление. Коэффициент трения. В оглавлении такого не было, так что я поискал просто «Трение». Оно оказалось на восемьдесят восьмой странице. − Ну и вот как-то так… − красноречиво закончил Гилберт свою небольшую речь, и учительница одобрительно хмыкнула. − Ничего сложного, мисс. − Спасибо, Гилберт. Все поняли? Класс утвердительно прогудел, она захлопнула книгу, и все начали собираться. − Мистер Эдельштайн? − Да, мисс? Оторвавшись от главы, посвященной трению, я посмотрел на нее. Она улыбнулась натянутой улыбкой, которую учителя приберегают исключительно для провинившихся, и поманила меня к себе. − Позвольте взглянуть на вашу записку. − Записку? − Я посмотрел на свой стол. Единственным, что могло сойти за записку, была та самая открытка. − У меня нет никакой записки. − Не надо лгать, дорогой, я видела, как вы достали ее из кармана. Тино, не принесешь мне? Виновато посмотрев на меня, Тино подобрал открытку и передал ее, встав и пройдя между рядами. Я открыл было рот, но все возражения застряли в горле. − Это не записка, мисс, − сказал я вместо этого. − Это нечто другое. Фальшиво улыбаясь, она поднесла карточку к глазам. К этому моменту все взгляды в аудитории были обращены на смущенного меня, сидящего перед раскрытой на этой конкретной теме книгой. − Вот как? Значит, вы не возражаете, если я прочту ее вслух? − Я не… − «Давай вычислим наш коэффициент трения». Улыбка моментально исчезла с ее лица. Ученики захихикали, а я почувствовал, что шутка, какой бы веселой она не была, прошла мимо меня. − Что? К усилившемуся хихиканью прибавился громкий резкий смех, который я тут же определил, как принадлежащий Гилберту. Он действовал так раздражающе, как будто бы вас погладили против шерсти. − Мистер Эдельштайн! Такие вещи не подобает писать на уроках! − Что? − Переспросил я, совсем растерявшись, − это не я написал! И что в этом смешного? − Вы останетесь после урока. Нам предстоит серьезный разговор о вашем поведении. Я бы начал препираться, если бы не мое плечо в этот момент не опустилась тяжелая загорелая рука. − Упс! − Антонио комически подвигал бровями, проходя мимо меня, и «плохое трио» шумно потопало прочь из класса. Обернувшийся на пороге Гилберт послал мне последний довольный взгляд. Какого черта все это значит? … Объект обладает явной тенденцией к привлечению неприятностей. … − Это был чертов кадреж! − Я с размаху швырнул книги на кровать. Валяющийся на кровати в наушниках в обнимку с ноутбуком Антонио подскочил и уставился на меня в немом изумлении. − Это была чертова непристойная двусмысленность, и какой-то больной ублюдок хорошо надо мной позабавился! Стянув форму, я бросил ее прямо на пол рядом с чемоданом. Старая ведьма продержала меня там битых три часа. К пяти вечера я так захотел есть, а еще больше в душ, что думал, разревусь прямо перед ней. − Тупицы! Ты не знаешь, кто это был? − Я развернулся, сверля взглядом лицо моего, скорее всего невиновного соседа. − Какой остряк это выдумал? На мгновение я совершенно забыл, что он меня не понимает. − ¿Qué?* Вздохнув, я отступил. − Извини, − прижав руку ко лбу, я отвернулся, вспомнив, что собирался вымыться, поесть и лечь пораньше, − я просто разозлился. Не видел мое полотенце? Оглядевшись, я нашел его небрежно переброшенным через спинку моего кресла. Оно висело там со вчерашнего вечера. − Все, нашел. Вообще-то, иметь Антонио в качестве соседа по комнате было совсем неплохо. Я мог выговориться, а он не понимал, не возражал, и не собирался изливать душу в ответ. Это, как я сообразил, пока собирал свою бритву, гель для душа и полотенце, давало мне определенную выгоду в будущем. Когда я покидал спальню, он все еще шокировано смотрел мне вслед. … Объект выглядит просто прелестно, когда ни черта из происходящего не понимает! Бледнеет и напрягается, вытянувшись в струнку, будто у него палка в заднице. … Душевые располагались в задней части здания, далеко от наших спален и ближе к младшеклассникам. Ученики начальных и средних классов мылись по утрам, старшеклассники вечером. Нас было всего пятеро, и у нас было больше шансов принять душ в одиночку. Ну, так могло показаться – к сожалению, когда я вошел, так уже кто-то был. Скорчив физиономию, я бросил полотенце и чистую одежду на скамейку возле раковин, надеясь, что там был Бервальд или Геракл, но, зная, что мне так не повезет. Скорее всего, это Франциск со своими шаловливыми ручонками и мерзкой ухмылкой. Я полностью разделся, и направился в угол, где находились три смежные душевые кабины, прихватив по пути бритву и банные принадлежности. Мои очки. Я совсем забыл о них, и поспешил вернуться, чтобы положить на стопку своей одежды. А потом, не глядя по сторонам, чтобы не увидеть того, другого, быстро шагнул в душ и повернул кран. Горячая вода фонтаном хлынула на меня, ошпаривая кожу, огненные капли яростно барабанили по мне, пространство мигом заволокло паром. Зашипев, я убавил температуру, пытаясь увернуться от этих языков адского пламени и отплясывая при этом нечто вроде безумного танца, и, конечно, уронил бритву. Звякнув о кафельный пол, она укатилась куда-то в сторону. Густая пелена пара и отсутствие очков существенно снизили мое зрение. В голове всплыло неизвестно где услышанное предостережение, подкрепленное фактом чьего-то постороннего присутствия рядом и звуком, с которым струя воды разбивалась о его тело. Никогда не роняй мыло, малыш. Мыло я не уронил, но ситуация от этого лучше не становилась. Ругнувшись под нос, я попытался нашарить ее ногой. – Привет, Родерих. Я дернулся. – Гилберт? – Ja, погоди, она у меня под ногами. Нырнув, он подобрал что-то. Я быстро отвел глаза, когда он выпрямился, и сквозь пар обозначились очертания его фигуры, проявляясь все четче по мере его приближения. Он был очень бледный, и слепящий свет встроенных в потолок ламп, казалось, добавлял ему белизны, впитываясь в его волосы и кожу. Его пирсинг был на месте, молча подмигивая мне тусклым блеском сквозь повисшую на металле каплю. – Та-даммм! – С кривой ухмылкой он протянул мне бритву, я забрал, и положил вместе с остальным барахлом на маленькую полочку в углу. – Спасибо, – пробормотал, отвернувшись, чтобы не видеть его широкую грудь. Открыв флакон, я выдавил порядочную порцию пены для бритья и нанес на лицо, и это, казалось, его крайне развеселило. – Что смешного? – То, что ты бреешься. Бессмысленное занятие, разве нет? То есть, у тебя же не растет борода. – Потому что я бреюсь. – Не, это наследственное. Вот дай-ка мне руку. Схватив меня за запястье, он прижал ладонь к своей щеке. Возмутившись, я попытался вырвать руку, но он был намного сильнее. – Вот это настоящая растительность. Кожа у него была на ощупь мягкая и ровная, но не гладкая. На подбородке и щеках была шероховатость, которая постепенно выравнивалась ближе к верхним скулам. Его щетина. – Я брился этим утром и вот уже оброс. Ты как часто бреешься? – …Раз в неделю? – неуверенно предположил я, отчаянно желая, чтобы он отпустил руку. – Вот именно. – Чуть улыбнувшись и наклонившись ближе, чем позволяли приличия, он провел пальцем по моему покрытому пеной подбородку. – Гладкая, как попка у младенца. Палец остановился под моей нижней губой, как раз на родинке, хотя ее за пеной было совсем не видно. – Хотя я думаю, это мило. Вроде как мальчик притворяется мужчиной. Уронив мою руку, он откинул назад волосы. Даже с такого близкого расстояния, его бесцветная щетина была почти незаметна. Еще я заметил, что сосок у него тоже проколот, и тут же отвел взгляд, мысленно дав себе пинка за излишнюю внимательность. – Недурную любовную записку ты сегодня сочинил для препода, – беспечно заметил он, взяв свое мыло. – Забавная такая фигня. Никогда бы не подумал, что ты и знакомишься, как ботан. – Это была не любовная записка! – Запальчиво возразил я. Почему-то сама мысль, что Гилберт мог заподозрить меня в подобном увлечении, привела меня в ярость. – И я не пытался никого охмурить! И я не разбираюсь в физике и тому подобной хрени. – Да? – Равнодушно спросил он, намыливаясь. Воздух заполнил едкий аромат бергамота, исходящий от его мыла, – как скажешь. Я сердито прищурился. – Совершенно верно. И повернувшись к нему спиной, я продолжил мыться в относительном спокойствии. … Несмотря на чересчур бурное отрицание еврейских корней, объект оказался НЕобрезанным. Взять на заметку: поискать про стимуляцию крайней плоти. … _______________________________________________ Пояснения переводчика: Пирсинг Монро – Вид орального пирсинга, имитирующего родинку над верхней губой (Вики). (прим. перев – тут, скорее, имитация родинки Родди, которая у него ха–ха! настоящая) Ja – Да (нем.) Hola, chico bonito. Es esto él, Gilbert. [...] Tiene los ojos lila y el pelo moreno…* – Привет, красавчик. Гилберт, это он? Глаза сиреневые (как вариант – глуповатые), волосы темные…(здесь и далее – исп.) Si, si, Callate la boca, estupido…* – Да, да, заткнись, тупица. El es mi novio, […] ¿no es lindo? – Мой любимый. Правда, красивый? ¿Tienes hambre? Hay comida en el comedor. – Хочешь есть? Еда в столовой. Comida. […] El comedor. – Еда. Столовая. Alimentos. Arriba. – Пища. Наверху. Roderich, va… – Родерих, пойдем… ¿Qué has dicho? – Что ты сказал? Ok, gracias – Спасибо. ¿Qué? – Что?