Wild Cat

Истошный крик вибрировал в грудной клетке, хотя я уже зажал рот обеими руками. Наверно, я разбудил весь дом. Бальтазар осторожно сжал меня в объятьях. Дикими глазами я ищу какие-нибудь следы ран на его груди и животе, но все чисто. Отпускаю рот. — Что снилось, Стю? — вымолвил он так мягко, что ком, сидевший в моем горле, взорвался. Я быстро спрятал лицо в ладони. Я знаю, что делаю это слишком часто. Я неисправим в сильно развитом комплексе неудачника. Не плачу, но в глазах жжение. Внимательность Бальтазара доставляет мне особенно резкую боль. С непривычки… Или из-за подспудного убеждения, что я этого недостоин. Это — нежность, не свойственная никому из нашего рода. Мой прежний опыт не блещет бриллиантами. Изабелла, например, простоватая девчонка, веселая, временами капризная и вполне способная «по-дружески» толкнуть в бок, свалив с ног. Отдубасить. Да что греха таить, она легко могла пинком отправить мордой в грязь. Такими уж небезобидными были наши игры с детства. И моя мать… в основном выражала любовь тумаками и подзатыльниками. Нас у нее уродилось восьмеро. Детство было не из приятных. Еще там, дома, в старой реальности. Так что не знаю я, что такое нежность. Угрюмый лис, видевший в своей жизни в основном серое и черное. Не белое. — Стюарт, только не уходи в себя. Я же тебя там и с собаками не отловлю, — он лукаво улыбнулся, беря меня губами за нос. Я вздрогнул от смешанного чувства удовольствия и недоверия. Что за странный жест, еще одно проявление его нежности, вместо окрика или одергивания. Ну почему он такой, почему?! Оставил мой нос в покое, целует щеку… А я подставляюсь, чуть дыша, даже если какая-то часть меня протестует. Расслабиться всего на минуточку… полминутки. Закрыть глаза и поверить, что бывает абсолютный покой наедине не с зеркалом в ванной, не с подушкой в постели и не с музыкой в наушниках. Живой человек… и ему не все равно. Полчаса. Пуховое одеяло прикрывает нашу наготу. Полчаса, сидя на теле «дикой кошки», в тесном объятии, в полном молчании, боясь шевельнуться, сменить позу и нарушить установившееся равновесие. Я держал ладони на его лопатках. Проводил пальцами по узкому каналу позвоночника. Пластичность его тела сводит меня с ума. Его дыхание… слышно только вдохи без единого выдоха. Он ждет. Все эти полчаса. Но я не заметил! Полминутки, как же… Нечаянно увидев, куда метнулись стрелки стенных часов, я покрылся горячим потом и судорожно вспомнил, какой был вопрос. — Ты. Приснился дважды за день. А до этого… странная история. У меня есть другая жизнь. Начинается она на берегах реки Амстел. Я втянул его в долгий рассказ. Торопился, перебивая сам себя, вспоминая детали, исправляя некоторые события. Фамке показал в ореоле ненависти и отвращения, которое испытывал на самом деле, а «лучшего друга» нарисовал с недоумением и толикой жалости. Описание суда в нескольких версиях затянулось на час, Бэл вставал принести воды, я нервничал, теряя его из виду, пил большими глотками, проливая воду на себя, но говорить становилось все труднее. Я устал и шептал последние сцены едва слышным голосом, привалившись к его телу. — Бэл, я должен принять антидот. Я верю, что все кончится, когда я сломаю заранее написанный сценарий, пересилю запрограммированное движение мышц и дотянусь до лекарства. — Не думаю, что спасение в этой ампулке. Но попробуй, — его глаза темны и необыкновенны, бархатная зелень, облачные тени… Я поборол робость и поцеловал их. Бэл улыбнулся кончиками губ и лег на спину, притянув меня к себе. Я обвил его торс ослабевшими ногами и приложил горячую щеку к его плечу. Горло побаливает от многословия, и голос сел. — Все еще ревнуешь меня к нему? — Было ошибкой говорить тебе это. Но да, ревную. — А почему? Обоснуй мне это чувство. — Да какое тут может быть обоснование?! Он — всесильный король кошмара. Его боятся, и ему поклоняются. По мановению его руки происходит что угодно, любая пакость. Но самое страшное — ты сгораешь от страсти, прикасаясь к нему, — я поморщился. — Ты хочешь его во сне. Мне трудно, не заставляй признаваться в вещах, которые непосредственно кошмара никак не касаются. — Еще как касаются. Предпочитаешь тащить на себе тяжелые камни? Мечтаешь о горбе на спине? Или трупный яд пришелся по вкусу? — Не убедил, но ладно, скажу. Просыпаясь, я боюсь… что ты хочешь его и наяву. Несмотря на смертельный исход, на жуткие казни, которые он дарит вместе с благосклонностью. — Я докажу тебе, что это не так, докажу очень скоро. Сейчас нам нужно определить план действий. И пойти по следам кошмаров. Следующее задание будет заказным, я подберу в картотеке. Амстердам и пара трупов в знаменитом квартале красных фонарей. Я не стал спорить. Бальтазар служит «дикой кошкой» более семи лет, я верю в него. Но в сияющую ампулу с антидотом я верю еще охотнее.

* * *

Бэл ушел ранним утром, оставив мне на сковородке мясо с фасолью в остром соусе. Уплетал его и радовался, что наши вкусы совпадают. Расправившись с завтраком, сел за книгу, которую он приказал мне прочесть накануне. Сосредоточиться сложно, но как иначе убить время? Бэл строго запретил выходить куда-либо до его возвращения. Я намешал себе большую чашку кофе с молоком и забрал тонкий романчик с ночного столика. Да, это нельзя было назвать даже романом. Шестьдесят девять страниц, и близко не похожих на учебную программу, не касавшиеся ни истории, ни биологии, ни философии. Может, немного психологии… Но умные рассуждения были заправлены ошеломляющим количеством эротических подробностей. Смелость насмешливого автора вызывала то возмущение, то зависть. Зачитавшись, я опрокинул недопитый кофе и залил кресло. Стою теперь с тряпкой, оттираю коричневое пятно. О чем шла речь? Мне попалась самая странная детективная история, которую только мог родить чей-то воспаленный ум². Немолодой музыкант попадает в фамильное гнездо демонов, глава семейства ведет свой род от самого Люцифера, но его детишки похожи на вполне земных существ. Они не стремятся к власти и не ищут наживы, не охотятся на души мирных граждан, не творят зло в том классическом варианте, обрисованном священнослужителями, удивительно, но они… просто живут. Им нравятся развлечения, вкусная еда и излишества вроде наркотиков. Они гомосексуальны, но автор пишет об этом бесстрастно и безударно, хотя и не делает нормой. Сценарий построен на исчезновении одного из дьявольских сыновей, однако в доме остается его брат-близнец, который внушает новоиспеченному следователю наибольшие подозрения. Понимание книги затрудняется двойными именами всех героев, повествование заворачивается в нелогичные повороты, ход мыслей музыканта, никогда не учившегося на полицейского или сыщика, вызывает восхищение и ступор. Злодея он вычислил, но его предательски убили! Горя желанием узнать, что было дальше, я переворачиваю страницу с надписью «конец второй части» и натыкаюсь на твердый переплет. Действительно, тоненький том I—II кончился. А где же остальные?! За раскопками в книжных полках меня застал Бальтазар. Я перелопатил шкаф, но ничего не нашел. Грязная тряпка так и осталась валяться в кресле. Я забыл дотереть, теперь пятно въестся в обивку. Спохватился я обо всем этом, к сожалению, в момент, когда Бэл спросил: — Стю, что за бардак? — и повертел в руке мою чашку, тоже грязную, я не помыл, я забыл… Господи, еще чайник, я грел кипяток, и джезва, в которой я варил кофе. Я втянул голову в плечи. Был почти уверен, что стремительно приближающийся Бэл ударит меня сейчас. Сзади, по голове, даст подзатыльник. В ушах почудился свист рассекаемого воздуха, перед глазами почти мелькнула рука Хендрики с длинными красными ногтями. Рука матери. Стыд и унижение, тварь, ненавижу, ненавижу… — Стю! — Бэл стоял сзади, поддерживая мою голову за затылок. Я опирался на него всем телом, я… кажется, падал. Поглядел растерянно на наши отражения в стеклянной дверце книжного шкафа — мой «дикий кот» нахмурен, светло-русые волосы слегка растрепались, но все так же хороши, пахнут медовым шампунем и табаком. Ну и я… Гордость Бухенвальда с грязновато-каштановой шевелюрой, висящей как пакля, в глазах тоска, в руках непонятный клочок бумаги. А на полу какая-то книга с оторванным уголком, наверное, я держал ее последней и уронил. Называется… Просто блеск, я так распсиховался, что оторвал кусок первой страницы у Библии. — Спокойно. Спокойно! — он стиснул мои руки. — Не надо никуда бежать. — Я идиот. Как ты меня терпишь?! — Я терплю тебя прекрасно и с удовольствием. А вот ты себя, похоже, загнал в глухой угол. Стюарт, тебе не стать частью отряда смерти, если ты будешь бояться. Люди, вещи, прошлое или будущее — признайся, что тебя так напрягает? Ты не совершаешь ошибок, ты допускаешь досадные ляпы. Они смешат меня до поры до времени. Но ляп, допущенный на задании, будет стоить жизни. И не мне, а тебе. А я не готов тебя терять, поэтому никуда не пущу. Лучше запру в чулане. Хотя лучше этим не сделаю, так ты только сильнее уверишься в своей никчемности. А это неправда. — Правда! — я скривился, наконец-то заплакав. Боже мой. Как же долго я сдерживался… — Я ничтожество. Ни на что не способен. Мной никогда не бывали довольны. Ни в школе, хотя я так старался прилежно писать все тесты и контрольные работы, ни дома, где нянчил младших братьев и сестер. Ручки мазали, оставляя кляксы, карандаши ломались, учителя придирались, а я заикался, теорию волшебным образом вышибало из головы, а иногда я тупил от невнимательности. Братья разбегались кто куда, юркие маленькие лисята, со стороны это выглядело трогательно, но мне влетало по первое число за перевернутую мебель, рисунки на стенах и кашу в материной косметичке. Я убегал за город, в лесополосу Аркадии, ища покоя, отдыха от шума и напряжения. Хотел, чтоб за мной не шпионила ни единая пара глаз, чтоб меня не дергали, не издевались… не били. Я ненавижу детей. Я… ненавижу себя. То есть… я снова ненавижу себя. Полгода все было хорошо. Я начал забывать старое и плохое, я начал понимать, что нахожу себя и прихожу в себя, я даже поверил, что гожусь на что-то. А тут… — Стюарт, бардак не преступление. А маленькое замечание не может быть приравнено к суровому наказанию. Научись воспринимать мир правильно, — Бэл взял меня за плечи и крутанул лицом к себе. Поднял нахмуренные брови. — Ты плачешь… заставляя меня брать на себя вину всех твоих обидчиков. Что ж, я возьму. Я должен быть рядом. И вылечить тебя от болезненного страха. Он оторвал меня от пола, подхватив на руки, он… поднял меня так высоко, что макушкой я почти достал до потолка комнаты. — Ты вырос из мальчика, тебе больше не нужна мама. Ни мамины советы, ни мамины побои больше не являются индикатором твоего поведения. Я догадался уже, что отца ты не знал. Стюарт, я не смогу восполнить пробел в твоем воспитании, поэтому ты должен наверстать упущенное сам. Все, что я могу предложить — это повести тебя дальше. С прошлым ты или разделаешься, или застрянешь в нем до гробовой доски. И тогда я верну тебя туда, откуда взял. И, возможно, тебя возьмут помощником бармена во «Freezing point»¹. Каждую пятницу «дикие кошки» устраивают в нем «дикие ночки». Тебе придется смириться с участью обслуживающего персонала тех, одним из которых ты стать не смог. Справишься? О, я вижу, ты не знал, что бар — точка на карте наших дислокаций. Я стиснул зубы, сдерживая рвущиеся наружу эмоции. Мне нужно совсем немногое, чтобы обуздать себя. Капелька уверенности в собственных силах, капелька гордости и крошечная капля того чувства, которое разбило бы мое ужасное одиночество. Я закрыл и открыл глаза, стряхивая слезы с ресниц. Они шлепнулись на голову Бальтазара, и он поставил меня на твердую землю. — Ну скажи что-нибудь, Стю. Вычеркнув из блестящей речи чашку, книжку и кресло в таких пятнах, будто ты, читая, не добежал до туалета, — договорив, он поймал мою робкую улыбку и улыбнулся сам. Прикоснулся к губам. Не поцелуй, нет… Будто обмен дыханием. Жаркое и сухое дыхание, выжигающее из меня остатки плача. Я люблю тебя, Бэл. Я хочу сказать именно это и не могу. Я понял только что. Я начал лечиться от страха, едва открылся тебе. Все, что ты делаешь для меня, бесценно. И мое одиночество уже отступило, просто я не дал себе труда заметить это сразу. Я не нытик. И не хочу больше ныть, никогда. — Я хочу, чтоб мной гордились. Чтоб ценили. Я знаю, что это неправильно, и оценить себя я должен сам. Но до тех пор, пока у меня такая фиговая самооценка, я нуждаюсь в поддержке извне. Я хочу поехать на новое задание. Я не провалю его ни при каких обстоятельствах. И по окончании я хочу услышать, а не догадываться, что все сделал превосходно. Хочу знать, что ты мной гордишься. Даже если я опять завалю из винтовки какого-нибудь жирного индюка в безвкусных шортах с расстояния в два километра. — Я не похвалю тебя. И не скажу, что ты молодец. И по голове не поглажу. А потом я и вовсе перестану сопровождать тебя на выезды. Ты будешь делать все самостоятельно, скрипеть мозгами, оценивать риски, не мазать и быстро сматываться. Освоив пистолет, возьмешься за нож. После ножа научишься убивать и выводить из строя голыми руками. И гордиться никто не будет. Более того — знать никто не будет, кроме нас в ELSSAD. Нравится такая жизнь? — Да. — Отлично, — он медленно провел языком по мочке моего правого уха. — Я соврал. Местами. Ты будешь моей гордостью. Если сейчас же влезешь в форму, которую я тебе принес.