Обрывки

Сколько можно терпеть своё бессилие? Наблюдать, как страдает Россия? Даже у стран есть сердца, хотя проявлять симпатию к кому-либо, кроме своего народа, давно под запретом для всех: расставание с любимыми оставляет после себя болезненные чувства и разочарование. В такие моменты некоторые из них хотят стать обычными людьми, чтобы боль длилась совсем немного, а не года или десятилетия. Франция, например, уже молился на то, чтобы их всех непроглядная тьма выкинула в их настоящее время, чтобы не видеть больше холодной русской зимы, которую ненавидит Иван. Франциску казалось, что именно зима-злодейка является причиной всех его бед или их частью: всё же больше всех России вредят Западная Европа и Америка. И вот снова появился блеск в душной темноте... На всеобщее удивление стран оказались они в довольно живописной обстановке российской летней природы. Небо над головой было кристально чистым и по нему мерно плыли пышные, словно пуховые подушки, белоснежные облака с сероватыми оттенками, а вдали виднелись невиданной красоты горы, некоторые из которых были одеты в снежные шапки. Но это было очень высоко, а воплощения государств стояли посреди сочной зелёной травы, растущей на широкой возвышенности; позади стран раскинулся густой тёмный лес, навевающий странное чувство лёгкой опасности. Вокруг была только цветущая природа, поэтому страны не знали, в какую сторону идти. — Какие будут предложения? — подал голос Англия, который оказался весьма нетерпелив в последнее время. — Знать бы, в каком мы году! — задумчиво почесал затылок Франция. — Но знаешь, есть у меня одна догадка... Артур раздражённо посмотрел на Франца, и тот, хмыкнув, продолжил: — Возможно, мы в том времени, когда у России были проблемы с Чечнёй... Вдруг со стороны послышался выстрел, больше похожий на взрыв, из-за чего птицы испуганно метнулись вверх; затем раздался непонятный шум. Как оказалось, сквозь густые и пышные ветви высоких деревьев пробирался Иван в полной боеготовности: зелёная военная форма, снайперская винтовка за спиной и дробовик в правой руке. Пристальный и хмурый взгляд светящихся фиолетовых глаз русского в лесной тьме из-под фуражки явно высматривал неприятеля, а его рука осторожно отодвинула ветви в стороны. Иван настороженно осмотрелся и резко дёрнулся в сторону, где что-то зашуршало: он выглядел напряжённым до такой степени, что волосы на затылке чуть ли не шевелились. Брагинский склонил голову набок, а потом, не увидев ничего, кроме деревьев и играющейся тени, вышел на яркий пригревающий солнечный свет. Натянув фуражку на глаза, Иван бесшумно и аккуратно пошёл вперёд, смотря под ноги и слушая окружающую природу. Кто, как не она, может дать ему подсказку о местонахождении боевиков? Россия подошёл к самому краю обрыва, и приятный прохладный ветер снизу взмыл вверх, подул прямо в его бледное лицо, сразу немного расслабившееся под такими ласками. Насчитав метров шесть до крыши двухэтажного деревянного тихого дома, сделал несколько шагов назад и резко побежал вперёд. Иван во внезапном прыжке сорвался с обрыва, и те две-три секунды, что он летел вниз, подарили ему какие-то странные радостные и счастливые чувства, поэтому всего на миг его губы растянулись в улыбке. Страны не то, что рты открыли... Ну совсем застыли, как вкопанные. Иван приземлился на хрустнувшую крышу и обрадовался, что каким-то чудом не сломал себе ноги к чёртовой матери! Брагинский кое-как поднялся — ноги гудели и пульсировали! — и поковылял к краю крыши в то время, как страны плавно приземлились за его спиной. Всё было спокойно, пока... Рядом с ухом свистнула пуля, а ногу чуть не прострелил снизу бабахнувший заряд — это заставило Россию дёрнуться назад, из-за чего он, не удержав равновесия, покатился вниз и обязательно расшиб голову о землю, если бы не вцепился в крышу. Вдруг внутри помещения, пустой комнаты с единственной кроватью, замаячила знакомая высокая фигура. — Иван? — Питер быстро открыл окно. — Ты... — Совсем дурак, что ли?! — рявкнул Брагинский, кинув дробовик, от которого умело уклонился Пётр, в окно. — Ещё немного, и я бы без ноги остался. Петербург встал на подоконник и, крепко взяв Россию за руку, потянул его в дом. Питер заговорил только тогда, когда Иван твёрдо стоял на ногах. — Ладно, — безразлично сказал Пётр таким тоном, будто стрелять в Ивана для него — привычный порядок вещей. Брагинский, хмыкнув, растянул губы в дежурной улыбке и без лишних слов направился к двери, прихватив с собой свой дробовик; Питер поплёлся следом. Дом был на большую половину пуст, поэтому кроме грязного дивана в гостиной и стола вместе со стульями в кухне больше ничего не было. Шаги русских эхом разносились по пустым коридорам и комнатам, в тишине здания было даже чуть слышно их ровное дыхание. Наконец Иван и Пётр спустились в кухню, где, удобно устроившись на стуле, сидел Сибирь, по виду которого было непонятно, ждал он их или нет. Михаил лениво перевёл взгляд в их сторону. — Через окно входить — мода такая? — всё-таки ровный тон голоса сибиряка ясно дал понять, что ему, в общем-то, до лампочки присутствие России и Петербурга. — В каком месте я должен был рассмеяться? — спросил Брагинский с устрашающей улыбкой. Пётр, на великое счастье Ивана, не начал пререкаться с Михаилом, а преспокойно занял своё место за столом в противоположном от него углу. Брагинский с загадочной тихой усмешкой увидел в этом определённый прогресс — Петя постепенно перестаёт с Мишей ругаться! — и малюсенький шаг в плане взросления Питера, который всегда был вспыльчивым и шумным мальчишкой. И вот Брагинский всё же дожил до того дня, когда Пётр стал контролировать свои эмоции. Впрочем, речь сейчас не о том, каким был и стал Питер. Иван огляделся: в доме точно не хватает одной не менее бойкой личности, способной разрушить все препятствия на своём и его путях. Где же, спрашивается, его светловолосый демон и бесценная столица в одном лице — Москва? — А Вася где? — обратился Иван и к Михаилу, и к Петру одновременно. — Тебя пошла искать, — сказал Питер, — где-то час или полтора назад. Брагинский не мог понять внезапно появившегося необычного ощущения в животе: он нахмурился, сжав руку в кулак. Второй рукой русский торопливо достал телефон из кармана, быстро нашёл номер Василисы и нажал на кнопку "вызов". Сначала шли долгие гудки, с каждой секундой нервирующие Ивана всё больше и больше, затем приятный женский голос сообщил, что абонент временно недоступен. Что-то слишком подозрительно. — Не отвечает, — задумчиво прошелестел Иван. А когда Москва не отвечает или неожиданно пропадает, ничем хорошим это не заканчивается. Брагинский сам не заметил, как начал взволнованным шагом мерить комнату. Где же ты, Вася? Ох, как неспокойно было на душе России. — Сядь и успокойся! — почти скомандовал Сибирь. Михаил сказал это с частичкой истерики, почти незаметной в его твёрдом уверенном голосе. Москва ушла два часа назад: Сибирь знал это, поскольку каждые три-четыре минуты смотрел на часы в ожидании возвращения девушки. Михаил видел, казалось бы, непробиваемого на чувства Петра насквозь, поэтому прекрасно знал, что он тоже переживает не меньше. Вздохнув, сибиряк впился внимательным взглядом в Петербург и незаметно вздохнул: только здесь и сейчас, в горах, он понял, что был бы очень рад возвращению прежнего шумного и бунтарского характера, исчезнувшего где-то в девяностых во время отсутствия Ивана, младшего брата. Сибирь хмыкнул, так как посчитал это несколько парадоксальным. Вот Питер стал холодным и замкнутым в себе парнем, не признающим никого, кроме своей семьи, а он, промерзший до костей Сибирь, наоборот начинает "таять". Даже Иван заметил, что Михаил стал улыбаться чаще, нежели Пётр. — Легко сказать! — буркнул Россия. Брагинский продолжил расхаживать по комнате, смотря то на молчащий телефон, то на дверь. Он мрачнел с каждой минутой, взгляд в мучительном ожидании сверлил пол. — Это была дурная затея, — резко выпалил Иван, из-за чего Пётр и Михаил вопросительно уставились на него, — брать вас всех сюда, когда Шамиль мечтает перерезать мне горло. Шамиль... Страны могли только гадать, кого имел в виду Россия: боевика или... Чечню? А вот Альфреду хорошо знакомо это имя. Лицо Ивана вдруг печально разгладилось, а взгляд стал заметно мягче и грустнее. Он замер на месте, рядом с окном, и перед его мысленным взором предстал образ подростка с короткой стрижкой, жёсткими чёрными волосами, тёмными карими глазами, почти всегда злыми, к сожалению, и загорелой кожей. Его лицо, осанка и тело были правильными и мужественными, однако характер — до ужаса отвратительным. Иван точно не знал, когда появилось воплощение Чечни — был слишком слаб и почти сломлен, — но парень в их первую встречу стрелял в русского. В общем-то, не самая приятная встреча, причём Питер просто взбесился от этого, что уж говорить о Москве, которая чуть ли не разнесла всё в округе. И Брагинскому было до жути больно воевать с частью своего сердца, пусть даже она люто ненавидит его и мечтает убить. Невзирая на съедающую его тоску по мирному времени, Иван понимал, что на этой войне должен мыслить только как Российская Федерация и чётко выполнять приказы верховного главнокомандующего, отбросив всякие чувства и защищая таким образом себя: иначе разорвут на куски. Брагинский точно знал, что он эгоист до мозга костей, что Чечню, его незаменимую часть, он не отпустит никогда и Америке с его "демократией" тем более не отдаст, несмотря на то, что здесь гибнут русские солдаты. Однако это Россия простит ещё нескоро. Иван задумался так сильно, что шарахнулся от двери, открывшейся совершенно внезапно, слишком поздно, поскольку в дом ввалился Чечня, по-старинке приставив к горлу Москвы острый кинжал. Оба выглядели потрёпанными: у Шамиля были разодраны лицо и правая рука, а у Василисы, которая тяжело дышала в железной хватке парня, — разбита губа и рассечена левая бровь. Взгляд девушки был уставшим, отчаянным и совершенно разбитым, коим она одарила Ивана и незаметно мотнула головой. Питер же, стоило только Чечне показаться в поле зрения внимательных синих глаз, моментально вскочил с места и направил дробовик на него, схватив оружие со стола. Михаил успел только встать и уставиться на Василису, у которой на запястьях и ключицах виднелись синяки. — Только дёрнись, — прошипел Шамиль, — и она, — он крепче сжал руку на плечах Васи, — умрёт в тот же миг. На Россию уже было страшно смотреть... Германия, потупив взгляд в пол, невольно сделал шаг назад. Глаза Брагинского зажглись адским фиолетовым пламенем, испепеляющим всё, что видят; на взгляд исподлобья легла тёмная тень, губы сжались в плотную полоску; волосы на затылке вновь дыбом встали от ярости, а тело чуть ли не ломалось в костях от напряжения и желания врезать Шамилю. Людвиг как никто другой лучше знал, что минимум, чем теперь отделается Шамиль, — смерть. Потому что таким опасным, злым и устрашающим Россия последний раз был только во Второй Мировой войне. У стран мурашки по коже побежали, они все — даже Америка, который пытался сопротивляться грозному (это мягко сказано!) виду русского — отступили от России. — Ненавижу тебя, ненавижу! — почти выкрикнул Шамиль. Ивана будто два раза раскалённым хлыстом ударили в самое больное место. — Ненавижу тебя, ненавижу этого националиста! — Чечня кивнул в сторону Питера. Петербург не дрогнул, даже не шелохнулся. Он держал Шамиля на прицеле, будто профессиональный киллер жертву, но не стрелял: Москва находилась в слишком щекотливом положении. — Ненавижу эту мужеподобную девчонку! — с отвращением процедил Чечня на ухо Москвы. — Да катись ты к чёртовой матери! — решительно рявкнула девушка. Но немного пожалела об этом в следующий миг: Шамиль резко сжал левую руку Васи чуть ниже плеча, отчего та вскрикнула. — Отпусти её, Шамиль, — голос у Ивана был пугающим и тихим, — не нужно втягивать в наши разборки невиновных. — Нет, Россия, нет. Я знаю, как она дорога тебе, — ухмыльнулся Чечня. — Так чего же ты хочешь? — как можно спокойнее произнёс Россия, еле контролируя себя. — Свободы хочу! — яростно выпалил Шамиль. — Отпусти меня! Я не хочу быть с тобой! Лучше бы тебя не существовало! Хмурый Питер стиснул зубы, держа палец на курке. Россия, помолчав немного, заговорил: — Прости, я не отпущу тебя. Я не отдам тебя на растерзание Западу или Америке. Пойми же, Шамиль, они не борются за твою свободу, они мне хотят навредить. Чтобы я страдал, чтобы я упал к их ногам. Как ты позволил промыть себе мозги? — Это потому, что ты эгоист, Иван! Европа ненавидит тебя! — с жаром довольно выкрикнул Чечня. — Потому, что я не подчиняюсь? — Иван улыбнулся, будто Шамиль был неразумным затравленным чем-то желанным ребёнком, но взор его не менялся. — Потому, что не свихнулся в девяностые? Или потому, что я не хочу тебя терять? Шамиль скривился от слов и проникновенного взгляда Брагинского. Моментально помрачневший Чечня прижал нож к горлу Москвы так, что та почувствовала его холод. Ивана тряхнуло от этого. — Медленно иди за мной, — скомандовал Шамиль. Он осторожно сделал сначала один шаг назад, затем второй, третий — Брагинский на такое же расстояние продвинулся вперёд. Напряжение между ними наверняка можно было даже пощупать, не иначе. Так они выдвинулись на улицу. Иван, за которым потянулись страны и Питер с Сибирью, и Шамиль с Москвой в руках оказались метрах в двадцати от дома. Мысли Брагинского, несмотря на внешнее непоколебимое спокойствие, беспорядочно метались в его светловолосой голове. Он не мог пережить, когда Василиса была в плену где бы то ни было: всё же, если она стояла за спиной под защитой, России было гораздо спокойнее на душе. Ещё лучше, конечно, если бы она не рвалась на поле боя... Иван заметил, что стал слишком нетерпелив. Из-за каждого лишнего движения Шамиля он еле заметно дёргался, порываясь в мгновение ока оказаться рядом с Чечнёй. Но Брагинский понимал, что это неразумно: Шамиль не шутил, поэтому мог в ту же секунду перерезать Васе горло. Нет, она не умрёт от этого, но приносить её в жертву ради победы здесь Россия не мог. Шамиль остановился, что означало одно: Ивану, как Петру с Сибирью, тоже следовало прекратить наступать. Брагинский гадал, что же предпримет чеченец, что скажет теперь. Он точно что-то задумал и вывел всех из дома не просто так. Да что ему в голову пришло? К сожалению, Россия предположить не мог, что его ждало. — Зря ты не захотел добровольно меня отпустить! — в конце концов зашипел Шамиль. — Ты заплатишь за это. В следующие секунды все присутствующие страны и Сибирь с Петербургом не могли поверить своим глазам, всё потянулось невообразимо медленно и мучительно: Москва кое-как успела поднести руку к левой половине шеи, прежде чем Чечня полоснул по ней ножом. Из пореза на шее Василисы брызнула яркая алая кровь, и девушка произнесла сухими губами, с отчаяньем смотря на Ивана: — Рос... Россия. Страны ещё никогда не видели такого взгляда Ивана, полного немого страха и ужаса. Шамиль в это время с полуоборота выкинул Василису в воздух, как игрушку какую-то, и Брагинский сию же секунду бросился вперёд. Питер и Сибирь, взбесившиеся ещё в первые минуты появления Чечни, были бесконечно счастливы — это выглядело немного безумно, что отражалось в их глазах — от того, что в него теперь можно стрелять столько, сколько их души пожелают. Уж чего-чего, а покушения на старшую сестру они с рук не спустят. Россия поймал Москву, которая к великой радости летела всего несколько мгновений, и упал на землю с ней на руках. Иван тут же зажал шею задыхающейся Васи ладонью и склонился над ней, пока Пётр и Михаил провожали нескончаемыми выстрелами убегающего в лес Шамиля. Питер ругнулся так неприлично, что у Японии уши в трубочку свернулись. Вася всё пыталась что-то сказать: — И... Иван, не ходи... — Тихо-тихо, молчи, не говори ничего! — судорожно произнёс Иван, снимая перчатку со свободной руки. — Миша, иди сюда! — рявкнул он, прижав перчатку к ране. Михаил будто подлетел к ним, однако сквозь пальцы России уже струилась теплая кровь Москвы. Сибирь сел рядом как раз тогда, когда к ним подошёл Питер. — Держи, — Иван бережно передал Василису в руки Сибири, — сделай что-нибудь, Миш! — Россия сказал это дрожащим тоном, затем поднялся на ноги и выпрямился. Брагинский буквально содрал с руки вторую перчатку, кинул её на землю, а вслед за ней полетела и снайперская винтовка с его спины. Россия спрятал надоевшую чёлку под фуражку и с угрозой прошептал: — Не хочешь по-хорошему, Шамиль, — он почти рычал, — будем по-плохому. Выражение лица разгневанного русского пугало и заставляло боятся одновременно и невидимых стран, и Петра с Михаилом. Последние не решались взглянуть на свою родину сейчас. — Я вернусь через десять минут. За мной не идти, — Питер хотел было что-то сказать, но Россия на корню пререзал его возражения одним только взглядом и грозным повтором последней фразы, — русским языком сказал не идти за мной, — Петербург нервно сглотнул и закрыл рот. Иван сначала шёл просто быстрым шагом, топча сочную траву и полевые цветы, не замечая ничего вокруг. Потом, когда полянка начала уходить и стали встречаться горные камни, Брагинский плавно съехал вниз так, будто катался на сноуборде. Затем местность снова пошла на возвышение, и Россия в конце концов уже был на пороге густого тёмного, невзирая на дневное время суток, леса. Иван просто не сомневался в том, что Шамиль поджидает его где-то там. Русский шёл в каком-то странном известном только ему извилистом направлении. Из-за тяжёлых ветвей высоких деревьев, через которые осторожно, стараясь не издавать лишних звуков, пробирался Брагинский, создавалось загадочное впечатление того, что он идёт в этом цветущем зелёном царстве уже очень долго, причём не разбирая дороги и конкретно заблудившись. Но так казалось только на первый взгляд: всё-таки Россия — самая таинственная страна мира, и чёрт знает, о чём он может думать. Наконец Иван остановился и, прислонившись к дереву, долго и пристально смотрел вперёд. Кроме пения птиц и шума ветра у верхушек деревьев, не было слышно ничего, поэтому не сразу стало заметно, что Брагинский безмолвно достаёт раскладной нож из заднего кармана штанов. Россия дёрнулся в сторону совершенно внезапно, что некоторые государства шарахнулись от неожиданности, и метнул нож вперёд; тот вошёл в дерево по рукоятку. Шамиль понял, что не сможет воспользоваться эффектом внезапности в своей возможной атаке, поэтому пришлось выскочить из своего укрытия. Он первым подбежал к Ивану и рассёк воздух по вертикали своим ножом прямо перед его носом, из-за чего фуражка слетела с головы Брагинского и мягкая чёлка рассыпалась и вновь полезла в глаза. Россия тут же подставил ногу под ноги Чечне, но тот подпрыгнул и попытался атаковать Ивана с воздуха. Брагинский бы перестал быть собой, если бы не перехватил кулак Шамиля и чуть не вывернул ему руку. Чеченец со всей дури врезал по коленке русскому, однако должного результата не последовало: Иван, зашипев, сначала ударил слева кулаком, а затем, молниеносно повернувшись, врезал и локтём. На Людвига нахлынули неприятные воспоминания со Второй Мировой, и он понял, что даже сейчас Россия не бил в полную силу, ибо когда он сражается серьёзно, то и приёмам его Америка позавидует. Стран прошиб холодный пот: то, что они видят сейчас, лишний раз доказывает, что с Россией лучше не связываться и не пытаться завоевать. Сплюнув кровь, Шамиль понял, что Иван сломал ему ребро и, скорее всего, не одно. Чечня бы наверняка упал, если бы Россия не подхватил его за шкирку, как котёнка, и не развернул к себе лицом. — Я сколько раз просил тебя не убивать моих солдат? Я сколько раз пытался поговорить с тобой по-человечески? Ты хоть раз пытался услышать меня?! — зарычал Иван так, что, окажись на месте Шамиля кто-нибудь другой, наверняка умер бы со страха. Но Чечня не то, чтобы отчаянный... Он часть России и готов играть с его безумным пламенем. — И что? — ухмыльнулся чеченец прямо в лицо Брагинскому. — Ты отвратителен, Иван. Ты всегда меня ненавидел! — Да когда я тебя ненавидел?! Я тебя что, мучил или на цепи держал? — недоумевал Россия. — Было время, когда я замкнулся в себе и мне плевать было на всех подряд, но это время прошло. Благодаря всем оставшимся республикам и областям я существую и, заметь, никого не ущемляю, ни один малый народ. Пока Иван говорил, Шамиль как можно осторожнее и незаметнее доставал из сапога небольшой нож. — Я тебе многое спустил, но теперь, — прошипел Россия, — изволь отвечать за свои поступки. Что тебе наплели? Это Америка, я прав? — Иван выпрямился и поднял Шамиля. — Что ты сделал с Москвой? Чечня опять раздражительно ухмыльнулся, однако Россию на гневные эмоции не пробил. И всё же он приставил пистолет к груди Шамиля, поскольку доверие к нему было потеряно. Ещё во время Первой Чеченской войны Иван загнал Шамиля в угол в её конце, и отчаявшийся чеченец кое-как выдавил тогда, находясь под прицелом винтовки: — Не стреляй. Послушался. Не выстрелил. Не смог. Но теперь другое время. Брагинский дал себе слово, что больше не потеряет своих молодых ребят в этой войне. По какой-то странной шутке судьбы Иван и Шамиль обронили одно и то же проклятие в адрес другого. Только Россия выстрелил в грудь Чечни, а последний вонзил нож под сердце русского. Брагинский, сдавленно выдохнув, опустил взгляд вниз, затем поднял опять, заглянув в побледневшее лицо Шамиля. Выстрел русского даже на рефлексе оказался точнее, поэтому, что-то пытаясь сказать в последний раз, чеченец упал через несколько минут. Но перед этим Иван держал Шамиля за плечи рядом с собой. Брагинский выдохнул вместе с кровью. В сердце Чечня не попал, но оно болело ужасной болью: всё-таки причинять своей части столь сильную муку — отчаянный поступок. Шумно дыша, Россия положил руку на рукоять ножа, почувствовав, как пальцев касается собственная горячая кровь. Голос в голове Ивана кричал: "Не вытаскивай нож! Дождись кого-нибудь!" Но когда Брагинский слушал его? Русский припомнить не мог. Россия сделал пару шагов назад и вытащил, наконец, холодное железо из своего тела; кровь хлынула с новой силой, окрашивая его форму в бурый цвет. Стиснув зубы, Иван с огромным усилием стянул с себя куртку и хотел было прикрыть ею лицо Шамиля. Но его уже не было. Всё же удар под сердце, да ещё и республикой — это действительно не шутка, это так больно: то-то Брагинскому стало плохо настолько сильно, будто он обычный человек. Но, несмотря на это, Россия продолжал идти обратно к Москве и Питеру с Сибирью, не оглядываясь назад. Жутко, не то слово. Иван шёл медленно, оставляя за собой кровавую дорожку на яркой зелёной траве, и в конце концов просто прислонился спиной к дереву, сполз вниз. Он, весь побледневший, запрокинул голову назад. Да что ж так больно-то? Весь рукав уже хлюпал от крови, но Брагинский покорно ждал, когда эта боль уймётся и отступит. Вдруг справа от себя Россия услышал торопливое шуршание и с улыбкой усмехнулся: — Ты куда пошёл, Питер? Ни его, ни меня в той стороне нет. Иван закусил нижнюю губу и попытался подняться, правда эта его попытка не увенчалась успехом. Но тут уж подскочил злой донельзя Петербург. Он ругнулся, аккуратно поднял Брагинского и перекинул его руку через свою шею. — Зачем же ты его убил? — после некоторого времени безмолвной ходьбы спросил Пётр. — Это... не смерть. Ты же знаешь... Он просто... Иван ничего не сказал, сдавленно кашлянул и тихо продолжил: — Просто теперь будет со мной... Брагинский опустил голову, а Пётр что-то зашептал ему; на этом воспоминание подошло к концу...