Осколки

Малику всегда удавалось ладить с детьми куда лучше, чем Альтаиру, привыкшему только выслеживать и убивать. Когда ассасин притащил в бюро измученного голодом мальчишку, Аль-Саиф только молча покачал головой и принялся выхаживать ребенка. Причем, жест этот был до такой степени неопределенным в характере своем, что понять, чем именно недоволен рафик, не представлялось возможным. Может, он осуждал такой поступок "новичка". Может, эти эмоции предназначались тем, кто довел мальчика до такого состояния. А может, ему просто захотелось потрясти своей головой. Кто его разберет. Альтаиру совсем не хотелось долго задумываться над этим вопросом. Сегодня выдался тяжелый день, после которого просто необходимо хорошенько отдохнуть. Но стоило ему только подумать об этом, как начальник бюро безжалостно растоптал все его планы. - Иди сюда и помоги мне, новичок, - проворчал он, не в состоянии оказать обессилевшему мальчишке нужную помощь самостоятельно. Ла-Ахад тяжело вздохнул в ответ. Спасенного накормили, искупали и переодели. Даже самый маленький из всех имеющихся размер оказался велик ребенку, поэтому пришлось подпоясывать, чтобы мальчик смог хоть как-то передвигаться, не выпрыгивая из одежды, рассчитанной на взрослых мужчин. Оклемавшись, Рауль, - так его звали, - рассказал, что его родителей прямо на улице убили стражники, и мать успела наказать сыну ни в коем случае больше не возвращаться домой. Выживать в городе оказалось не так просто, как малой представлял изначально: всегда хватало тех, кто отберет украденную еду, припугнет или даже отколотит беззащитного ребенка. Но сильная иерусалимская жара оказалась к юнцу гораздо беспощаднее. Если бы Альтаир не наткнулся на ребенка, тот наверняка так и погиб бы в одной из грязных подворотен города. Слушая рассказ мальчика, Малик лишь изредка задавал некоторые вопросы и сердито хмурился. Альтаир хранил молчание. Он и так делал все, чтобы освободить этот город, и оставалось лишь надеяться, что его старания в конечном итоге себя оправдают. Но стоило только представить, сколько людей погибло от голода и жары, так и не дождавшись помощи, как злость огромным огненным ящером начинала ворочаться и подниматься где-то в груди, клокотать, требовать выхода. "Не здесь и не сейчас", - мысленно приказал себе ассасин и вышел из здания бюро, коротко попрощавшись с рафиком и его юным гостем. Растянувшись на подушках, он подложил руки под голову и закрыл глаза, глубоко вдыхая прохладный ночной воздух - усладу после изнурительного жаркого дня. Сегодня пришлось тяжело, поэтому нужно хорошо выспаться, ведь завтрашний день обещал быть не менее трудным. Но как назло, многочисленные мысли окружили Альтаира шумным роем, вертясь в голове и поспешно сменяя друг друга. Ассасин не мог ни зацепиться хотя бы за одну из них, ни отогнать. Они дразнили, отпугивали сон и покой. Лишь донесшийся из бюро напев заставил их разом умолкнуть. Сначала Альтаир даже не поверил своим ушам. Он принял сидячее положение и замер, прислушиваясь, словно сторожевой пес, услышавший незнакомые звуки, но еще не определившийся, наслаждаться ими или пресечь. - Ты не пой в колодцы уставших морей, - голос Малика, обычно резкий и грубоватый, сейчас звучал на редкость интересно и даже мелодично. Альтаир не мог с уверенностью сказать, что каждый бы оценил это пение, но лично ему нравилось. - Ты не смотри в раскрытые вечностью двери. Ты не мечтай о крыльях уснувших зверей. А ты не плачь о покинутой вере... Убийца поднялся на ноги и бесшумно приблизился ко входу в здание бюро. Рафик с мальчишкой находились в одной из небольших комнаток, рассчитанных под отдых ассасинов, прибывших в город. Двери здесь отсутствовали за ненадобностью, а плотные занавеси над арками никак не мешали хорошо распространяться звукам. - Ты не носи одежды белого цвета, - голос Аль-Саифа слегка дрогнул и стал более приглушенным, а голову притаившегося Альтаира почему-то внезапно посетили воспоминания о Кадаре, - Их так легко забрасывать грязью, в них так легко попадают камни... Не носи одежды белого цвета. Ла-Ахад затаил дыхание, приникая спиной к стене. Он прекрасно знал, что здесь рафик не сможет его заметить, но ему продолжало казаться, будто сейчас его трудно не заметить. Казалось, что если начальник бюро вдруг замолчит, то обязательно услышит, разоблачит и прогонит, но так и не запоет после. Этого Альтаиру хотелось меньше всего, поэтому он старался задействовать все свои умения, чтобы даже собственной паранойе не осталось поводов для придирок. - А, впрочем, зачем я советую это, - тихий вздох совсем чуть-чуть нарушает ритм, который очень быстро выправляется, - Я и сам танцую под сломанным небом... Сглотнув тяжелый ком, Ла-Ахад вдруг понял, почему все это время слова казались ему знакомыми. Впервые он услышал эту песню от одной славянки, во время выполнения совместной с Маликом миссии. Не ассасин и не тамплиер, она повстречалась им по чистой случайности, которая после спасла Аль-Саифу жизнь. Ассасин не мог вспомнить ее имени, но точно помнил чарующий голос и изящные руки. Помнил, как дева, придерживая голову будущего рафика и слегка покачиваясь вместе с ним, пела. Когда Малика начинало снова лихорадить от тяжелых ран, полученных в стычке с тамплиерами, она заводила эту песню. Молодой ассасин вскрикивал от боли, она - продолжая петь, отвлекая. А потом, когда он успокаивался и снова погружался в тревожное небытие, девушка подробно объясняла Альтаиру, что нужно раздобыть для того, чтобы ему помочь. Именно благодаря ей и выжил тогда Аль-Саиф, но Судьба решила, будто этого не достаточно. Девушка погибла. А сейчас - вернулась вместе со словами этой песни и заставила понять ее иначе. Погрузившись в далекие воспоминания, ассасин и не заметил, как прозвучало уже около половины. - Колыбель не оплаканных грозами молний, не допетых дорог, не проявленных снов, неоконченной кем-то когда-то погони. И не пойманных ветром стихов. Сейчас каждое слово воспринималось по-другому, а тоска, льющаяся из самых дальних уголков раненной души рафика, пропитывала все вокруг: стены, потолок, полы, воздух, разъедала кожу и добиралась до сердца. Малик будто бы и не пел вовсе, а рассказывал. Делился тем, что у него внутри, перед маленьким мальчиком, и от этого почему-то становилось вдвойне скверно. Почему Малик не мог поговорить обо всем с Альтаиром? Тот бы обязательно выслушал его и помог. Ведь во многом виноват именно он... Но невольным слушателем откровений оказался незнакомый ребенок, засыпающий на кровати и даже не представляющий, что именно сейчас слышит. - Кто бы ты ни был, живи, как живется. Пой любовь, заговаривай боль, слушай сердце, пока оно бьется. И его никогда не неволь... Рауль уже спал, но начальник бюро, кажется, и не заметил этого, утонув в собственных воспоминаниях, мыслях и боли. Альтаир не видел, но был готов поклясться: сейчас глаза рафика закрыты, тело расслаблено, плечи немного ссутулены... Может быть, он слегка улыбался, а может, даже гладил мальчишку по волосам, как когда-то делал Кадару перед сном. - И все же не носи одежды белого цвета, - от сиплого полушепота по коже начинают бежать мурашки. - Их так легко забрасывать грязью... - неприкрытая горечь заставляет стиснуть зубы, чтобы не ворваться в комнату и не обнять сидящего там мужчину, прогнать его боль. - В них так легко попадают камни... Малик притих, лишь спустя несколько секунд шепотом завершая: - Не носи одежду белого цвета. Этот человек потерял очень много и терпел это слишком долго. Сегодня он сорвался. Мальчуган напомнил ему брата, пустота в рукаве ни на миг не позволяла мужчине забыть тот самый день, когда его прежней жизни настал конец, а Альтаир, меняющийся прямо на глазах, выталкивал из души Малика обиду. И рафик не мог противиться этому, не мог не замечать искреннего сожаления во взгляде ассасина. Но боль оставалась все равно, продолжала пожирать изнутри и каждый божий день напоминала о мучительной беспомощности араба. Нашептывала о том, что ему больше не выбраться из этой бетонной ямы, так и оставшись сидеть среди пергаментов и карт в полном одиночестве. Теперь это - его жизнь. Суть его существования. Теперь он не больше, чем простой инвалид, практически списанный со счетов. Любой ассасин ходит бок о бок со смертью. Она - будто его тень. Черная позади белой. Она тоже клинок в толпе, и острие ее может вонзиться в спину любого. Белые одеяния Ордена - как сигнал для смерти. Ни единого ассасина она не упустит, сопроводит каждого, благоволя ему или же нет. Черное всегда тянется к белому. Но порой случается и так, что смерти становится скучно. А она любит мстить за скуку: отбирает все важное и дорогое, но самого человека всегда оставляет живым, чтобы он хорошо усвоил, что такое боль и страдания. Чтобы он хоть чем-нибудь развеселил ее на прощание. Тень, следующая за Маликом сыграла с ним злую шутку, а после - покинула. Вместе с белыми одеждами ассасина. Вместе с рукой, вместе с братом, вместе с возможностью чувствовать собственную силу и свободу. Но оставила жизнь, что делать с которой Аль-Саиф теперь не знал, а потому и погружался в работу с головой, чтобы времени на простую "жизнь" совсем не оставалось. Чтобы засыпать и не видеть снов. Засыпать и не чувствовать. Когда Аль-Саиф вышел из комнаты, бюро встретило его тишиной. Мужчина вновь прошел к своему столу, но тихий оклик заставил его резко поднять голову от неожиданности. Малик был уверен, что Альтаир уже спит. - Подойди сюда, - произнес ассасин, стоя у фонтана. Рафик только махнул рукой, тем самым показывая, что ему некогда тратить время попусту. Спорить вслух он не стал, опасаясь разбудить мальчишку. Но Ла-Ахад не унимался. Впрочем, как и всегда: упертый, словно стадо баранов. - Малик... Подойди сюда, прошу. - Мне некогда, новичок! - шикнул начальник бюро, хмурясь. - Ложись спать и не мешай мне. - Сразу же после того, как ты подойдешь. Тебе лучше сделать это самому, иначе я просто перетащу тебя сюда, - голос убийцы звучал мягко, а теплота в его интонациях просто поражала. Последний раз Аль-Саиф слышал такое от него много лет назад. Решив, что сейчас проще сделать требуемое, чем объяснить этому упрямцу хоть что-либо, рафик вздохнул. - Ну? Чего тебе? - хмыкнул он, подойдя к мужчине. Тот молча взял его за запястье и заставил сделать еще несколько шагов. Начальник бюро по-прежнему не понимал, что от него хотят. Он раздраженно и отчасти смущенно шикнул, когда Альтаир коснулся его лица и заставил приподнять голову, а затем встал позади, продолжая аккуратно придерживать за подбородок. Сдавшись, Аль-Саиф все-таки поднял взгляд наверх и замер. Ночное небо, не тронутое ни единым облачком, такое величественное и безмятежное, смотрело на них со своих вершин, даруя свои звезды, словно улыбку. Словно символ новых надежд, они ярко горели на огромном завораживающем полотне. В какой-то момент мужчине очень захотелось забраться на крышу бюро, чтобы высокие стены перестали ограничивать такой прекрасный вид, и забыться, глядя на эту красоту. Альтаир понял его желание, но нарочно не повел рафика к черному выходу. Не обращая внимания на слабые возражения, ассасин подтолкнул брата, дабы тот забрался наверх так же, как это делают и другие убийцы. Начальнику бюро это хоть и далось не так легко, но, судя по выражению его лица, не так тяжело, как он ожидал. Ла-Ахад не ошибся: его друг все равно способен на многое, пусть теперь и не на все. - Ты видишь? - произнес Альтаир, стоя рядом с ним и окидывая взглядом небосвод, - Небо не сломано, Малик. Просто так кажется из-за решеток над головой.