Я просто хотел жить

У них был только день. В грязном подземелье пронизавшем эти земли крысиными тоннелями у них остался последний день. Два крысеныша, два ученика из двух десятков, не смогли ненавидеть друг друга и сбились в свою маленькую стаю. Нет, это была совсем не любовь. Ничего похожего. Они уже оба были отравлены тем смертельным ядом, который сам закипает в крови у черных магов, всё к чему прикасались их сердца - разрушалось. Они умели желать, испытывать страсть, рвать и метать, уничтожать... Любить они не умели. Им оставалось только идти рука об руку, вдвоем выполнять тяжелые уроки, охотится вдвоем, делать всё вдвоем... Но "всё к чему прикасались их сердца - разрушалось", а сейчас они прикоснулись друг к другу. Испепеляющий жар черной страсти, этой увечной, искалеченной и жуткой версии любви не оставил им никаких шансов - оба это понимали. Они замирали иногда, глядя друг другу в глаза и видя там свой смертный приговор, настороженно дышали, смотря смерти в широко распахнутые глаза - и ничего не делали. Не могли, не хотели. Тут, в подземье, жизнь ученика не стоила ровным счетом ничего. Сдох? Пожалуйста. Экспериментируйте с товарищем, детки. Кто попробует поднять этого милого юношу? Или мы будем использовать его тело для создания конструкта? Найдется новый ученик. Всегда найдется. Когда в спину Гаэтана уткнулся холодный палец Мастера, он уже был готов. Ни вскрика, ни вздоха - тело уже стало чужим и не хотело больше слушаться. Он не мог побежать навстречу своей кровавой подруге, чтобы оказать ей помощь. Он не кричал и не плакал, но так смотрел в черноту впереди... С таким взглядом человек может только умирать. Её принесли через пару часов. На лице - совершенно детское выражение недоумения. Она не была такой при жизни. Она не была такой при их жизни. Тьма ушла из её лица и её глаз, и теперь она, темная валькирия, выглядела так, как могла бы, не коснись её черная дорога некромагии. Их положили в один большой ящик. Она, мертвая, лежала с широко распахнутыми от обиды и удивления глазами, а он, парализованный заклинанием учителя, начинал понимать, что зря он считал их испорченными и черствыми. После того... Если его когда-нибудь достанут отсюда, он не сможет даже вспомнить, что чувствовал еще сутки назад. Не сможет уловить, потеряет, навсегда потеряет! Они, молодые некромаги, были готовы ко многому. Мертвым телом их не пронять. Крысят уже не раз закрывали в гробах с кем-то несвежим, но это... Это было совсем иначе. Он был не готов её видеть такой... Такой чистой, нетронутой тьмой. Без запала, без огня, без здоровой злости в глазах. В своей смерти она стала слишком чистой, слишком человечной! Такого он не мог принять. Такое он был не готов увидеть. Сколько он уже пробыл в учениках? Восемь зим? Это много. Значит, он живучий ученик. Значит, он слишком отвык от лиц, незапятнанных убийством или предательством... От таких лиц. Ему казалось, еще немного, и он в этой темноте сможет увидеть цвет её глаз. Человек бы уже час назад начал видеть галлюцинации, услышал голос покойной и сошел с ума. Некромагу было тяжелее - он слишком хорошо знал, что никогда, никогда уже эти глаза не посмотрят на него с укором или узнаванием, никогда уже эти губы не назовут его по имени, никогда она больше не шевельнется... Со дна двухметровой ямы в шестом тоннеле донесся надрывный нечеловеческий вой. Такой пронзительный, что неофиты стыдливо отвели глаза от вечной книги - им еще мерещилось, что со дня на день они снова станут людьми и будут следовать велениям совести. Они еще не знали, что настоящими некромагами становятся не здесь, в комнате сбора, а там, внизу, двумя метрами ниже.