ЧАСТЬ V Перси
Here, here comes this rising tide so come on Put on your war paint
Я прежде и не замечал, какие у нее странные всклоченные ресницы. Не то, чтобы я очень интересовался чужим волосяным покровом, но обычно все мое внимание привлекали только стальные, самоуверенные глаза цвета осеннего, промозглого неба. А теперь, глядя на то, как изворотливо она свернулась на автобусном кресле, смешно хмурясь каждому новому толчку машины, я, наконец, заметил ее ресницы. Боги, что Афродита делает с людьми. Неужели и Джейсон чувствует тоже? И Фрэнк? Рассматривают сонное, растрепанное, такое знакомое и, казалось бы, изученное до каждой родинки лицо. Это ведь скучно, невероятно нелепо и странно, но я-то почему-то этого не испытываю. Все, что есть – это тепло, как будто бы Аннабет прямо сейчас сжимает мою руку. Как будто я снова под строгим наблюдением этих грозовых глаз. Я даже сомневаюсь, спит ли она сейчас – лицо ее по-прежнему выражает тысячу и одну эмоцию: удивление, восторг, детское недоумение. Неожиданно Аннабет сжимается, как от удара. Корчится, шумно выдыхает. Нет, снова это. – Аннабет, просыпайся. Девушка цепляется за мою кофту, что-то невнятно бормочет. Черт, я не знал, что будет так плохо. Я встряхиваю ее за плечи. Кажется, мы привлекаем слишком много внимания: попутчики оборачиваются на нас. – Аннабет, давай. Просыпайся, – уже громче повторяю я. Наконец, она открывает глаза. Тяжело дышит, впивается в покров моей кофты ногтями. Знаю, ей нужно отойти. Они снова беспокоят ее. Они беспокоят нас. Кошмары, что стали теперь едва ли не ежедневными нашими гостями, гнали нас вон из постели. Сколько недель за эти полтора года мы провели без ужасов, которые ждали нас в сновидениях? Я знаю, что спал чуть больше Энн, пусть и кажется, что она все еще держится. Зазнайка не подаст виду, а вымотает себя до изнеможения. Я улыбнулся, обнимая ее так крепко и нежно, как того позволяли ее ребра. – Проснулась? – Я что-то пропустила? – сонно, как ни в чем не бывало, спрашивает Аннабет. Вот, снова она за свое. Ладно, хватит с нас выяснений отношений. Однажды она просто схватится за свой кинжал, и тогда на одного героя станет меньше. – Все спят, а ты по-прежнему в курсе всех событий, Зазнайка, – целуя ее в макушку, говорю я. – Сколько еще? – Не больше часа, – прикидывая километраж, отвечаю я. – Ни монстров, ни других полубогов? – Чисто. Аннабет хмурится и отворачивается к окну. – Странно все это… Я и сам был в некотором шоке от спокойствия, которое царило вокруг семи полукровок¸ что свергли Гею, доставили кучу неприятностей остальным тварям и вернули олимпийцев в их прежнее, адекватное состояние. Но, честно говоря, я даже не радовался этому. Я – полукровка, а значит само слово «спокойствие» не вписывается в мой повседневный график. Знаю только, что не скажу о своих догадках Зазнайке. – Может быть, нам впервые в жизни повезло, – как можно более уверенно произношу я. – Или монстры решили взять отгул. С кем не бывает? Аннабет оборачивается ко мне. У нее очень пронзительный, изучающий, долгий взгляд. Я надеюсь, она скажет мне что-нибудь приятное, но это – Аннабет, а это – я. – Я знала, что Афродита не отличается особым умом. Всучить мне такого идиота, как ты… – Зазнайка, я надеру твой зад, как только вернемся в лагерь. Спорим, со своей зубочисткой ты не простоишь на поле и пяти минут? – шутливо перебиваю ее я. – Твоя ручка, – делая акцент на последнем слове, начинает она, – стала плохо писать. Не от того ли, что у ее хозяина руки не из того места растут? – Ну, с этим я могу поспорить. Ее раздражает это. Моя рука мгновенно проникает под покров ее теплого свитера. У меня ледяные ладони, что повышает мои шансы вывести ее из состояния равновесия на двадцать - тридцать процентов. Сначала лицо Аннабет приобретает такой милый, пунцовый оттенок, что я едва не захожусь диким хохотом. Она задыхается от возмущения, но по-прежнему не издает ни единого звука. Что ж, Чейз, ты зря выбрала в противники самого упрямого осла во всем мире (и, кстати, это было доказано не единожды). – Скажешь что-нибудь перед тем, как станешь молить о пощаде? Она кусает губы. Знает, что если хоть пискнет, я буду считать себя победителем. Обычно она просто успокаивалась и принимала мою сторону, мол «больному человеку все сходит с рук», но кажется, не сегодня. Аннабет изворачивается в моих руках, резко выбрасывает руку вперед… И вот я уже, кажется, утонул в серебряной, кристально чистой воде. Мне кажется, она просачивается сквозь кожу легким покалыванием. Что ты со мной делаешь, Чейз? У нее мягкие, самые приятные губы на всей земле. Дурацкое преувеличение, но я отчего-то уверен, что так оно и есть. Последнее время у нас не было таких настоящих, полноценных поцелуев. И все из-за этого дурацкого напряжения, которое мгновенно вспыхивало и искрилось между нами. Я списывал все это на кошмары и наши склоки, но на деле… На деле я чертовски хотел её. Плечи, губы, шею – всю без остатка, без промедления, без временного ограничения. А Аннабет сторонилась меня как чужого. Что-то пошло не так, а я слишком туп, чтобы понять ее логику и эти механизмы, что шумят в ее голове. Воображала перестала объясняться со мной, в один прекрасный момент, искоренив все страстные, вспыхивающие отношения между нами. Она прекращает поцелуй так же неожиданно. Отстраняется от меня. Да-да, сейчас она уткнется носом в окно и не будет обращать на меня никакого внимания, в духе ее нового поведения. Я уже готов уставиться на ее затылок, но она по-прежнему уверено смотрит прямо мне в глаза. – Нам нужно будет серьезно поговорить по приезду, – говорит она как-то отстраненно. Наверное, я выгляжу, как идиот. Не ответив ничего внятного, я встаю со своего кресла и иду в самый конец автобуса. Там, на заднем сидении развалился Вальдес. Внутри все надрывается и больно ноет, как от рваной, гниющей раны, но что самое страшное, одной амброзией здесь не обойтись. Я спихиваю ноги Лео с сиденья и усаживаюсь у окна. Зачем я оставил Аннабет одну? Наверное, потому что и сам нуждаюсь в одиночестве. От Чейз веет холодом, пусть она и не похожа на Снежную Королеву или Хиону. И даже если я очень захочу, я не дождусь объяснений, ведь впереди нас ждет «серьезный» разговор. Черт тебя дери, Аннабет! Мы прошли огонь и воду, мы вернулись из глубин Тартара, мы свергли Гею… Что мне еще нужно сделать, чтобы доказать, что я чертовски нуждаюсь в тебе? Мои пальцы впились в подлокотники. «Серьезный» разговор, что же это может быть? Может, обсудим наше пребывание в лагере? Или новый поиск? Да, было бы не плохо – это объединяет нас. Но я обманываю самого себя, ведь ответ на этот вопрос я давно уже знаю. Воображала решила что-то. Решила не для себя, а для нас двоих. И как бы жутко это не звучало, но, кажется, это конец. – Я тоже волнуюсь за Би, – неожиданно раздается сонный голос Вальдеса. – Мы оставили ее с Нико, а ты сам знаешь, как он влияет на людей. Через пару дней она станет его копией, а когда вы вернетесь, без разбору котят на улице резать будет. Меня передергивает. Я совершенно забыл о ней. Я забыл о своем лучшем друге. – Би слишком … слишком Би, чтобы стать такой же, как Нико. И к тому же, не думаю, что он когда-нибудь резал котят, – я словно оправдываюсь перед собой. – Все равно, я бы никогда не доверил ее ди Анджело, – обиженно заявляет сын Гефеста. – Даже не смотря на то, что он не такой уж плохой парень. – Кое-кто крайне незаметно ревнует. – Я не ревную. Это совершенно другое. Ты бы оставил Пайпер наедине с Нико? – быстро находится друг. – И что ты предлагаешь? Хирон лично прислал сообщение через Ириду. Отказа бы он просто не принял. В лагере случилось что-то серьезное, – отвечаю я, прижимаясь лбом к прохладному стеклу. – Би славный человек, она будет с ним настолько милой, что Нико вряд ли сможет включить режим «сволочь», а мы, в свою очередь, постараемся закончить со всеми проблемами, как можно быстрее. – Что, до сих пор с ним не в ладах? – спрашивает Лео. Ненавижу его за эту прямолинейность. Вообще, мы стали здорово ладить с сыном Гефеста. Лео, прежде смешной и добрый парень, в последнее время стал слишком угрюмым и серьезным. Возможно, поэтому я, наконец, увидел в нем не только клоуна, но и живого, ранимого и храброго человека. Хотя не человека, а воина. Мой палец нервно скользит по поверхности запотевшего окна. – Я не смог спасти Бьянку. Единственного, по сути, близкого ему человека. Он ненавидит меня, Лео. – Кажется, он ненавидит всех вокруг, – с кривой усмешкой говорит тот. – Только ты зря так считаешь. Тебя он выделяет среди остальных. – Да, я думал все дело в Аннабет… Но Лео только качает головой. – Куда более вероятно, дело тут в тебе. – Я согласен с Лео, – фонит сиплый голос Грейса. Джейсон устало зевает и облокачивается на спинку сиденья. Кажется, Пайпер по-прежнему спит. Он деловито поправляет кофту, наброшенную на плечи девушки. В действительности, за те полгода, что мы не виделись, никто из нас не успел кардинально измениться. Мы настолько привязались и привыкли друг другу, что какие-то несколько месяцев разлуки лишь подтверждают нашу «кровную связь». После заточения Геи это стоит воспринимать буквально. – Зря вы так о нем, – начинает тот шепотом. – Вы не хуже меня знаете, как тяжело ему пришлось. – Если ты не в курсе, нам всем здесь пришлось не сладко, – встревает Лео. – Ты знаешь, о чем я. Я имею в виду… Он не желает общаться с нами, но может на то есть причины? – Я отношусь к нему как к родному брату. Да, я готов защищать его до самой смерти, просто потому что мы … Мы – семья, Джейсон, и малоприятно, когда член твоей семьи сторонится тебя, – грубо отрезаю я. – Я понимаю тебя, Перси. Но у всех нас есть свои мотивы и причины, – тихо произносит друг. Я кошусь в сторону Аннабет. Она рисует на окне, точно так же, как и я. Выводит резкие, прямые линии, словно выплескивает свой гнев на несчастное, запотевшее стекло. Почему же это происходит? Почему с нами? Мы же одно целое. Мы… Мы – это мы. И я действительно считаю ее одним из самых главных членов своей семьи. Разве что, Зазнайка не разделяет моего мнения. – Однажды мы узнаем правду. Джейсон отворачивается. В прорезь между креслами я замечаю, как он обнимает спящую Пайпер. Он говорил не об Аннабет. Я уверен, что о наших проблемах он даже не догадывается. Тогда о ком? О Нико? В чем тогда состоит его правда? Да этот парень одна ходячая энциклопедия тайн. Я вздыхаю и отворачиваюсь к окну. Мои рисунки стали линиями стекающих капель. Когда же это кончится, отец? Разве я недостаточно сделал для вас? Для всех твоих божественных дружков? Разве не достаточно ощутил вкус потерь? Или есть какой-то лимит, который я должен пересечь, пожертвовав и потеряв все на свете, чтобы вы, наконец, оставили нас в покое? Или снова скажешь, что это судьба? Мойры предписали мне судьбу страдальца, или ты, когда встретил мою маму в Монтауке? Стенной дождь за окном только ухудшает мое настроение. Черт, это же декабрь, Посейдон. Хватит издеваться. Внутри ощущение пустоты. Как будто внутренности заменили шариками из пенопласта, что теперь качаются на волнах моей крови, задевая мышцы и хребет. Почему же все так сложно? Я пытаюсь вспомнить, когда все пошло наперекосяк, и оно не заставляет себя долго ждать. Воспоминание мгновенно вспыхивает в моей голове, и тогда я улыбаюсь. Когда я впервые увидел это лицо. Волнистые волосы, кривую ухмылку, сияющие глаза. Как смешно она хмурилась, вытирая капли бульона с моего подбородка. И дело тут даже не в пустозвонной романтике. Дело в сердце. Пусть я и не знал, что в недалеком будущем стану самым близким, а после далеким парнем, которого допустит к себе Аннабет, сердце тогда, в предвкушении, совершило сальто. В предвкушении приключений, а не смерти, но это уже другая история… Неожиданно я вспоминаю веселое лицо МакДауелл. Пухлые щечки, блестящие, словно вздернутые пеленой хмеля, глаза, светящуюся, ликующую улыбку. У нее странные вьющиеся волосы, схожие своей растрепанностью с волосами Аннабет. Когда она предала меня? Когда отказала в помощи? А я, вот так просто, оставил ее одну без объяснений. В этот момент я замечаю лоскут светлеющего, лазурного неба. Среди черноты окружающей небосвод, он виден особенно четко. Надежда. Да, Би дарила надежду. Хотя могу ли я называться ее другом? Разве я утешал ее хоть раз? Разве подбадривал? Я вспоминаю ее бездыханное, тощее тело, слезы и пот, стекающие по пухлым щекам, пустынный, затуманенный взгляд. Она задыхалась. Дышала словно утопленник – прерывисто, часто, глубоко, хватая ртом последние жизненно-важные глотки воздуха. Нико спас ее. Он оттолкнул меня, коснулся солнечного сплетения девушки, нащупывал пульс. Ди Анджело был собран и непоколебим. Словно перед ним не умирал близкий мне человек. Нет. Джейсон говорил не о Зазнайке. Все дело в Нико. И я просто обязан узнать его правду.***
Сатир слабо скулит, когда я сдавливаю его в своих объятиях. Вот уж кто однозначно изменился. Его рожки уже не скроешь шапкой с тонкой подкладкой, а козлиные ноги покрылись густой, еще более колючей шерстью. Гроувер по-прежнему славится своим спокойным, миролюбивым характером, но, наконец, после окончательного исчезновения Пана, на его лице играла улыбка. – Гроувер, – ору я на ухо друга. – Как давно мы не виделись! – Полгода назад, Перси. Пусти, задушишь же. – С чего бы такие порывы нежности? – шутливо возмущается Талия. Дочь Зевса, на самом деле, ничуть не лучше меня. Она прижимается к брату, обхватывая его громадную спину обеими руками. Сейчас она лишена того ужасающего очарования Охотниц Артемиды. Она в обычной лагерной футболке, с новой, еще незнакомой мне эмблемой Лагеря-Полукровок. Черный пегас на фоне плетеного лаврового венка. Кажется, позади него виднеются буквы SPQR. Рука откликается покалыванием в том месте, где чернеет моя татуировка. – О, смотрите, кого принесло, – я оборачиваюсь на странный, хриплый голос и расплываюсь в улыбке. – Черт подери, Кларисса, кажется, ты похорошела. А, нет. Показалось. – Джексон, соскучился по туалету? – А ты душ давно не принимала? – откликаюсь я. – На поле поумничаешь, – сгребая меня в охапку, говорит она. Не знаю, почему я соскучился больше – по этому щекочущему ощущению счастья, по слабому дымному запаху, валившему из трапезной, или утробному урчанию Мисис О’Лири. Скорее всего, это былое некое комбо вещей, в которых я нуждался больше всего последние пару недель. Когда я здесь был в последний раз? В конце ноября? Адская гончая фыркнула, заставив остальных отпрыгнуть на несколько метров. Теперь ее глаз был расчерчен глубокой, рваной раной, а темное око превратилось в пустую, чернеющую дыру. Свою цену в победу над Геей адская гончая заплатила не жизнью, а левым глазом. Потрепав ее по жесткой, лоснящейся шерсти и получив одобрительное улюлюканье собаки, что было больше похоже на лязганье металла, я вернулся к остальным. Аннабет в компании уже не было. Она юркнула в собственный домик со скоростью света. Я попытался атрофироваться от мысли, что она избегает меня. – Что скажете? Есть ощущение ностальгии? – влез Лео, подталкивая плечом подошедшую Рейну. Играться с огнем – как же это похоже на Вальдеса. Претор одарила его смертельным взглядом, и только благодаря велению богов, Лео все еще был жив. Я скучал за этим. – Много что изменилось. Верно, Рейна? – улыбнувшись, спрашивает Джейсон. Звучало двусмысленно. Я заметил, как Пайпер заерзала в его руках. Не одному мне так показалось. – На самом деле, рождественского настроения в лагере нет, Джейсон, – отчеканивает она. – Советую вам поскорее разместиться в Большом доме. После обеда нас ждет собрание Совета. – Пожалуй, навещу своих, – отнекивается Кларисса, почуяв запах горелого. Тягаться с претором Двенадцатого Легиона не по зубам даже дочери Ареса. Рейна поправляет длинный шарф на своей шее. Кажется, она чувствует себя крайне неуютно в пуховике, предпочитая ему, наверняка, римскую тогу. – Собрание Совета? – удивленно морщится Фрэнк. – Хирон посчитал это неотложным делом, раз вызвал нас именно сейчас, верно? – подытожила Пайпс. – Мы должны были прибыть тридцать первого. Похоже на то, что рождественских каникул у нас действительно не будет. Она пытается разрядить обстановку, но когда имеешь дело с Рейной, можно оставить бессмысленные попытки. Кажется, претор была в самом худшем расположении духа. Она снова одергивает шарф, теребит замок пуховика, нервно и гортанно шипит, словно дикая кошка. – Королева красоты, мне не до смеху. Забирайте вещи. Ключи вам выдаст Гроувер, – небрежно бросает претор. Она срывает с горла шарф и уносится прочь. У Рейны действительно сложный характер. Я оборачиваюсь к Пайпер. Она держится молодцом, разве что пугливый, затравленный взгляд, пробегающий по нам, выдает ее с потрохами. Я слабо улыбаюсь ей. – Храбрее королевы красоты, чем ты, мне встречать не доводилось. Девушка удивленно смотрит на меня, а после отвечает благодарной улыбкой. – Покажу вам ваши комнаты, – направляясь к Большому Дому, говорит Гроувер. – А, совершенно забыл сказать. В честь Рождества, Мистер Д. выделил вам общие комнаты. – То есть… – удивленно спрашивает Хейзел. Гроувер едва не воет от радости, протягивая нам свою ладонь. Всего три пары ключей. Не шесть, а три. Неужели у меня есть шанс провести Рождество наедине с Аннабет? Я несусь впереди всех. Кажется, сердце вот-вот выпрыгнет из моей груди, противясь всяким законам биологии. Счастье. Дикое, невероятно трепетное счастье разливается по всему телу, предвкушая встречу с сероглазой.***
(Ben Cocks ft. Nikisha Reyes-Pile – So cold Kelly Clarkson – Addicted)*
Я аутсайдер. Серьезно. Неудачник. Скорее всего, тугодум и идиот. У нее-то этих синонимов оказалось намного больше. Наблюдая за тем, как она тихо и медленно собирает распакованные вещи обратно в сумку, у меня, кажется, останавливается сердце. Больно? Дискомфортно. Странно? Необъяснимо. Раздражающе? Безысходно. Я прикидываюсь спящим, но к чему все это приведет, сказать крайне сложно. Мы пропустили обед, решив передохнуть в новой, отведенной нам двоим, комнате. Первые несколько минут все было хорошо (по крайней мере, так казалось мне самому). Она предпочла лечь одетой. В толстом, вязаном свитере с рождественским рисунком. Я не стал перечить. Хотя бы так. Она долго ворочалась, оглядывалась на меня. Мне приходило в голову, что дело может быть в кошмарах и Зазнайка просто боится отдаться им на съедение. Но раньше мы прятались от кошмаров засыпая рядом, а теперь, по какой-то странной причине, это перестало действовать. Все стало проясняться, когда она медленно выскользнула из моих объятий и двинулась к шкафу. Мне нравился этот спектакль. Сыграно точно по нотам. Прикидываться влюбленной, чтобы усыпить мою бдительность. Она вот так просто оставит меня здесь? Без разъяснений? Словно опять отвернувшись к окну, окончив разговор? Сбежит. И почему-то, совершенно не похоже на ответственную Чейз. Внутри все клокочет от гнева. Как мне бы хотелось знать правду. Глаза режет странная боль, когда я вспоминаю все то, что нам пришлось пройти. Как мы оберегали друг друга в Тартаре, как лезли наперерез монстрам, без разбору, бездумно, просто потому, что хотели жить. Хотели жить плечом к плечу. На острие ножа, на краю смерти. Резь невыносима, и я широко раскрываю глаза, когда Аннабет снимает с вешалки свою теплую, стеганную куртку. – Ты никуда не идешь, – грубо отрезаю я. Аннабет замирает. Кажется, она дрожит. – Ты что уже проснулся? – сипло спрашивает она. – Ладно, не делай из меня дуру. Я знаю, что ты не спал. Она оборачивается ко мне. Не знаю, что она увидела в моих глазах, но она отводит взгляд. Судя по тем ощущениям, что бушуют внутри, я могу разорвать в данную минуту любого монстра одним махом. Сколько гнева, ненависти, отчаянья. Этот ком словно перекрывает животворящий кислород. – Скажешь что-нибудь перед тем, как сбежать? Я никогда не говорил с ней подобным образом. Мои слова повисают на долю секунду в воздухе, и я чувствую, какой ненавистью от них веет. – Перси… Все стало слишком сложно. – Ты же дочь Афины. Попробуй объяснить. Серые глаза прожигают меня. Ясно, она не в силах этого сделать. – Тогда давай я попробую, – привставая с кровати, предлагаю я. – Мы были в Тартаре… – Это было полтора года назад, – вмешивается ее странный, беспочвенный аргумент. – Мы выбрались оттуда. И я не задумывался о смерти, Аннабет, и знаешь почему? Потому что у меня была цель – вытащить тебя. Вытащить тебя оттуда любым способом. Мы заточили Гею. Скажи мне, сколько раз я был на волоске от смерти, чтобы у тебя хватало смелости продолжать спасать мою жизнь? – Это было слишком давно. – Ох, заткнись, Чейз, – грубо выплевываю я. – Посмотри на меня. Скажи мне в лицо, что ты перестала чувствовать… то же, что и раньше. Хватит врать. Кожа Аннабет цвета мелованной бумаги. Я будто ударил её, и она смотрит на меня своими ошарашенными, знакомыми до каждой ресницы глазенками. Она стала на долю секунду ребенком, тем самым ребенком, которого я увидел в лагере. Только теперь в глазах горела ненависть с примесью горькой обиды. Ее губы искривились в ухмылке, она подхватила сумку. – Врать? – ее голос надламывается, будто она вот-вот заплачет. – В самом деле, Джексон. Хватит врать. Она разворачивается на пятках и выходит в холл. Я слышу, как подошвы ее кроссовок стучат по паркету Большого Дома. В какой-то момент я просто понимаю, что не могу остановить ее. ____________________________________________________________ * - в главах будут появляться названия песен, которые соответствую тому или иному отрывку глав. Я была бы безмерно вам благодарна, если бы вы находили и включали их в нужный момент. С любовью, благодарный Автор.