Часть VI Перси
(The Pretty Reckless – My Medicine Elliott Smith – Between The Bars)
Сначала приходит боль. Тупая, приглушенная боль в области кисти. После она появляется в предплечье и пояснице. Когда я пытаюсь встать, противник пинком отправляет меня в нокаут. Анаклузмос вернется в карман джинсов через некоторое время, а я, лежа в грязи, переведу дыхание. Но, к несчастью, мне не дают такой поблажки. Сталь просвистела в воздухе в нескольких сантиметрах от моего лица. Превозмогая боль и усталость, сжимая зубы до противного хруста, я поднимаюсь на ноги. – Что такое, Джексон? Расслабился? – перекрикивая шум дождя, орет Кларисса. Ее брат, один из сыновей Ареса, издает животное урчание. Это, кажется, был смех. Он раза в два больше меня, но когда размеры противника останавливали полубога из пророчества? Я снимаю колпачок с едва вернувшейся ручки, и она издает металлический треск. Боль утихает, словно ее и не было вовсе. Внутри играет странное чувство азарта. В бою не приходится заострять внимание на том, что тебя отшила твоя девушка. Я перебрасываю меч в правую руку и передергиваю плечами, словно стараясь избавиться от усталости. К несчастью она никуда не ушла, а противник уже наносит удар. Подсечка, пытается сбить меня с ног и повалить в грязь. Уверен, за ней последует выпад – удар в плечо, чтобы сместить корпус вбок, а затем добить меня ударом в висок. Я отражаю его атаку, и рукоять меча врезается в его челюсть. Дитя Ареса издает тупое мычание и оседает в лужу. Я и не заметил, что вокруг хлещет стенной ливень, а мои кроссовки до краев наполнились водой. Мне не сложно было бы оставаться сухим, но зачем? Есть в этом какой-то смысл? Есть ли теперь хоть в чем-то смысл? Он встает, по-прежнему прожигая меня колючим взглядом. Кажется, всем своим видом он доказывает мне, что если я не брошу эти игры и не засверкаю пятками в сторону Лонг-Айлендского пролива, меня ждет нечто ужасающее. Парень, я смотрел в глаза Танатосу. Вот это действительно страшно. Удар за ударом, я лишаю противника его преимущества. Спина нестерпимо ноет, а руки наливаются свинцом, что тянет к земле. Мне нужно забыть о боли. Переключится на что-нибудь. И я, наконец, освобождаюсь от боли. Я вспоминаю её. Я вспоминаю нас. Она смеется. Ярко, солнечно. Когда она в последний раз так смеялась? Мы несемся домой под дешевой, промокшей насквозь и совершенно не спасающей газетой. Моя толстовка была слегка великовата Воображале, но придавала ей какую-то особую, забавную воинственность. Словно она примерила мои доспехи. – Какой же ты лузер, Джексон. Единственный раз в году мы выбрались в парк, – все еще поддевает меня Аннабет. И никакой отдышки, будто она и не бежала два километра. Мы сворачиваем на нашу улицу, а я на ходу достаю ключи. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, а дыхание сбивается окончательно. Чейз все смеется, кутаясь в складки моей толстовки. Минуя входные двери, мы взбегаем на третий этаж. Смех. Радость. Счастье. Смотреть на ее мокрое лицо и не видеть больше ни крови, ни отчаянья, ни страха. Все еще надрывно хохоча, мы вваливаемся в квартиру. Вокруг серое марево, за окном бушует осенний ливень, а посреди коридора все еще валяются коробки с вещами. Да, мама говорила распаковать их сразу, но это первая неделя нашей совместной жизни. Мне семнадцать, а после «круиза» в Тартар я чувствую себя лет на сорок. Гребаные коробки с новой посудой, литературой Воображалы и прочим хламом, я думаю, могут подождать. – Эй, я в душ первый, – задыхаясь, предупреждаю я. – Рыбьи Мозги, не будь придурком, – счастливо отвечает Аннабет. – Я слабая, промокшая девушка. Преимущество за мной. – Я замерз. – Ты мог остановить дождь, если бы захотел, – стягивая мою толстовку, перечит она. На самом деле, она права. Но честное слово, этот заразительный смех, трепещущее счастье, странное, забытое чувство легкости нельзя было портить хорошей погодой. Она снова улыбается мне, выкручивая волосы. Кажется, я и забыл, каково это быть подростком без проблем с очередным богом, титаном, одуревшим от злобы монстром. Как же сложно быть полубогом, и как легко вновь стать человеком. – Ты переоцениваешь мои способности, Воображала. Иди сюда, – протягивая руки навстречу Аннабет, говорю я. Девушка несколько секунд сомневается, но потом, обреченно вздохнув, неловко прижимается ко мне. – Говорит мне тот человек, что вытащил нас с того света, – сипло отзывается она. – Ты снова об этом, мы ведь уже говорили на этот счет, – обрываю ее я. – Я – не герой, помнишь? – В таком случае, ты тысячу раз не герой, Перси. Просто… Сложно осознавать, что я так завишу от тебя. В том смысле, что ты тысячу раз спасал меня… Что поддерживал, не бросал умирать в одиночку… – Просто скажи, что ты меня любишь. Этого будет достаточно, – улыбнувшись, прошу я. Серые глаза загораются пляшущими огоньками. Аннабет всегда поражала меня своим умным, честным и решительным взглядом. Словно для этой девушки и не существовало страха. Бесстрашие – ее третье имя. Второе, по праву, занимает Мудрость. Она вырывается из моих объятий. – Ты действительно слишком мокрый для того, чтобы я обнимала тебя. – Предательница! – Лузер, – скрываясь в комнате, кричит Аннабет. – Тебе не избежать мести. Беги, Воображала, иначе… На одной из коробок валяется диванная подушка – мое новое оружие. Я бесшумно ступаю по паркету. Дурачится, издеваться, выводить Аннабет теперь мое повседневное, пусть и неоплачиваемое занятие. Я бы смог срубить на этом миллионы, до тех пор, пока сероглазая не пырнет меня ножом. В комнате царит полутьма. Ее ссутулившаяся фигура замерла у одной из стены. Я подхожу ближе и замечаю, что ее ладошка скользит по корову стены, будто рисуя что-то. Она снова задумалась, снова в ее голове стучали механизмы. Наверное, я любуюсь ею в такие моменты. Серьезная, сосредоточенная, словно отключившаяся от реальности Аннабет завораживала меня. Бред. Я отмахиваюсь от этих мыслей и заношу подушку над ее растрепанными, слипшимися волосами. Но прежде, чем я успеваю нанести сокрушительный удар, Воображала произносит: – Фотографии. Мы могли бы увешать ими всю стену. Подушка опускается на пол, а Аннабет медленно оборачивается ко мне. В полутьме комнаты я замечаю, что ее лицо приобрело пунцовый оттенок, словно она сказала что-нибудь неприличное. Хотя можно ли применить это словно говоря о Воображале? – Почему бы и нет? Как в комнате Славы, верно? – Теперь мы не часто будем бывать в лагере,– она прячет глаза, слабо улыбаясь. – Ностальгия. – Мы выросли в этом месте, было бы странно, если мы не скучали по нему. – Перси… Я не сразу понял в чем дело. То есть, если бы не ее странный, смущенный тон и порозовевшие щеки, я бы и не обратил на эту деталь никакого внимания. Аннабет стояла передо мной в одном нижнем белье. Кажется, я перестал дышать. Появилось столько вариантов выхода из этой ситуации, что мозг буквально надрывался от перегруза. Я пытаюсь улыбнуться, отвести взгляд, в конце концов, вздохнуть. Главное не подавать виду. Главное превратить все в неудачную шутку. Но это не шутка. Это Аннабет. Ее выпирающие ключицы, изгиб шеи, шрамы на солнечном сплетении. Это ее запах, ее сбивчивое дыхание, высоко вздымающаяся грудь. Черт. Я видел ее в таком виде тысячи раз, пока мы пытались выбраться из Тартара, но по какой-то странной, дикой и непонятной мне причине, я и не задумывался о том, что это может быть красиво. Что это может вызвать такую реакцию… Все тело будто прожигают сотни раскаленных игл. От боли меня должно бы свернуть пополам, но ее нет. – Я… я… хотел поговорить о… Для начала подумал… а сейчас думаю, да ну его… В разговорах с Воображалой я часто чувствовал себя полным идиотом. На этот раз я превзошел самого себя – это был крах. – Для начала, – смущенно улыбается она, – попробуй вздохнуть. Она пытается шутить. Как хорошо, что это Аннабет, а не какая-либо другая девчонка. Да и можно ли ее назвать девчонкой? Она стала слишком взрослой. – Ты забыла надеть майку, – выдаю я. Серые глаза смотрят на меня с испугом, недоверием. – Нет, Перси. Не забыла. – То есть… Ты хочешь… – Да. – Ты уверена? Может, ты подумаешь еще… – Да. Я уверена. – Неожиданно просто как-то… Ты пила, нет? – Ох, Джексон, с каких пор ты так много болтаешь? – грубо отрезает Воображала. Я понимаю, что сделал что-то не так, но вместо того, чтобы разозлится, Аннабет сокращает расстояние между нами и целует меня. Требовательно, жадно. Когда она прижимается ко мне все еще влажной от дождя кожей, я чувствую тот самый огонь, что захлестнул меня самого. Она накрывает ладошками мое лицо, а я… Сравнимо это только с амброзией тающей во рту. Будто съел слишком много, пылаешь заживо, но отчего-то испытываешь только... Наслаждение. Да, так это, наверное, называется. Мой мозг мало руководил процессом, потому что как только я отхожу от оцепенения, с ужасом понимаю, что мои руки с привычной талии девушки сползли к ее бедрам. Аннабет прерывает поцелуй и снова прожигает меня недоверчивым взглядом. – Я была достаточно убедительна? – слабо вздохнув, спрашивает она. – Рано или поздно, это должно было случится…И я подумала… Мы столько пережили, столько вынесли… Что если все снова случится? Смерть? Боль? Тартар? А я не была с тобой… По настоящему…Мне ведь никто больше и не нужен кроме тебя, Рыбьи Мозги… Слова даются ей с огромным трудом. Она едва шевелит губами, прерывая свою речь, одиночными, сиплыми вздохами. Полутьма придает ей еще более задумчивое, виноватое лицо. Словно это все неправильно и она делает это только потому, что это логически объяснимо. – С каких пор ты так много болтаешь, Чейз. Не заткнешься, и ни какого тебе секса, – хрипло отвечаю я. Она снова благодарно улыбается. А я пытаюсь вернуть поцелую прежний нежный, трепетный вид. Да только куда мне, когда меня изнутри сжигает ласкающее чувство восторга, а ее рука требовательно стягивает ткань моей промокшей футболки. Аннабет уж сильно расхрабрилась, раз ее язык, словно борется с моим, если мы вообще раньше практиковали это … Я разрываю поцелуй, чтобы вдохнуть, но, кажется, это был стон неудовольствия. Мои губы спускаются к ее шее, и я чувствую на своих губах бешенный, замирающий ритм ее сердца. Не уверен, что мое собственное вот-вот не выпрыгнет из груди. Пальцы Аннабет впиваются в волосы, и сквозь оглушающий пульс я слышу ее слабый, приглушенный стон. Что-то во мне натягивается словно струна и лопается, заставляя чувствовать себя более решительно. Терпение ли? Желание? Только знаю, что не выдержу без нее и секунды. В сознании давно сформировалась мысль: «Я хочу ее». Почему-то я уже знаю, что до кровати идти намного дольше, чем до заваленного коробками стола. Я подхватываю ее на руки, а Аннабет замирает, и, словно соглашаясь, продолжает настойчивый поцелуй. И это даже вызывает гордость – я веду себя как профессионал в этом деле. Усаживая девушку на край стола, попутно сбрасывая мешающие коробки, я успеваю ловить ее восторженные взгляды, чуть слышные стоны. На деле же меня бьет мелкая дрожь, внутри помимо желания леденеет страх. Я пытаюсь вспомнить хоть что-нибудь важное о сексе, но кроме средства защиты на ум ничего не приходит. Ее рука проникает под влажную ткань футболки, проводя по спине одними подушечками пальцев. Дразнит. Всегда дразнила. Я чувствую, как вслед за ее движениями по спине расходятся стайки мурашек, а тело начинает захлестывать волны желания. Я на пределе. И когда я осознаю это, рука нашаривает дурацкие крючки на ее бюстгальтере. Аннабет мгновенно замирает, напрягается и отрывается от меня. В серых глазах плещется недоверие и растерянность. Логически она смогла объяснить то, чем собирается заниматься, но в душе… Она по-прежнему не уверена, если вообще когда-нибудь согласится на это. Я улыбаюсь и целую ее в полураскрытые губы. Однажды мы сможем это сделать, но не сегодня. Не тогда, когда это веление механизмов в ее голове, а нее ее самой. Она решила, что я монстр, что не сможет прожить без секса? – Что… почему ты остановился? Я накидываю на ее плечи свой свитер, что валялся на столе. Аннабет все еще прерывисто дышит, а взгляд серых глаз затуманился пеленой желания. – У меня болит голова, – я обнимаю ее, перебирая пальцами золотые пряди ее пахнущих пряностями волос. Сердце запоздало ударяется о ребра, дыхание девушки у моей шеи, по-прежнему сводит с ума, а спокойные движения даются мне с трудом. Я готов снова и снова усыпать ее тело влажными поцелуями. Желание сражается с трезвым рассудком, и лишь вдыхая аромат корицы, что спутан в ее влажных волосах, я чувствую расслабление. Может быть, я пожалею об этом, но ждать от Воображалы подачек не входило в мои планы. Пускай однажды она почувствует тоже, что и я. Если это вопрос времени, я смогу подождать еще немного. Это ведь мы. Это ведь сильнее монстров, проблем богов, ненависти титанов. Это ведь больше похоже на вечность. Металл ударяется о металл, в ту самую секунду, когда небосвод разражается громом. Бой окончен. Брат Клариссы распластался в луже, я – едва живой, слабый и вымокший до нитки – остался стоять на ногах. Это победа. Кларисса буквально вспыхивает яростью. Она шипит, расталкивает своих зазевавшихся собратьев, громко ругается, но меня это уже не волнует. Анаклузмос обращается ручкой за доли секунд, но прежде чем уйти прочь с арены я замечаю колючий и недовольный взгляд претора. Рейна сменила теплую зимнюю куртку стеганым плащом с капюшоном. Она кажется еще более суровой. – Почему мы должны ждать тебя, Перси? Ты разве особенный? – подойдя ближе, спрашивает Рейна. – Мы? – Собрание Совета уже началось, – отчеканивает она, глядя мне прямо в глаза.***
(Fallulah – Give Us A Little Love)
– Уймись, Вальдес, – нервно одергиваю я сына Гефеста. Но он продолжает выстукивать костяшками пальцев по деревянному покрытию стола, даже не обернувшись на меня. Странно, это ведь не раздражает меня, с чего бы так заводится? Наверное, все потому, что напротив меня сидит Аннабет. Она прожигает меня взглядом, но на любые вопросы окружающих отвечает сдержано, четко, внятно. Меня раздражает ее лживая маска безразличия. Я же не настолько слеп, чтобы не заметить ее красные, опухшие, будто ото сна, глаза. И это бесит вдвойне. Логика подвела Аннабет на этот раз. Вместо того, чтобы попросту объяснитmся со мной, она сбежала с поля боя. Как низко, Воображала. Наша злосчастная семерка расположилась в Круглом Зале в ожидании Хирона, Мистера Д. и остальных заседателей Собрания. Те, кажется, не торопились, даже не смотря на то, что дочь Беллоны отправилась за ними около четверти часа назад. Обстановка за столом с ее уходом стала только хуже. Всю напускную серьезность и хамство Рейны мы не принимали к сердцу, зато полыхающую ненавистью атмосферу между мной и Воображалой заметили все. Когда Пайпер попыталась отшутиться по поводу нас двоих, Аннабет послала ей самый злорадный взгляд, на который она была только способна. Считает, что я не заметил. Наконец, краем уха я узнаю знакомый, размеренный топот копыт своего учителя. – С добрым вечером, полукровки, – монотонно произносит он. Мы откликаемся слабым мычанием. То ли от усталости, то ли от напряжения. Хирон пропускает Рейну и становится во главе стола. – Поскольку все в сборе… Думаю заседание Совета может быть открытым. Раздражает его начальственный тон. Мы же не виделись, можно быть и повежливее. Я верчу в руках Анаклузмос, стараясь не поднимать глаз выше полировки стола. – Предлагаю перейти сразу к сути, потому что времени у нас осталось слишком мало, – вмешивается Рейна. – Но разве это все присутствующие? – удивленно спрашивает Фрэнк. – Раньше это было заседанием с участием Козлоногого Совета, я не ошибаюсь? Дочь Беллоны скалится и кидает в сторону Фрэнка убийственный взгляд, но прежде, чем выдать что-нибудь едкое, её перебивает спокойный голос Хейзел: – Он поинтересовался, Рейна. Стань хоть на секунду человеком. Претор ошарашено смотрит на дочь Плутона. Я восхищенно гляжу на решительную, а прежде смущающуюся, словно спрятавшуюся ото всех Хейзел. В тихом омуте черти водятся, верно? – Мы хотели перейти к сути, – прокашлявшись, вмешивается Хирон. – Думаю, вы заметили, что в лагере стало малолюдно. Учитывая количество обнаруженных и опознанных богами полукровок, могу сказать, что все хуже, чем мы могли предполагать. К концу прошлого года в лагерь пожаловало двадцать четыре новобранца, что в четыре раза меньше, чем в прошлом году. Сатиры разводили руками – запах обрывался, а учуять его вновь не удавалось ни одному из них. Я списал это на ослабленное состояние богов после войны. Но Дионис опроверг мои догадки, а Олимп попросту не отвечал на мои вопросы. Боги продолжали признавать своих отпрысков, но их пропажа, выражаясь языком олимпийцев, «не в их компетенции». В ушах застучал пульс. Дети пропадали, а им хоть бы хны? Никому не посоветую такой родни. Надеюсь, в список горе-отцов не входил Посейдон. Я нервно сжимаю ручку в руках, будто ее возможно сломать. – Если мы правильно тебя понимаем, – начала Аннабет, и меня передернуло от ее пустого голоса, – полукровки просто исчезают? Почему ты не решил, что это монстры? – После заточения Геи, во вратах по-прежнему остаются лазейки, щели, в которые пробираются монстры, чтобы попасть в мир смертных. Но давайте судить трезво, Аннабет. Они не смогли бы отследить такое количество полукровок. Даже если это их рук дело, почему чутье сатиров не говорит об их присутствии? – Может быть, все дела в богах? – начинает Джейсон. – После их раздвоения личности они крайне редко связываются с нами. Связываются? Мой отец даже не пытался этого сделать. Злоба захлестывает меня с головой. Хирон размеренно качает головой. – Дело ведь касается двух лагерей, верно? – неуверенно спрашиваю я. – Теперь, когда они приняли свое второе «я», олимпийцы признают всех полубогов? Хирон оборачивается ко мне, и как-то опечаленно, опустошенно улыбается мне. Как если бы нас впереди ждало еще одно испытание, и он знал об этом. Кто бы сомневался. Сейчас настанет время: «Ты узнаешь это в нужном месте, в нужное время». – Дионис отправился на Олимп, чтобы потребовать объяснений у олимпийцев, но… Все пошло не так, как я себе представлял… И кентавр замолкает, глядя куда-то вдаль за окном. Я слышу, как капли дождя нервно барабанят по стеклу и стекают по водосточным трубам к мощенной брусчатке. Странно видеть дождь в конце декабря, но кто я такой, чтобы перечить богу морей? Ах, кажется, я был его сыном. В какой-то другой невероятной реальности, в которой я вытащил, спас его, а теперь оказался самым неуклюжим сыном-неудачником. – Все дело в пророчестве, – выдает Рейна. В эту же секунду за окном раздается гулкий раскат грома. Свет в комнате подмигивает, ярко вспыхивает и громко щелкнув, гаснет. В Круглом Зале пахнет паленой проводкой, но через секунду я слышу раздраженное ржание и цокот копыт. – Рейна! – гневно вскрикивает кентавр. – Они имеют право знать! – Я слышу, как рядом Рейна резко вскакивает со стула. – Дионис повел себя, как последний трус! Он скрылся на Олимпе, точно так же, как и все они! Теперь у нас нет ни ответов, ни бога, который мог бы найти эти самые ответы. К чему тянуть, Хирон? Тихое, раздраженное ржание учителя. Он согласен с Рейной, но снова знает слишком много, чтобы позволить правде сокрушить нас. В комнате загорается свет, но – нет. Это ладони Вальдеса, что вспыхнули огнем. Я узнаю в полутьме лицо Рейны, и поверьте, лучше бы мы оставались сидеть в темноте. Она едва не плачет, руки бьет мелкая дрожь, она силится совладать с самой собой. Первым в себя приходит Джейсон. Он успокаивающе хлопает ее по плечу. – Ты права, мы должны знать правду. Впервые в жизни я не замечаю в лице претора ни злобы, ни надменности, ни высокомерия. – Их всего пятеро, Джейсон. Пять полукровок за весь прошедший год, – ее голос надламывается. – Только пятеро, чей божественный родитель был греческого происхождения. – Пророчество? Ты же сказала, что мы должны знать о каком-то пророчестве? – сипло спрашивает Лео. Я едва сдерживаю гнев. Сколько можно издеваться над ни в чем неповинными детьми? Как будто это доставляет олимпийцам радость. Но, когда я отрываю взгляд от побелевших костяшек своих рук, меня пробирает холод. Рейна, прежде воинственная, живая, храбрая Рейна, улыбается подобно Хирону – опечалено, опустошенно, слабо. – Его нет. Ни одного пророчества, ни слова о том, что мы должны делать. – Но Рейчел или Октавиан... – начинает Пайпер. – Ничего. – Но это их дети! Да сколько можно? – я нервно сдергиваю колпачок с ручки, и в воздухе проносится металлический свист. – Потребуем правды, Рейна. Разве иначе мы заставим их говорить? Мы вернули им рассудок, а теперь что? Теперь Олимпийцы вершат судьбу – кому жить, а кому умирать? Это задача парок. – Успокойся, Перси, – слабая просьба, я не откликнусь на нее. – Хирон, я по горло сыт ими. – Перси… – Хватит. Это что-то что сильнее меня. Гнев, обида, несправедливость. Чувства, так долго ждавшие своего часа, вырываются на свободу. И я едва ли готов сдержать их. Прежде, чем я успеваю окончательно сойти с ума от безысходности, в дверях показывается чье-то лицо. Слипшиеся волосы, блестящие глаза, играющие на доспехах тени огня. Я узнаю в ней одну из дочерей Ириды. – В чем дело? – грубо отрезает Хирон. – Отпрыск Аида… ди Анджело… – Задыхаясь, начинает она, – Ранен… смертная… Но большего мне слышать и не надо. Анаклузмос мгновенно обращается ручкой, а я несусь прочь из Большого Дома. Подошвы кроссовок утопают в грязи, я едва различаю дорогу. У меня не так много времени, значит, я должен бежать. Дождь бьет меня по лицу, а я безуспешно пытаюсь создать вокруг себя оболочку, чтобы оттолкнуть воду. Слишком быстро – мне нужно сконцентрироваться, остановится, передохнуть, но я не имею на это право. Однажды я уже позволил погибнуть Бьянке. И я не позволю умереть Нико сегодня. Никогда. Гром повисает в воздухе. И у меня закладывает уши. Все повторится снова. Я задыхаюсь от быстрого бега, но вдали виднеется дерево Талии. Рывок, последний нужный рывок, чтобы что-то изменить. Перед глазами замирают пустые глаза храброй Бьянки. Это невыносимо. Больно. Отвратно. Жестоко. Это не может повториться снова. Возле сосны столпились полукровки, и я без разбору расталкиваю их, продвигаясь вперед. У меня нет времени. Бьянка. Улыбка, ее смех, голос, все это путается и замирает кадрами из прошлого в моей голове – Да приведите вы чертовых выводков Апполона! – надрывается чей-то до боли знакомый голос. Я чувствую радость, облегчение, безграничное счастье. Нико заставляет обступивших его людей шарахнуться в сторону. Никто не собирается звать на помощь. Когда я продвигаюсь ближе, то, наконец, замечаю, что его черная футболка истерзана глубокими, кровоточащими ранами. Он выглядит не так уж плохо, но ранения не затягиваются. – Нико! – наконец, кричу я. Его спина на мгновение вздрагивает как от удара. Сын Аида оборачивается. Все его лицо усыпано порезами, словно от стекла. Он вскакивает на ноги и бредет ко мне. Я ужасаюсь его шаткой походке, но никто не спешит ему на помощь, сторонясь его. Его рука впивается в мое плечо, он едва не падает, но прежде, чем я успеваю о чем-либо спросить, Нико выдает: – Я виноват... Помоги мне, она не продержится дольше. Тени отняли у нее все силы… – Он запинается. – Это случайность. Дикая случайность. Я должен был учуять их… Я заглядываю за спину друга и немею от ужаса. Страх – он опутывает каждую мышцу моего тела своими липкими, скользящими щупальцами. Узнаю темные, слипшиеся волосы, вздрагивающие ресницы, пухлые, бледные щеки... – Би! ________________________ Невнимательный писатель не может отыскать ошибки, про которые все упоминают. Прямо обидно. Буду премного благодарна, если Читатели помогут мне.