Часть XIV Беатрис
Conner Youngblood – Monsters Jennifer Titus – O Death
Не кричи. Ты не должна. Пусто. Полутьма. Мне не положено кричать. Мне нельзя кричать. Простыни, будто иглы, впиваются в спину. Мне больно. И я до хруста стискиваю зубы. Все в порядке, Би. Все в порядке. В соседней комнате грохочет музыка. Вибрация отдается в стенах эхом, фоновым шумом, на который я то и дело отвлекаюсь, лишь бы… Лишь забыться. Отпустить всю свою боль. Всю свою душевную боль. Не кричи. Ты не должна, Би. – Мы ведь никому об этом не расскажем? Я широко раскрываю глаза, чтобы оказаться посреди незнакомой комнаты с низким шатким потолком, который вот-вот рухнем мне на голову. Но он остается на месте, и кроме холода, расходящегося по телу, я не чувствую ровным счетом ничего. Привкусом соли и горечи на губах остается ночное сновидение. Оно так знакомо мне, будто только что я просматривала кадры своей жизни. Я чувствовала свое тело и в тоже время боялась признаться, что это я. Ощущала вибрацию музыки, слышала ее отголоски, но продолжала смотреть на все происходящее со стороны. Но как бы то ни было – была ли я соучастницей или наблюдателем происходящего – от воспоминаний меня выворачивает наизнанку. Тошно. Гадко. Горько. Трудно сказать, где я. Маленькая комнатка с деревянной обшивкой, крохотное окошко, в которое прорезался солнечный свет, широкий стол, ввинченный в пол массивными болтами. Больше напоминает каюту. Я медленно привстаю с кровати и первым же делом покидаю свой ночной приют. Мне нужно узнать, где я. Последнее, что я помню… Последнее? Чарли. Я помню Чарли. Мой брат. Мне тринадцать. Мы были в магазине, выбирали друг другу подарки на Рождество. Но, похоже, я проспала слишком долго, раз мы оказались на корабле, который направляется… Мы ведь никуда и ни собирались. Ни круиза, ни обычного катания на лодке. Голова должна идти кругом от глупых вопросов. От того, что я нахожусь в открытом море. От того, что я не знаю, как попала сюда. От того, что не чувствую опасности. Внутри складывается впечатление, будто все в порядке. Будто я знаю, почему Чак… Чак? Еще минуту назад столь значимое имя теряет свой вкус и цвет. Мой брат. Но брат ли? Лицо мальчугана утрачивает свои контуры, и все, что я знаю: мне нужно идти к корме корабля. И я иду. Рядом со мной проплывают силуэты фурнитуры, привинченной к полу, мачт, упрямо возвышающихся в небо, вздымающегося паруса, но все, на чем сфокусировано мое зрение – корма корабля. Там, где виднеется страшная морда неизвестного мне зверя, но теперь даже она не пугала меня. Ясность мысли теряет свою яркость. Все становится запутанным, неопределенным, лживым. Не помню, как меня зовут. Да и имеет ли это значение? Что вообще важно? Жизнь? Но теперь, наконец, я ощущаю беспокойство, ведь я не могу ответить: живу ли я вообще? Умереть. Я с ужасом падаю на колени. Закрываю уши руками, но страшный возглас повторяется снова. Умереть. Меня парализует, трясет, будто в конвульсиях. Сердце мечется в груди, пытаясь отыскать путь на волю. По щеке пробежалось что-то щекочущее, влажное. Несколько капель соскочило с подбородка, разбиваясь о деревянный пол. Умереть. Мне не больно. Это настоящая агония, охватившая тело. Я распласталась не на полу корабля, а на битых стеклах, забирающихся под кожу и выпускающих наружу алую жидкость. Ответь на вопрос, Беатрис. На этот раз не голос приносит боль, а моё неосторожное движение. Туловище выгибается дугой, руки впиваются в покров пола, глаза широко уставляются в серо-белое небо. Кто ты на самом деле? И неожиданно меня окутывает волна холода. Она стекает по лицу, к шее и груди. Спасительная волна освобождения. Тело обретает покой, пусть даже ценой замерзания. Я с ужасом распахиваю глаза, надеясь больше никогда не увидеть безразлично серое небо над головой. И все обретает смысл. Надо мной склоняется Нико. В руках у него полупустой ковш. Еще одна порция воды растекается по уже влажным волосам. Я и вскрикнуть не могу – настолько холодной была вода. Только хватаю ртом воздух, в надежде не захлебнуться. Когда я, наконец, могу открыть глаза, замечаю на его лице маску жалости и отвращения. Как и всегда. – Через десять минут жду тебя на палубе. Советую не опаздывать, иначе пришлю за тобой. Вспоминая вчерашний рассказ Перси, ждать от сына бога Смерти в посланники единорога не придется. Собираясь с духом и стараясь унять дрожь губ, я, наконец, выдаю: – Куда? Но мрачный Нико уже разворачивается на пятках, чтобы уйти прочь. Через плечо он пренебрежительно бросает: – Девять минут. Твоя первая тренировка может стать последней. И он выходит. Что я почувствовала? Вряд ли смогу описать. Я даже не ощутила злобы или ненависти к этому парню, как было раньше. Мне было все равно. Пробуждение, подаренное сыном Аида, вызволило меня из оков жуткого, пробирающего сна, который больше напоминал реальность. Отчасти, я была благодарна ему. Лишь отчасти. Не настолько сильно, чтобы говорить об этом вслух. Сон во сне. Я не могла отличить реальность от вымысла. Не могла вспомнить себя. Я обнимаю себя руками, словно стараюсь отгородиться от воспоминаний. Но разве… разве первое сновидение было вымыслом? Я тяжело вздыхаю и падаю на мокрую подушку, зарываясь в нее лицом. – Отличное начала дня, Би, – оптимистично выдаю я.***
One republic – Everybody loves me THE OFFSPRING – You're Gonna Go Far, Kid
Не знаю, когда начинает покалывать в боку. До того, как свинцовые ноги отказываются двигаться, или перед тем, как ссадины и синяки, наконец, начинают болеть просто нестерпимо. Вот теперь я задумываюсь о том, что кошмары, по сравнению с издевательствами, которым меня подверг ди Анджело, просто сказка. По-моему, я считала, что нельзя ненавидеть людей. У всех нас минусы, каждый заслуживает прощения и понимания… А теперь забудьте это. Выкиньте из головы, выжгите из памяти – мне все равно. Я ненавижу ди Анджело. Да так сильно, что одна эта эмоция заставляет уворачиваться от очередного удара. – Нико! – раздается голос Хейзел. – Ты покалечишь ее! Ди Анджело выпрямляется, встряхивая кисти рук. Я с трудом облизываю пересохшие губы, чувствую солоноватый привкус пота и крови. Он смотрит на сестру укоряюще, мол, не вмешивайся в педагогический процесс. Хейзел, которая до этого вместе с Аннабет штудировала мифологию, выглядит озадачено. Все на палубе были предупреждены о том, что мешать Нико посмеет только самоубийца, но, кажется, они и не старались. То, с чем мне придется столкнуться, намного хуже синяков, которые мне понаставит сын Аида. Я группируюсь в который раз, чтобы привстать с пола, но я продолжаю ползать на четвереньках. Ладно, по-моему, ди Анджело достаточно удовлетворил свою гордыню на сегодня – я жалкая. И теперь я согласна с этим утверждением. Он доказал это неоднократно. Семнадцать раз, если быть точной. – Вставай, – грубо отрезает Нико. – Потренируемся на спатах. Я не успеваю подняться, как в лицо тут же летит железное орудие моего убийства. Точно такое же я держала в свою «первую» битву. Тогда, правда, оно никого не поранило, кроме как грязи и комка земли. – Я устала, – сквозь зубы, задыхаясь, цежу я. – Мне нужен отдых. – Ты спала семь часов. Этого достаточно для того, чтобы восстановить силы. В скором времени у тебя и их не будет. – В скором времени я не смогу передвигаться. Я не чувствую ни рук, ни ног, – в тон ему отвечаю я. – Нико, хватит с нее, серьезно, – вмешивается Джейсон. Он приветливо улыбается мне, помогая подняться. Светловолосый – единственный, которого уважает, боится или слушается ди Анджело. Я поняла это сразу – в тот самый момент, когда началась моя тренировка, и Джейсон попросил Нико быть со мной «помягче». Я практически не могу дышать. Пот заливает глаза, а тяжесть собственного тела тянет меня к земле. Вот она – коварная гравитация. Нико молчит, наблюдая за тем, как сын Зевса (надеюсь, я ничего не спутала) усаживает меня на скамью. Наверное, в душе он ликует. Но, клянусь, это последнее о чем я думаю в данную минуту. Парень подает мне воды, и я выпиваю три стакана залпом. Боль в боку чуть отступает, но я по-прежнему ощущаю дробленный пульс, раздающийся в висках. – Скажи мне, что это «смягченная» версия, – молю я. – Не хочу чувствовать себя настолько беспомощной. – На самом деле, он жалел тебя, – наполняя стакан вновь, грустно улыбается Джейсон. – Но никто не становится воином сразу. Тем более человек, тем более девушка. – Тогда мне стоит поблагодарить своего учителя, – заметив Нико рядом с собой, устало говорю я. – Спасибо, что не прикончил. С твоей стороны это было крайне… Но я не успеваю договорить, так как в скамью между мной и Джейсоном врезается спата. Еще несколько сантиметров, и я бы лишилась руки. – Ты что творишь?! Мой истошный вопль заставляет всех присутствующих обернуться к нам. – Это ты что делаешь, – грубо отрезает он, кивая Джейсону. – Я – ее учитель. И пока она жива, я таковым и останусь. Светловолосый выглядит ошарашенным. По-моему, все, кроме самого Нико, считают такое поведение ненормальным. Перси пересекает палубу, приближаясь к нам. За ним поспевает Лео, перемазанный маслом. Пайпер и Аннабет остаются в стороне, пока Хейзел преграждает Нико путь ко мне. – Перестань, Нико. Ты пугаешь меня, – произносит она. Сын Аида вытаскивает спату из разрубленной лавки и прячет обратно в ножны. На лице у него пышет злоба и агрессия. Маска безразличия снова растворилась в его подлинных эмоциях. Мне страшно признавать это, но я рада этому. Мне приятней видеть настоящие эмоции, пусть даже такие, как ненависть. Он ненавидел меня в эту секунду. – Уговор есть уговор, Аннабет. Я доверяю ей только в том случае, если она все время будет у меня под наблюдением. А ты, – обращается он ко мне, – вставай, иначе это кончится кровопролитием. Внутри разрождается буря, которая копилась с самого утра. Ненависть обретает свое место, она застилает глаза. – Ты конченый, что ли?! Ты вытащил меня из кровати в пять утра, но я промолчала! Ты бросил моего брата со старыми клячами, но я больше не пытаюсь прикончить тебя! Ты издевался надо мной весь день, но я не жаловалась! Вчера вечером я узнала о том, что Чарли в руках мойр, которые в любую минуту могут перерезать нить его жизни, а спустя неделю на мир обрушится гнев безумного кастрата! И ты ставишь мне условия? Ты чему-то учишь меня? Я привстаю с лавки и шагаю вперед, как будто бы у меня есть на это силы. Ноги после недолгой передышки ноют еще сильнее, но я с хрустом стискиваю зубы, чтобы продолжить. – Знаешь, чему тебе неплохо бы поучится? Доверию, кретин! Ты среди замечательных друзей, которые знают, любят и терпят тебя. А все, что они получают от тебя - хмурый вид, твой невыносимый характер и гордыню? – из горла вырывается истерический смешок. – Да пошел ты… Последние свои силы я вкладываю в то, чтобы оттолкнуть Нико от себя. Не знаю, сдвинула ли я его хотя бы на миллиметр, но чувствую, что больше не могу сдерживать слезы. И мне приходится бежать прочь ото всех. По лестнице, быстро перебирая ногами, чтобы никто и ничто не успел меня остановить. В каюте Аннабет все еще пахнет сыростью и одиночеством. Я привыкла плакать беззвучно, зарываться в подушку и чувствовать изъедающую кислоту боли. Зажмуриваться до вспыхивающих белых кругов и, если надо, впиваться зубами в холодную кожу сжатого кулака. Так надо, ведь никто не должен знать, что я слабая. Так было, когда я жила с Марджерами. Так было и теперь, когда я вошла в незнакомый, опасный мир своих друзей. Но в одном я была уверена точно: Нико прав. Они совершенно не знают меня. И тогда в памяти всплывают слова неизвестного, явившегося во сне. Кто ты на самом деле? Кто же я такая на самом деле?..***
Naughty Boy – No One's Here To Sleep (feat. Bastille)
Слезы иссякают только тогда, когда в маленькое окно каюты попадают закатные лучи солнца. Я с трудом привстаю с кровати и выглядываю наружу. Мы сменили курс еще четверть часа назад. Теперь под нами простирается широкими, волнистыми полями океан. Мы летели не слишком низко, чтобы нас заметили судоходные корабли, но и не слишком высоко, чтобы задевать всклокоченные облака. По моим подсчетам, я провела в каюте Аннабет около трех часов. Много это или мало судить не мне, а всем тем, кто тщетно пытался попасть внутрь. По-моему, Аннабет и Перси соревновались в том, чтобы переплюнуть друг друга по количеству стуков в дверь. Наверное, я была самой большой эгоисткой на всем Арго-II, и я не имела на это никакого права. Но мои требования к самой себе слишком высоки: невозможно не сойти с ума, узнав все это, и теперь я с трудом могу назвать себя адекватной. – Все будет хорошо, Чарли, – шепчу я тихо. – Обещаю, мой маленький. Он не маленький. Совсем не маленький. Он бы возразил мне. Засмеялся бы и кинулся на шею. Долго-долго ерзал у меня на руках, а потом все равно бы улегся рядышком, чтобы поболтать со мной на ночь. Так было каждую ночь. Так было каждую ночь, до сегодняшнего дня. Но ты пообещала, а значит страданиям и пустым воспоминаниям больше нет места в твоей жизни. Я улыбаюсь этим мыслям и, скрепя сердце, двигаюсь к двери. Вздохнув полной грудью, я медленно открываю задвижку замка, прокручиваю ручку и с опаской выглядываю наружу. Наверное, я ожидала чего-то другого. Другой реакции от себя самой. – Ты, – устало произношу я. И Нико, вздрогнув, просыпается. В этот момент я вспоминаю, как внутри появилось сестринское чувство, тогда, у моей собственной кровати. Но теперь его нет. Кроме пустоты и безразличия, после бушевавшего потока эмоций нет абсолютно ничего. Сын Аида опирается о стену, протянув ноги. Неужели в такой позе может спать тот самый человек, что кидался на меня со спатой всего несколько часов назад? Он потирает глаза и зевает, словно ребенок. В глазах нет того огня ярости и ненависти, он снова спокоен и безразличен. – Видимо, ты ожидала увидеть кого-нибудь другого, – делает вывод он. – Ты как всегда прав, – беспристрастно отвечаю я. Нико, впервые в жизни, по-мальчишески чешет затылок и пожимает плечами, словно весь запас его саркастических шуток вдруг исчерпал себя. Он поднимает взгляд на меня и спокойно произносит: – Прости. – Наверное, прощаю. У меня все еще нет сил. Я абсолютно вымотана и лишена всяких чувств. О каком прощении может идти речь? – Я серьезно. – Я тоже. Вполне, – присаживаясь на корточки, говорю я. – До ужаса странная неделя. Нико улыбается одними уголками губ. Мы вроде не враги больше, хотя недавно готовы были разорвать друг друга в клочья. Что с нами происходит? Моя голова вот-вот взорвется от переизбытка информации, от исчерпанных эмоций, от невыносимо ноющего тела. Но я просто сажусь рядом со своим обидчиком. Это удел всех полукровок – забывать о собственной гордыне, эмоциях и переживаниях. Двигаться вперед. Двигаться по направлению к цели. – Я слабая, да? – спрашиваю я, хотя сама прекрасно понимаю, что это риторический вопрос. Сын Аида перебирает в руках шнурок с черепом. Можно подумать, что он нервничает, но нет – это Нико, и потому я ссылаюсь на раздражение. Привычнее видеть его бесстрашным, безумным и обозленным, чем искренним. Его правдивые чувства, вроде одиночных вспышек молний – их мало кто видит, но если замечают - они еще долго маячят перед глазами, дразнят, завораживают. – На самом деле, ты показала себя с лучшей стороны. Ты продержалась практически девять часов. – Не считая завтрака и получасового перерыва? – поддразниваю я. – Я же уже извинился, – сипло отзывается Нико. Я улыбаюсь. Наконец, груз тоски спадает с плеч. Пусть его слова задели меня за живое, но мне хочется верить, что шанс показать себя у меня все еще есть. – Куда мы отправляемся? – На остров Огигии. На него не так уж легко попасть, но Вальдес - мастер своего дела. Придумать, как добраться до острова и обойти магический барьер, под силу только ему. Лео всю ночь работал над своей сферой… – Той самой, что в минуты опасности выдает нужную вещь? – перебиваю я, за что тут же получаю взгляд полный пренебрежения. – Именно. В критических условиях Лео находит выход из бедственного положения куда лучше. – И что нас ждет на острове? Мойры? Нико размеренно качает головой. – Феникс. Не знаю, зачем он понадобился Хионе, но знаю точно, что птицу мы отыщем быстрее ее ледышек. И тогда сможем пойти на хитрость… – Шантаж? И снова его скептический взгляд. – Ты слишком порывиста. Но да, это шантаж. Придумаем что-нибудь, пока «на мир не обрушился гнев безумного кастрата». Выторгуем свободу Лагеря, а дальше… Дальше в игру вступают наши родители. – И ты уверен в этом? – ухмыляюсь я. – По рассказам Перси, боги не отличались самопожертвованием. Сын Аида ухмыляется мне в ответ. Наконец, мы стоим по одну сторону баррикад. – У нас нет другого плана, верно? Будем придерживаться этого. – И ты меня прости, – вырывается у меня. – То есть… мне жаль, что я разочаровала тебя. Ты хороший учитель, и ты прав в том, что не жалеешь меня. Ты хочешь как лучше, Нико. Но впредь я буду стараться изо всех сил… – Почему? Зачем тебе это? – черные глаза вот-вот проделают во мне дыру, но я не отступлюсь. – Потому, что я люблю Чарли и сделаю все, чтобы вернуть его. – Он тебе даже не родной, – отрезает Нико. – Некоторые сводные братья намного ближе родных, – потупив взгляд, отвечаю я. И Нико замолчал. Он не усмехается над моей «пустозвонной» речью. Он не произносит ничего едкого, словно мои слова имеют хоть какой-то вес. Но я даже рада, что не попадаю больше под подозрение его чутья. Ведь я мечтала лишь о том, чтобы найти своего брата, спасти его и понять какую роль во всей заварушке богов играет его беззащитная, детская жизнь. Идеальным вариантом было бы встретиться с этими трусами один на один. Но неожиданно раздается жуткий грохот. На палубе слышны чьи-то крики. Металл лязгает о металл, раздаются чьи-то команды, звуки борьбы. Но все вопли заглушает удар обломка мачты о деревянный пол, обрушившийся в каютное отделение. Он грохается в нескольких сантиметрах от меня, и только благодаря быстрой реакции ди Анджело мы не оказываемся на том свете. Он выбрасывает черный меч вперед, разрубая его пополам, и резко поднимает меня на ноги. – Что происходит?! – истошно кричу я. – Оставайся здесь, слышишь меня? – Что происходит, Нико?! –На нас напали, – вглядываясь в чернеющую пелену дыма над нами, говорит сын Аида.