Часть XXII Перси
Hans Zimmer & Lorne Balfe – 01. Faith
Молнии ослепляют, а гром заставляет приникнуть к земле, хватаясь за колпачок ручки в кармане. Ноги пружинят от каменного выступа, а глаза быстро привыкают к слепящему, яркому свету. Волны, словно цунами, накатывают на поверхность купола, разбиваясь на тысячи мелких брызг. Жуткий грохот, за которым вновь вспыхивает молния, будто раздробляет вековой барьер, что все это время держал богиню в неволе. – У нас слишком мало времени, – повторяет Калипсо тихим, опустошенным голосом. – Нужно торопиться. Ненависть и противоречивое непонимание иссякают. Я гляжу на богиню с недоверием. – По-моему, слишком ясно, что мы не станем доверять тебе, – стальной голос Аннабет заставляет вздрогнуть. Я оборачиваюсь к своей Воображале и не в первый раз замечаю: в этом человеке не осталось ни намека на прежнюю Аннабет – грубую, но заботливую, строгую, но ласковую. Серые круги под грозовыми глазами отдавали голубизной проступивших вен. Руки сжаты в кулаки, а зубы, время от времени, скрежещут от приступа ярости. Чейз напряжена до предела. И я очень сомневаюсь, что бессмертие поможет богине. – К Арго, – вмешивается Джейсон. – В одном она права, Аннабет – у нас нет времени. Если это проделки Зевса, единственное, что мы можем сделать… – Оставаться на острове! Барьер защитит нас! – Аннабет, три дня, – вмешивается Хейзел. – Мы погибнем в бурю. Корабль не продержится ни на плаву, ни в воздухе. – Я смогу воспользоваться магией и скрыть наше местонахождение, но это лишь собьет богов с толку. В запасе не больше получаса, – голос Калипсо звучит едва-едва, словно она действительно извинялась. – Выдвигаемся. Я дождусь Нико и Беатрис, – вмешиваюсь я, когда Аннабет пытается оспорить слова богини. – Если это был Гелиос, и то, что Беатрис его дочь – правда, то это был самый бездумный поступок, на который ты только была способна. Миндалевидные глаза уставляются на меня ни то с укором, ни то с обидой. В ней не угадывается та девушка, которая должна была остаться в моей памяти навсегда. В груди зияет дыра, заполняемая страхом и отчаяньем, и речи о глубинных, романтических чувствах и быть не может. Все уже решено за нас: Аннабет отказалась от меня. А Калипсо… Калипсо станет хорошей историей моей не сложившейся жизни. – Перси, – начинает Джейсон, когда Пайпер оттаскивает Аннабет в сторону, – ты уверен, что мы поступаем верно? Верно ли? Я слишком часто задавал себе этот вопрос. Но кроме нас некому спасти мир, некому побеспокоится о будущем нашей вселенной, потому я киваю головой и хлопаю друга по плечу. – Если мы выживем, с меня пиво, – ухмыляюсь я. – Я запомнил, – кивает Джейсон и уходит прочь. Анаклузмос удобно ложится в руку, по - знакомому щелкнув перед тем, как небесная бронза сверкнула в лучах молний. Это привычно. Это уже нормально. Особого прилива сил и бодрости как прежде меч уже не дарил. Вспоминая, сколько крови, сколько тварей полегло из-за него, и желание сражаться отпадало само собой. На пляже никого. Молнии, ударяясь о купол, высвобождали жуткий, оглушающий звук битого стекла. Складывалось ощущение, что Зевс просто не в силах снять заклятие, что наложил сам. Уничтожить нас. Уничтожить всех нас. И плевать на Беатрис. На ее брата. На нас самих. Разбирать по полочкам то, что уже давно ясно стало традицией – им плевать, и это не просто слова. Но только мы можем изменить ход событий, и в этом есть некая ирония. Все спасение человечества заключено в руках семнадцатилетних подростков, и это похоже на не слишком удачный анекдот, рассказанный уже не в первый раз. Ветви лиан, пальмы, ветвистые деревья – все это гнется, трескается и вырывается с корнем, поддаваясь жутким, завывающим порывам ветра. Мои друзья чуть в отдалении, но из-за песчаной бури, поднявшейся на пляже, я не могу разглядеть их. Песок попадает в глаза, добирается будто до самых легких, и я задыхаюсь в приступах дерущего кашля. Где Беатрис? Где Нико? Ди Анджело защитит ее. Он точно защитит ее. Вот только страх ледяной змейкой заползал в душу, и я не мог не сдержать крик, сорвавшийся с моих губ, прежде, чем я успел заметить несколько теней, появившихся на пляже: – Беатрис! Ноги сами несут меня к ним, а тело сопротивляется ужасающим порывам ветра, что ударяют в грудь. Вот только это не Нико, как и не Беатрис. Прежде, чем мантикора успевает обернуться, я уже пригибаюсь к земле. Монстру не страшен поднявшийся ураган и потому он окажется рядом со мной за считанные секунды. Следом за ним еще несколько таких же громадных теней. Насчитываю пять мантикор, когда где-то впереди раздается жуткий, знакомый вскрик Аннабет: – Перси!!! Нужно решать. И решать быстро. Броситься к кораблю и бросить Би, или остаться на берегу и быть растерзанным тварями? Выбор не велик и в любом случае ведет к смерти. Беатрис. Би. Как я могу бросить ее? Как могу оставить здесь и сейчас? Но тело уже приняло решение. Я оборачиваюсь и несусь вперед, подгоняемый порывами ветра. Ноги пружинятся от земли, но утопают в рассыпающемся песке. Где-то над головой повторяется треск стекла, и я поспешно закрываю голову руками, в надежде, что осколки не вопьются в кожу. Но ничего такого не происходит. Вместо этого на кожу попадает влажные капли ледяного дождя. Барьер дал трещину. Еще несколько мгновений, и он будет уничтожен совсем. – Перси, скорей!!! – голос Аннабет наполнен ужасом. Родная. Знакомая. Любимая Аннабет. Понимание того, что она по-настоящему переживает за меня, согревает в душе что-то отмершее и забытое, но, несомненно, значимое. – На корабль! Живо! – в надежде, что она услышит, кричу я. Мне нельзя бросать Беатрис. Я не могу потерять еще одного близкого мне человека. Точно так же, как я не могу потерять ди Анджело. Чтобы там ни было, как бы сильно он ненавидел меня – я должен ему. Обязан собственной жизнью, жизнью моего Карманного Солнца. Нужно лишь дать надежду Чейз, лишь сделать вид, что я бегу к ним навстречу, а затем свернуть в лес, отвлекая мантикор. Опасность того, что твари могли разделиться и броситься вслед Арго-II оставалась, но я, в конце концов, лидер поиска, а значит, лакомый кусочек для любого монстра. В это мгновение где-то сбоку раздается вскрик. Я машинально оборачиваюсь и замечаю испуганное лицо, искаженное гримасой ужаса. Нико отражает удар в последний раз. Меч выпадает из рук. Стигийская сталь не спасла его. А затем – тьма. Она окутывает их плотным коконом, словно туман. Беатрис и Нико исчезают так же быстро, как и появились. Нет, Нико даже не ранен. Не пострадал, успел призвать тени. Возможно, они уже на корабле. И эта мысль заставляет меня ускориться. Когда песчаная буря расступается, а я уже замечаю испуганное, испачканное лицо, позади раздается вой мантикор. След потерян, а это значит, что у нас есть немного времени. Цепляюсь за канатную лестницу, поднимаясь вверх. – Ты, – Аннабет хватает меня за шкирку, буквально втаскивая на корабль. – Не смей больше этого делать! – Делать что? – непонимающе спрашиваю я. – Я видела, ты хотел кинуться вглубь острова, – ее взгляд прожигает до мозга костей. – Где Нико? И Беатрис? – спрашивает Хейзел, прерывая наш разговор и свешиваясь с перил. – Я думала, ты ждешь их? Радость от странного, по-своему, заботливого поведения, иссякает. Я мгновенно шагаю вперед к Аннабет. – Они должны быть здесь. Я видел, как мантикора напала на них. Они вовремя переместились по теням. – Перси…– серые глаза раскрываются от ужаса. – Нет, они должны быть здесь. Спуститесь на нижнюю палубу, – вмешивается Лео тут же. – Перси… – Проверь, Аннабет. Лео прав. – Перси, – ладонь Чейз накрывает мою, когда я уже собираюсь ринуться в каюту ди Анджело. – Их нет здесь. Мы должны отправляться. Но тепло ее руки не согревает. Глаза не дарят радости. А гримаса боли разрывает внутренности на куски. Аннабет права. – Если с ними все в порядке и они живы, то мы не можем задерживаться на острове. Осталось всего три дня, а мы должны добраться до Финикии, к храму Гелиоса… – Нет, – вмешивается третий женский голос. Калипсо выглядит уверенной, но даже я в сложившейся ситуации не рискнул бы спорить с Аннабет. – Мы должны попасть на Олимп, – говорит она самую безумную вещь в мире, но следующие ее слова окончательно сбивают меня с толку: – Попасть к Вечному Огню. Я уже открыл было рот, чтобы оспорить ее слова, но Калипсо хватает меня за руку и произносит уверенным голосом: – Погаснет пламени Олимпийский очаг. Ты знаешь, о чем идет речь, верно? Мысли хаотично рассыпаются в сознании. Их слишком много и в тоже время критически мало, чтобы понять, о чем говорит богиня. – Гестия – хранительница очага на Олимпе, и если пламя погаснет… – Начнется хаос, – продолжает Калипсо. – Именно там мойры собираются провести последний обряд. Именно там они держат Чарли. Мне становится зябко. От чувства полной дезориентации мне становится дурно. Нас впихнули в эту реальность без предупреждения, а теперь готовят к тому, что это конец. «Назад все дороги давно сожжены». А в этом, к несчастью, что-то есть… ***Isbells - My Apologies John Murphy - In The House_In A Heartbeat
Лео нервно расхаживает по палубе, оглядываясь на Калипсо, что стоит в отдалении. Она продолжает тихо напевать, скрывая нас от мести богов. Мне понятны чувства Вальдеса: девушка, которую он любил, оказалась предателем. Пусть это и косвенно, но пропажа Нико и Беатрис все еще ее вина. Лицо подруги всплывает перед глазами: мелованная кожа, наполненные слезами глаза, гримаса ужаса и боли. Она не в состоянии поверить, не в состоянии принять то, что сказал ей отец (если это не еще одна уловка Калипсо). Она в ужасе хватается за плечи Нико, стараясь укрыться от жутких, морозящих душу слов. Я видел в ее глазах такое сожаление, такой страх, что самому невольно становилось не по себе. Но ди Анджело был рядом. Он так вовремя коснулся ее волос, так по-особенному обхватил ее за плечи, что я так и замер на месте. Чтобы ни происходило между этими двумя, это вряд ли можно назвать дружбой. И эти взгляды: странные, тревожные, знакомые. Они были так похожи на нас. Но нас к тому времени уже не было. Я оборачиваюсь к друзьям, что продолжают обсуждать дальнейшие свои действия, и не могу понять, почему так остро ощущаю нехватку Би и Нико. Но не хватает здесь не только их. Аннабет. Ее отсутствие должно облегчать мою участь, но на самом деле, это не так. Все, о чем я мог думать последние несколько дней – ее странное, срывающееся, лишенное прежней логики поведение. Что-то изменилось. Изменилось уже давно, и только теперь вышло на поверхность этой недосказанностью и разочарованием. Джейсон, возникший из неоткуда, хлопает меня по плечу, начиная свою речь: – Все изменится. – Конечно, – без всякой охоты отвечаю я. – Не знаю, что между вами произошло, но я уверен, что это не могло пройти бесследно. «Это» – Дом Аида. Место, где я в последний раз видел Чейз нормальной. – Конечно. – Нужно сосредоточиться на пророчестве. Составить план. Стратегически рассчитать каждый наш шаг. И для этого нам нужна Аннабет, – Джейсон виновато пожимает плечами. – Предлагаешь мне позвать ее? – Никого другого она не станет слушать, – говорит сын Зевса. – Пожалуйста, Перси. На самом деле, я последний, кого она вообще захочет видеть. – Не хотелось мне умирать молодым, – бурчу я, вставая из-за «круглого» стола. Взгляды друзей прикованы ко мне, и, когда я отхожу на достаточное расстояние, слышу голос Вальдеса: – Пресвятая Мария, я буду молиться за тебя, Джексон. Улыбка сама проскользнула на лицо. Я не помню, когда в последний раз наша группа действовала так слаженно, так быстро, так обобщенно. Последнее время, все, что могло вспыхнуть на Арго-II: ненависть и скандал. Теперь же, отчасти благодаря Би, мы стали иначе смотреть на ситуацию. Как бы сильно нам не хотелось отказаться от участи полукровки, все мы прекрасно понимали, как много зависит от нас. Я спускаюсь на нижнюю палубу. Отсчитываю три двери и замираю у четвертой, в надежде, что пот прошибет меня не сразу. Должно быть, отказаться от собственных чувств куда сложнее, чем вступить в схватку с монстром. В битве у меня хотя бы было преимущество, здесь же меня ждет поражение без права на реванш. Рука нервно барабанит по деревянному покрытию двери. Чувствую себя словно пятиклассник, которому выпала честь поздравить самую красивую девочку класса. Вот только я не пятиклассник, а Аннабет из гадкой девчонки превратилась в самое красивое создание на всем белом свете. Она открывает чуть погодя, когда нервозность становится чем-то слишком заметным. – Заходи, – уничтожая всю мою подготовленную речь под корню, начинает Аннабет. Серые глаза даже не взглянули на меня. Последнее, что я увидел – золотые волосы, скрывшиеся в полутьме каюте. Где-то между ребрами кольнуло обидное «она отказалась от тебя», а вслед за этим пришли жуткие мысли: ей плевать, она лишь друг, ты должен забыть ее. Забыть? Как, черт подери, можно забыть все то, что пережили? Я прикрываю за собой дверь и поспешно радуюсь тому, что комната освещена теплым, предрассветным и мягким светом, льющимся из крохотного окна. – Мы ждем тебя на палубе, – говорю я абсолютно спокойно. Она вздрагивает. Аннабет сидит за столом в купе бумаг, карт и книг. Кажется, она единственная, кто мог разобраться во всем этом хаосе, и все же плечи ее предательски вздрагивают, а голова понуро опустилась на грудь. – Аннабет? – повторяю я чуть громче. – Ты не задумывался, почему все так сложилось? – мгновенно реагирует Воображала. – Почему мы? Почему всегда мы? Вопрос ставит меня в тупик, и я нервно одергиваю край оранжевой, истрепанной футболки. – Может, так предначертано? – предполагаю я. – За что? Еще один вопрос, который звучит слишком обиженно, слишком нервозно. – Ну, судьба дается не в наказание, – философски ляпаю я. Она издает тихий, истеричный смешок. – А что, если мы просто должны умереть? Что, если в конце пути, так или иначе, мы все должны погибнуть? Я думала об этом так часто, что вывела некую систематику – чем больше мы пытаемся избежать поражения, тем ближе становится наш конец. – Что ты такое говоришь, Аннабет? – ее имя слетает с губ непроизвольно, и я тут же прикусываю язык. Она оборачивается ко мне, и сердце мое непроизвольно сжимается. Воображала стала совсем худой. Совсем уставшей, выжатой, еле живой. Она будто больна: на лбу выступила испарина, губы покрылись истрескавшимися, искусанными кровоподтеками, белое лицо с кругами под глазами. Вымотана. До предела. Руки лихорадочно теребят края футболки. Я хочу помочь. Хочу забыть с ней все тревоги, как это бывало раньше. И хочу помочь забыть ей. А затем, я замечаю алую бисеринку, скользнувшую к искусанным губам. Несколько секунд замешательства и я шагаю вперед. – Аннабет, – я тут же оказываюсь рядом, – у тебя кровь. Я приподнимаю ее лицо к свету горящей настольной лампы. Всего лишь давление. Ничего серьезного, ведь моя Воображала справлялась и не с таким, верно? Она стряхивает мои руки, стараясь высвободиться. – Успокойся, – резко бросает Аннабет. – Это всего лишь кровь. Пройдет. – Запрокинь голову, – упрямо говорю я. – Пусти. Такое сжатое, такое грубое, наполненное злобой «пусти». Но из чистого упрямства, я не разжимаю рук. Грозовые глаза мечут молнии, а ее цепкие пальцы впиваются в кожу моих ладоней. Ее ненависть отражается в царапинах на руках, но мне плевать. – И что дальше, Аннабет? – насмешливо спрашиваю я. – Сбежишь, как обычно? Или скажешь: «все уже давно изменилось»? – Пусти меня, – сквозь зубы повторяет она. – И что? Что дальше, Чейз? Она замирает. Наверное, это в первый раз, когда ее фамилия вылетает из моих уст с таким отвращением. Но я уже не могу остановиться. – Бежишь от себя, чтобы быть сильнее, чем ты есть на самом деле? Скрываешься? Мы были в Тартаре. И мы выжили. Что тебе еще надо, чтобы доказать: ты – часть меня. Точно так же, как и я – часть тебя. И если этого не могут разрушить боги, ты решила сделать это самостоятельно. Поздравляю, Чейз. Ты как обычно – на высоте! Я разжимаю пальцы и вглядываюсь в черты лица Воображалы. Сколько ненависти и боли таилось в грозовых, знакомых глазах. Сколько отчаянья и грусти в гримасе разочарования. Но мне плевать. Аннабет перешла черту. Теперь черту перешел и я. Надеюсь, она ударит меня. Накричит и пошлет восвояси. Сделает хоть что-нибудь, что докажет: она небезразлична. Хоть ненависть. Хоть злость. Но ничего не происходит. Вместо этого она просто смотрит на меня. Сколько проходит драгоценных минут в таком положении – глаза в глаза – сказать сложно. Только никаких проявлений чувств нет. Есть только безразличие и злоба, которую нельзя приписать к эмоциям прошлых чувств. – Di immortales, Чейз! Если бы у меня были мозги, я бы не стал делать этого. Если бы у меня было чувство самосохранения, я бы перед тем, как делать это, тысячу раз подумать. Но я уже прижал ее к столу, уже впился в родные, сопротивляющиеся губы, а остальное – не так важно. Кровь скользнула к губам, и вкус поцелуя стал напоминать раскаленный, жидкий металл, сочащийся по губам к горлу. Руки Аннабет причиняли боль, оставляли кровоподтеки и ссадины, а зубы тщетно смыкались на моих губах. Это не останавливало меня. Перехватив ее руки, что пытались искалечить меня, я сковываю их в замок, и наваливаюсь на нее всем телом. Она не может двигаться. Все еще извивается подо мной и злится. Когда я прекращаю поцелуй, Аннабет рассыпается в проклятиях, шипит и вырывается так, словно это вызывало в ней только отвращение. Она вся горит, будто от лихорадки. На лбу испарина, а кровь окрашивает ее губы в ало-розовый оттенок. – Ненавижу тебя! Ненавижу! – до хрипоты кричит она. – Ненавижу! Как сильно я ненавижу тебя! От обиды в уголках ее глаз выступают слезы, и только это охлаждает мой пыл. – Аннабет, – я перехватываю ее лицо свободно рукой. – Убери от меня свои руки, убери! – Я люблю тебя, – заправляя выбившуюся прядь седых волос, говорю я. – Всегда буду. Она замирает. Кровь стекает от носа к щеке. Стало чуть хуже. Потому я придерживаю ее голову в таком положении, пока кровь не останавливается совершенно. Что ж, теперь она знает о моем секрете. Хотя какой это был секрет? Девушка по-прежнему наблюдает за моими движениями с опаской. И, когда я склоняюсь, чтобы поцеловать ее в лоб, она зажмуривается, а к виску скатывается прозрачная капля. Все кончено, наверное. Все кончено уже давно. Она больше не сопротивляется, а в грозовых глазах нельзя прочитать ничего, кроме удивления. Воображала молчит, когда я отпускаю ее и отхожу в сторону. Спустя некоторое время она усаживается на стул, утыкаясь в бумаги так, будто ничего особенного не произошло. Оглядывая комнату, я замечаю, что она увешана статьями и заметками. Уйти сейчас – значило бы поражение, потому я просто отхожу к стене, погружаясь в чтение бесполезной газеты. Ничего интересного. Ограбление в Нью-Йорке не редкое событие. Я перехожу от статьи к статье – в каждой из них подчеркнуто и выделено несколько слов. Если Аннабет и пыталась найти местонахождение Феникса, эти статьи мало помогли ей в этом. Странные слова угадываются практически в каждой вырезке: маска (обман, ложь), жертва (истец, пострадавший), земля (участок, планета), владения (имение, хозяин), друг (совладелец, напарник), брат (родственник, кузен). Чтобы не хотела найти Аннабет, кажется, этот план провалился. И она решила оставить это. Многие из газет просто-напросто сорваны со стены и кусками смятых бумаг валяются поодаль. Будто это было не действенно, и Воображала решила оставить это. Но в некотором роде, это все же подействовало. Когда я делаю несколько шагов назад, и вся стена попадает в поле моего зрения, я упираюсь в противоположную стену каюту. Мозг начинает сопоставлять каждую вырезку, каждое выделенное слово и я шагаю к столу Аннабет. И, прежде чем та успевает отпрянуть, я выхватываю красный маркер. – Что… что ты делаешь? – раздается ее растерянный голос, когда я начинаю проводить линии по отсыревшей бумаге. – Перси? Я не могу ответить. По крайней мере, до тех пор, пока не сложится вся картинка. Линия за линией я перехожу от одной стороны стены к другой. Алый маркер соединяет слова непонятные мне прежде, а теперь становившиеся чем-то единым. Аннабет повторяет мое имя раз за разом, а я все черчу линии в надежде, что это даст нам хоть какой-то ответ. Но, когда я делаю несколько шагов назад, а маркер сам выпадает из онемевших пальцев, я замираю на месте. Алые линии сложились не в ответ. Они запутали нас еще больше, они сбивали с толку и приводили в неистовство. Теперь все действительно изменилось. – Феникс…– слабым голосом хрипит Аннабет. –…Чарли, – заканчиваю я, глядя на алые, потекшие линии.