Смертный конец.

POV Gerard. Сегодня родителей нет дома, а няня пошла покурить и поговорить по телефону на балкон. Путь свободен. Курс на кухню. Это замечательное место, которое мне всегда хотелось получше узнать. Там много лампочек, которые мигают. Есть белые, красные и даже зеленые. Там вдыхаешь аромат теплого сахара и молока, запахи горячего шоколада и копченостей. В эти дни я постоянно принюхиваюсь. Кроме того, я стал специалистом по лазанию. Ну-ка, что это там наверху? К счастью, у плиты стоит стул. Если на него забраться, я до нее дотянусь. Джерард может вот-вот обжечься, если потянет заручку кастрюлю, в которой кипит вода для лапши. Его надо спасать. Я включаю пять рычагов. Интуиция. Пытаюсь проникнуть в сознание няни. «Ребенок, ребенок в опасности на кухне!» Но разговор с дружком по телефону ее слишком занимает. Я пытаюсь проникнуть в сознание маленького Джерарда, но этот череп прочен, как сейф, который невозможно взломать. Знаки. Воробьи слетаются на карниз и чирикают, чтобы отвлечь мальчугана. Занятый своей кастрюлей, он их не видит и не слышит. Медиумы. Поблизости ни одного нет. Что же делать? Эта ручка слишком далеко. Нужно еще дальше вытянуть руку. Я все-таки схвачу эту длинную палку там наверху и посмотрю, почему она дымит и издает шум. Кошки. Остается кошка. К счастью, в доме есть кошка! Я подключаюсь к ее сознанию. Я немедленно узнаю много вещей о ней. Во-первых, это она и зовут ее Мона Лиза. Удивительно, если сознание людей нам недоступно, то у кошки оно совершенно открыто. «Нужно спасти маленького мальчика!» — говорю я ей. Проблема в том, что Мона Лиза, наверняка уловив мое требование, совсем не спешит его выполнять. Она родилась в этом доме и никогда из него не выходила. Из-за того, что она целыми днями сидит перед телевизором, она стала жирной. Она соглашается встать лишь три раза в день, чтобы нажраться разваренной лапши и химических крокетов, которые обожает. Она никогда не охотилась, никогда не дралась, она даже никогда не гуляла на улице. Она все время оставалась в теплой квартире, уставившись в телевизор. У Моны Лизы есть любимые программы. Больше всего она любит игры, в которых участникам задают вопросы. Эта кошка обожает, когда человек ошибается или чуть-чуть не добирает до джэк-пота. Горечи людей утверждают ее в идее, что кошкой быть лучше. Она полностью доверяет хозяевам. Нет, это еще сильнее, она считает их не своими хозяевами, а своими… подданными. Невероятно! Это животное уверено, что миром правят кошки, которые манипулирует этими большими двуногими поставщиками ее благосостояния. Я приказываю: «Шевелись, иди и спаси маленького мальчика». Она и глазом не ведет. «Я слишком занята, — отвечает наглая тварь. — Ты разве не видишь, что я смотрю телевизор?» Я еще глубже погружаюсь в сознание Моны Лизы. «Если ты не поднимешься, мальчик умрет». Она продолжает спокойно умываться. «А мне все равно. Они других сделают. К тому же все эти детишки в доме, это уж слишком. Столько шума, беготни! И они все делают нам больно, дергая за усы. Я не люблю маленьких людей». Как заставить эту кошку спасти ребенка? «Слушай, кошка, если ты сейчас же не поспешишь спасать маленького Джерарда, я нашлю помехи на телевизионную антенну». Я не знаю, способен ли я на это, но главное в том, что она поверила. Судя по всему, ее охватили сомнения. Я читаю в ее сознании воспоминания о помехах из-за грозы, когда экран был как будто покрыт снегом. А еще хуже были поломки и забастовки, которые ее очень раздосадовали. — Ой, здравствуй, кошка. Ты первый раз пришла потереться о меня. Какая ты хорошая, как приятно гладить твою шерсть! Я лучше буду играть с тобой, а не с этой палкой наверху. POV Ben. Вчера я долго сидел перед зеркалом. Я делал гримасы, но даже когда я гримасничаю, я себе нравлюсь, Родители надели на меня мягкие голубые памперсы. Они говорят, что это для того, чтобы я делал в них «пипи» и «кака». Не знаю, о чем они говорят. Я спрашиваю «что пипи?», и мама мне показывает, я рассматриваю желтую жидкость. Я ее нюхаю. Мне противно. Как из такого красивого тела, как у меня, может вытекать жидкость, которая так плохо пахнет? Я злюсь. Это так несправедливо. И потом, как унизительно носить эти памперсы! Кажется, все люди без исключения делают «пипи» и «кака». По крайней мере, так говорят папа с мамой, но я им не верю. Наверняка есть такие, кто избавлен от этого бедствия. У меня болит голова. У меня часто бывают головные боли. Произошло что-то очень важное, но я забыл, что именно. Я знаю, что пока это не вспомню, у меня будет болеть голова. POV Mikey. Родители ушли. Мне нравится оставаться одному. В это время можно о многом подумать, мне нравится ползать по дому и изучать его, но дома часто бывает много людей, они называют себя моими родителями и сестрами. У меня есть старший брат, он старше меня всего на 2 минуты. Он особенный. Думаю Джерард единственный, кто понимает меня в этом доме.

***

Мы с Келлином ищем другой путь в мир «седьмых». Летим на восток, поднимаемся к вершине горы и пытаемся взлететь выше, но невидимая преграда нас останавливает. — Я же тебе говорил, мир ангелов — это тюрьма, — мрачно бормочет Келлин. Как бы случайно, перед нами возникает Джон Леннон. — Хо-хо! Что это вы тут замышляете? — Хватит с нас этой работы. Эта задача невыполнима, — резко говорит Келлин, демонстративно уперев кулаки в бока. Джон Леннон понимает, что дело серьезное. — А ты что думаешь, Фрэнк? Келлин отвечает за меня: — Его яйца еще не успели проклюнуться, а уже протухли. «Они» подсунули ему какого-то неумелого и угрюмого Джерарда, какого-то самовлюбленного Бена и какого-то Майкла, который любит одиночество. Хороши подарочки! Джон Леннон не удостаивает моего друга даже взглядом. — Я обращаюсь к Фрэнку. Что ты думаешь, Фрэнк? — Я не знаю, что ответить. — Мой инструктор настаивает: — Ты не испытываешь ностальгии по жизни смертного? Вспоминаешь о своей жизни во плоти? Я чувствую, что оказался меж двух огней. Широким жестом Джон очерчивает горизонт: — Ты страдал. Ты боялся. Ты болел. Теперь ты чистый дух. Свободный от материи. Сказав так, он пролетает сквозь меня. Келлин с отвращением пожимает плечами. — Но мы потеряли все чувства. Мы даже сесть нормально не можем. Он изображает жестом, как будто упал, сев на несуществующий стул. — Мы больше не стареем, — говорит Джон. — Но мы не ощущаем проходящего времени, — возражает Келлин. — Нет больше секунд, минут, часов, нет ночей и дней. Нет времен года. — Мы вечны. — Но у нас больше нет дня рождения! Аргументы множатся. — Мы не страдаем… — Но мы больше ничего не чувствуем. — Мы общаемся с помощью духа. — Но мы больше не слушаем музыку. Джон Леннон не дает привести себя в замешательство. — Мы летаем с невероятной скоростью. — Но мы не чувствуем даже дуновения ветра на своем лице. — Мы постоянно бодрствуем. — Но нам больше не снятся сны! Мой наставник пытается заработать еще очки, но Келлин не сдается: — Нет больше удовольствий. Нет секса. — Но и боли больше нет! И мы имеем доступ ко всем знаниям, — парирует Джон. — Нет даже больше… книг. В Раю даже библиотеки нет… Моего инструктора задевает этот аргумент. — Действительно, у нас нет книг… но… но… Он ищет и находит ответ: — Но… они нам и не нужны. Жизнь любого смертного несет в себе потрясающую интригу. Лучше всех романов, лучше всех фильмов: посмотрите на простую жизнь человека, с ее неожиданностями, удивлениями, болями, страстями, любовными переживаниями, удачами и падениями. И это НАСТОЯЩИЕ истории, лучше не придумаешь. Тут Келлин Куинн не знает, что ответить. Джон Леннон, однако, не спешит изображать триумфатора. — Раньше я тоже, как и вы, был бунтовщиком. Он поднимает голову, как будто хочет посмотреть на сгущающиеся облака. Наконец изрекает: — Хм… Пошли. Я постараюсь немного удовлетворить ваше любопытство, открыв вам один секрет. Следуйте за мной.

***

POV Mikey. Я практически все время один. Иногда мы играем с Джерардом, и мне это нравится. Он единственный человек, который хочет со мной общаться, играть. Не давно он сказал, что чувствует некую ответственность за меня, и что всегда будет защищать меня. Это очень радует, у меня есть мой лучший друг. Я все вижу мутно, не могу нормально кого-то увидеть или различить вдалеке. Когда мне было 3 года, мама часто водила меня к врачу, а потом одела странные стеклышки в черной оправе, назвав это очками. С их помощью я очень хорошо вижу и мне это нравится, но в садике меня все дразнят и никто не хочет со мной общаться. Кроме моего брата, он защищает меня, как и обещал. Я чувствую странное чувство к нему, хочется обнять его и никогда не отпускать. POV Ben. Днем я рисую, а ночью у меня беспокойный сон. Мне часто снятся сны. Мне снится, что у меня в голове сидит животное и оно хочет оттуда вырваться. Это крольчонок, и он мне грызет череп изнутри. Продолжая хрустеть, он все время повторяет одну и ту же фразу: «Надо, чтобы ты обо мне вспомнил». Иногда я просыпаюсь с ужасной головной болью. Сегодня ночью боль была еще сильнее, чем обычно. Я встаю и иду к папе с мамой. Они спят. Какое они имеют право спать, когда у меня так болит голова? Я думаю, они меня не любят по-настоящему. Я рисую свою боль и существо, которое сидит внутри меня и меня гложет. POV Gerard. Мне страшно. Я не знаю, почему мне страшно. Вчера по телевизору показывали то, что они называют вестерн. Я просто окаменел от ужаса. Все тело тряслось. Семья была удивлена. Сегодня утром появились сестры, изображающие ковбоев, чтобы меня напугать. Я бегу в другой конец квартиры. Они ловят меня в столовой. Я бегу на кухню. Они ловят меня на кухне. Я бегу в ванную. Они ловят меня в ванной. — Сейчас мы с тебя скальп снимем, — заявляет самая маленькая, Мари. Ну почему она говорит такие злые вещи? Сестры гонятся за мной до комнаты родителей. Потом хотят схватить меня в темной комнате, но я ускользаю у них между ног. Я в ужасе. Где спрятаться? Мне в голову приходит идея. Я бегу в туалет. Для большей безопасности закрываюсь на задвижку. Они стучат в дверь, но я ничего не боюсь, она прочная. В туалете я чувствую себя как в крепости, а они продолжают стучать. Вдруг удары прекращаются. Слышны голоса. — Что здесь происходит? — спрашивает папа. — А Джерард в туалете закрылся, — пищат сестры. — В туалете? И что он там делает? — удивляется папа. И тут меня осеняет. Я произношу фразу, которую всегда говорит папа, когда он хочет побыть спокойно в туалете и которая раздражает маму: — Я читаю книгу. За дверью повисает тишина. Я знаю, что в доме слово «книга» немедленно вызывает уважение. — Что же теперь, дверь взрывать? — любезно предлагает Мари. Напряженное ожидание. Затем я слышу, как папа ворчит: — Если он сидит в туалете, чтобы читать книгу, нужно оставить его в покое. Этот урок отпечатывается у меня в голове. Если все не так, как надо, ты закрываешься в туалете и читаешь книгу. Я сажусь на стульчак и осматриваюсь. Справа лежит кипа журналов, а над ней находится папина этажерка — его библиотека. Я беру книгу. Страницы заполнены буковками, которые лепятся одна к другой и которые я не могу расшифровать. Я любуюсь на обложки книг. К счастью, здесь есть детский альбом с картинками. Я его знаю. Папа мне его уже читал на ночь. Там говорится про гигантского человека у лилипутов и про лилипута у гигантов. По-моему, этого человека зовут Гулливер. Я рассматриваю картинки и пытаюсь понять буквы, чтобы они складывались в слова. Это слишком сложно. Я задерживаюсь на рисунке гиганта, связанного толпой маленьких человечков. Однажды я научусь читать и закроюсь в туалете надолго, очень надолго, и буду читать так много, что забуду все, что происходит за дверью.

***

Джон Леннон ведет нас к скалистым горам на северо-востоке. Он указывает на узкий проход, и мы устремляемся в лабиринт туннелей. Наконец мы попадаем в огромный грот, освещенный четырьмя сферами примерно по пятьдесят метров в высоту, которые висят в двух метрах над землей. Ангелы-инструкторы летают вокруг них, как мухи вокруг светящихся висячих арбузов. — Это место предназначено лишь для ангелов-инструкторов, — сообщает наш наставник. - Но, учитывая ваше желание увидеть то, что другие ангелы не видят и даже не стремятся увидеть, я хочу немного удовлетворить ваше любопытство. Мы приближаемся. Все шары одинакового размера, но содержание у них разное. В первом находится душа минерального мира. Во втором — растительного. В третьем — мира животных. В четвертом — душа мира людей. Я подхожу к первой сфере. Внутри нее подрагивает светящееся ядро. Неужели это душа Земли, Alma mater, о которой говорили древние? — Значит, у Земли есть душа? — Да. Все живет, а все, что живет, имеет душу, — отвечает Джон Леннон. И небрежно добавляет: — А все, что имеет душу, стремится развиваться. Потрясенный, я любуюсь шарами. — Все живет, правда? Даже камни? Даже горы, и ручьи, и булыжники. Но их душа находится на низком уровне. Чтобы его измерить, достаточно посмотреть на мерцание ядра и интуитив, но определить состояние души. — Таким образом, — говорю я, усвоив эту космогонию, — минерал, будучи на уровне 1, должен иметь 100 пунктов, растение — 200, животное — 300, а человек — 400… — Именно! Я вглядываюсь в душу Земли, но у нее не 100 пунктов ровно, а намного больше… 163! Второй шар, скрывающий душу лесов, полей и цветов, тоже имеет не 200, а 236 пунктов. Сфера животных имеет 302 пункта. Что до человечества, то у него только 333 пункта. — Как, — удивляюсь я, — у человечества нет 400 пунктов? Джон утвердительно кивает: — Как я уже говорил, в этом и состоит весь смысл нашей работы. Помогать людям стать настоящими людьми. Подлинными «четвертыми». Но, как ты видишь, люди не занимают отведенное им место. Они даже не на полпути между третьим уровнем животных и пятым мудрецов. «Недостающее звено» — это они. Меня смех разбирает от слов Ницше о сверхчеловеке. Прежде чем стать сверхчеловеками, пусть они сперва станут просто людьми! Я наклоняюсь над шаром человечества и внимательнее приглядываюсь к шести миллиардам крошечных пузырьков, каждый со своим светящимся ядром. Келлин Куинн молчит, но я догадываюсь, что он находится под сильным впечатлением от вида всех человеческих душ. Джонс склоняется над сферой. — Вот все наши клиенты. Здесь разыгрывается основная партия. По-моему, если человечество не поставит перед собой такой цели, как самоуничтожение, то через несколько веков смертные станут настоящими людьми, настоящими «четвертыми». Но нам, ангелам, предстоит сделать огромную работу, чтобы поднять их до этого уровня. Леннон рисует в нашем сознании кривую. Он оптимист. Человечество развивается все более ускоряющимися темпами. Благодаря современным транспортным средствам и росту количества путешествий, глобальным связям, распространению культуры в планетарном масштабе, все более многочисленным и доступным средствам массовой информации, мудрецы (или «пятые») могут отныне быстрее распространять свое влияние. — Посмотрите, как люди жили раньше и как они живут сейчас. Раньше все боялись хищных зверей. Сегодня за ними наблюдают в зоопарках. Люди боялись голода, они были вынуждены заниматься тяжелым и неблагодарным трудом. Сегодня эти задачи выполняют роботы и компьютеры. У человека появляется все больше и больше свободного времени, чтобы думать. А когда человек думает, он задает себе вопросы. В начале третьего тысячелетия шансы повысить сознание человечества велики, как никогда. Раньше, например в Древней Греции, в расчет принимались лишь «граждане», то есть свободные люди. Рабы и иностранцы были не в счет. Позднее мало-помалу все эти «маргиналы» получили равные права.