Во благо

Николас никогда не любил совместные вылазки с Вашем. Не потому, что на того нельзя положиться — уж на что Вольфвуд не любил работать в паре с кем бы то ни было, предпочитая решать все дела в одиночку, с этим парнем определённо было очень легко договориться. И, выполняя свою часть действий, Николас всегда мог быть уверен, что вторая часть будет сделана именно так, как надо. Чёрт, да даже лучше, чем надо. Вольфвуд не мог не признать, что парень был хорош; возможно, слишком хорош, так что даже священник, оттачивавший своё мастерство едва ли не с рождения порой несколько терялся на его фоне, что не могло не задевать. Но даже не это злило Николаса больше всего. А злило его то, что Ваш просто патологически не мог сделать всё нормально. Не то чтобы Николас считал нормальным убивать людей направо и налево, нет. Но застрелить тех, кто угрожает тебе самому и угрожает далеко небезосновательно — вот это вполне нормально. По-видимому, для всех, кроме Ваша. Поэтому вместо того, чтобы хладнокровно (ну, хорошо, не обязательно именно хладнокровно) прибить часового, забрать у него ключ и забраться дальше внутрь реактора, он решил тихонько прокрасться мимо в своём обычном стиле. Вольфвуд не спорил: нечто подобное удавалось ему хорошо из раза в раз; вот только сегодня Ваш кое-чего не учёл. Он ведь сам попросил Николаса пойти вместе с ним. «Мне понадобится твоя помощь» — с такой наивной улыбкой, совершенно идиотской и чертовски привлекательной. Может, прорываться вдвоём и правда легче, но у Николаса были скрипучие ботинки, а главное, слишком тяжёлое оружие, и он привык пользоваться им по назначению, но никак не волочить за собой. Короче говоря, Вольфвуд облажался. Хотя вины своей и не признавал, даже порадовался немного (безо всякого стыда, кстати), что пришла пора более активных действий, под которыми Николас подразумевал драку. Но началась она не за здравие, а за упокой, как только он почувствовал, что кто-то сбил его с ног. Он даже подумал было со смесью чувства оскорблённого достоинства и какой-то неоправданной радости, что это Ваш закрыл его собой, пока не понял, что тот просто-напросто оттолкнул его с дороги, чтобы не позволить застрелить охранника. Сам он, конечно же, стрелял только по конечностям. Ещё бы целился в фуражку или пуговицы на штанах! Николас уже вновь дотянулся до своего оружия и практически из одной только вредности шарахнул по группе подбегавших громил полной огневой мощью; их замешательства хватило на то, чтобы друзья успели спрятаться за ближайший угол… — Бежим, — шепчет Ваш, перезаряжая свой пистолет — так виртуозно, что Николас почти залюбовался, но не настолько, чтобы совсем потерять голову. — Наружу или внутрь? — уточняет он, заранее зная ответ. — Конечно, внутрь, — успевает отозваться Ваш прежде, чем умчался вглубь коридора. Конечно, внутрь, и плевать, что включённая кем-то сигнализация соберёт там всех, кто по каким-то причинам ещё не успел наставить на них свои стволы. Ваш бежит впереди, и полы его красного плаща нелепо колыхаются, закрывая Николасу обзор. Его всегда раздражал этот дурацкий плащ; зачем он вообще нужен, только мешает ведь — элемент образа, обыкновенный пафосный жест? Однажды Ваш рассказал что-то о красных цветах, обожаемых девушкой, в которую он был влюблён когда-то давным-давно (Николас помнил, что его чем-то задели тогда эти слова, но почему? И подумал ещё про себя, что, похоже, ничто человеческое ему не чуждо. Он ведь не человек? (Вопросительный знак лишний). А потом время, как обычно, начинает ползти с другой скоростью; вместо тиканья стрелок теперь выстрелы и падения тел, а Николас вдруг понимает ещё одно предназначение красного плаща: сам Ваш наверняка учёл это, пусть даже бессознательно. На красном плаще не слишком-то заметна кровь, вернее, не заметна вообще, если не вглядываться. Но Вольфвуд вгляделся, и не видеть теперь не мог: всплески и разводы, потёки и пятна, везде. Везде. Откуда только успели взяться? (Неужели и правда тогда не просто толкнул, но ещё и защитил?) Он видел пару случаев, когда Ваш был ранен; он тогда почти комично морщился, говорил «повезло на этот раз, едва задело» и заедал боль пончиками. Но похоже было, что на этот раз не повезло. А потом происходит кое-что и вовсе непоправимое, ужасное: Ваш роняет свой пистолет, как будто у него не хватает сил удерживать его в руках, — стук-стук-стук — тот покатился по бетонному полу куда-то в угол, и Николас даже не пытается перехватить его, настолько он цепенеет от этого зрелища. Cамое обидное, их оставалось всего-то двое против семерых.