Перья цвета облаков

В груди тихо бьется сердце, эмоции приглушены и безуспешно пытаются достучаться до сознания, грудь сдавливает болью. Боль. Ее в этот раз слишком много. Невыносимая. Тягучая и вязкая, словно мед. Сладкий поначалу, но стоит переесть, и сладость сменяется почти горькой приторностью, запах забивается в ноздри, мешает дышать, а липкая жижа словно застревает в горле. И чем больше ешь, тем противнее становится. Хочется запить быстрее водой. Насыщенная боль, отливающая всей бездной черноты и дарящая ломоту в груди. Саске чувствовал себя сломанным и обманутым.Боль, как наказание, ее можно принять и прочувствовать, и он знал, что заслужил ее — заслужил в первую очередь тем, что доверился. И всё, что он хотел сейчас — просто остаться наедине с ней, позволяя ей раскрыть пасть, обнажая иглы клыков, и, наконец, сожрать его не сопротивляющееся тело. Хруст костей, куски мяса в зубах, кровь, каплями брызнувшая на пол и жуткое чавканье в тишине — если бы Боль была зверем, то именно так она бы разделалась с Учихой. Больно было даже от Его имени, периодически всплывающим в памяти, от воспоминаний о Нем. Больно от осознания, что не нужен Ему. И что сделать, если даже дышать без Него больно? Саске не слышит ничего кроме болезненного шума в голове и редких отголосков слогов Его имени, и от этого буквально выворачивает. Кто-то что-то говорит про «наказание», про «грех» и еще кажется про что-то. Саске тупо смотрит в пол, не реагируя и даже не вслушиваясь. Однако, в какой-то момент Его имя, слетевшее с губ говорившего, заставляет вздрогнуть, дернуться и поднять взгляд на того, кто посмел произнести его. Впрочем, сразу же становится неважно. Без разницы. Боль слишком сильно сдавила грудь. — Это жестоко… — тихий голос Конан где-то совсем рядом звучит с осуждением. — Так нельзя. — Уже более уверенно и громко заявляет она, холодно глядя на Мадару. — Он достоин этого наказания, — непреклонно роняет мужчина. — Заприте его, изгоните или еще что, но не так! — бессильный хлопок крыльев и явные нотки отчаяния в голосе амура. — Ты женщина, да и к тому же амур. Тебе не понять, что так нужно, — качает головой Мадара, а затем разворачивается, вставая спиной к ангелам и показывая, что разговор закончен. Конан сжимает зубы, опуская голову и с неверием смотрит в пол. — Женщина и амур, да? — усмехается она, зло сжимая кулаки. — Зато ты ведешь себя как чудовище! — выпаливает Конан, срываясь на крик. — Ангела нельзя засовывать в Чистилище, — шипит она. — Нельзя, — боль в ее голосе слишком отчетлива. Конан знает, что Саске совершил непоправимое, и что должен быть наказан, но… Но не так. Такое наказание выходит за рамки жестокости и переходит уже в настоящее издевательство. А они, в отличие от демонов, острее воспринимают страдания друг друга. Они искренны в эмоциях, поэтому их боль всегда настоящая, их сострадание всегда идет от сердца, они умеют чувствовать так, как не умеет никто. Но Мадара решил, что отправить Саске на несколько дней в Чистилище послужит ему достойным уроком. Наверняка так и будет, конечно, при условии, что ангел не истечет кровью за несколько часов. В Чистилище не должно быть представителей их вида. Они несут свет, они сами по себе фактически и есть свет, а Чистилище полностью устлано ядовитыми стеблями растения, которое на этот самый свет и реагирует. Для привычных обитателей Чистилища оно опасно только при соприкосновении, но к ангелам оно само так и тянется соприкоснуться. Растение призвано убивать любой свет в Чистилище и, само собой, ангела, который и есть этот самый «свет», постигнет не самая лучшая участь. Саске еще слышал отдаленный голос Конан, который постоянно переходил на крик, но под конец стал совсем тихим. По крыльям прошлось что-то холодное, и ангел инстинктивно попытался это сбросить, расправив их. И каково же было его удивление, когда расправить крылья не получилось. Они упирались во что-то холодное и твердое. Сталь. Саске дернулся, широко распахивая глаза и, наконец, осознавая. Его посадили в клетку. Настоящая, будто бы птичья, клетка. Черные стальные прутья, загнутые куполом от основания клетки и до верха не позволяли стоять в полный рост и расправить крылья. Саске выдохнул и сел на пол клетки, прижимая крылья к себе и стараясь абстрагироваться от окружающей действительности. Ему хотелось стать как можно меньше и не касаться крыльями холодной стали — она словно обжигала. — Первый раз вижу столь прекрасную картину, — без тени улыбки сказал Мадара и провел рукой по прутьям клетки. — Черноволосый ангел с белыми крыльями заперт в черной клетке. Это по-своему прекрасно, — он нахмурился. Саске резко вскинул голову, глядя холодно и гордо, без тени страха. — Надеюсь, ты усвоишь урок, — глянув с присущим ему надменным спокойствием проговорил Мадара. Саске отвернулся и поднял взгляд вверх — на синее спокойное небо с пушистыми плывущими облаками. Оно успокаивало, дарило ощущение удовлетворения и приглушало боль. Наверное, он видит его в последний раз. Тот, кто был рожден для того, чтобы защищать это небо. Любой ценой защищать. Но Саске предал его. Он сделал выбор и выбрал неверно, однако… — Я не жалею, — шепотом проговорил он, сужая глаза. — Не жалею ни о чем. — В глазах отразился свет. Белое перо упало на пол клетки. Саске откинулся спиной на прутья клетки, засовывая руки в карманы, прикрывая глаза и чуть разводя колени, чтобы усесться удобнее. Он оставался собой в любом случае, не теряя гордости и смелости. Сейчас неважно, насколько ему больно. Саске вздохнул и прикрыл глаза — он запомнит свой дом именно таким — с чистым небом, чуть влажным воздухом и запахом солнца. Еще одно перо падает с крыла, кружась в воздухе и мягко приземляясь на пол клетки. Саске подхватывает его и вертит в руке, рассматривая со всех сторон, а через секунду прыскает и заливается веселым смехом. Мадара удивленно поворачивает голову и с хмурым осуждением смотрит на смеющегося ангела. Перья падают с крыльев лишь тогда, когда ангел переступает закон. И когда одни перья опадают, на их месте появляются другие. И эти другие обычно… — … черные, — со смехом выдыхает Саске, вертясь в клетке и пытаясь рассмотреть себя со спины. Снизу и на самых кончиках крыльев начинают пробиваться черные перья. Словно Учиха испачкался в саже или чернилах. Черные перья, как пятна клякс на белом листе. Позорные пятна. Впрочем, без разницы. Саске ненавидел свои крылья с рождения и неважно какого они цвета, ситуация не особо менялась. — Это не смешно, — с упреком в голосе сказал Мадара, глядя на парня с осуждением. — Ты прав, — отсмеявшись, кивнул Саске. — Ты умрешь в одиночестве и темноте, — вздохнул мужчина. — Это не смешно, — сурово повторил он. — Да, наверное, — легко соглашается Саске, пожимая плечами. — Но что-то не рыдается. Смерть, как вариант, подходит мне лучше всего, — он усмехается и, спокойно глядя в глаза Мадары, дотрагивается до своей головы и поднимает руку выше — к едва заметному обручу света над головой — к нимбу. — Не делай этого, — качает головой Мадара, сжимая зубы и с неверием глядя на Саске. Рука хватается за светящийся обруч, сжимает его, не реагируя на жжение кожи. Одним сильным движением Саске сдергивает нимб с головы, заставляя его зазвенеть, и швыряет его между прутьев клетки. Нимб звенит, и этот жуткий, громкий звон наполняет помещение. Обруч катится по полу и в какой-то момент останавливается. Звон, будто крик — пронзительный и сильный не прекращается. Мадара с горьким сожалением смотрит на упавший нимб, а затем поднимает взгляд на Саске. — Отрекаюсь, — шепчет Учиха, внимательно глядя на свой нимб, без тени сожаления в голосе. — Слышишь, Небо? — он поднимает голову вверх. — Я тебя больше не признаю. И тебя не признаю, — он впивается взглядом в мужчину. — Зачем ты это сделал? Теперь ты больше не сможешь вернуться в Рай, — тихо говорит Мадара. — Я и не планировал, — пожимает плечами Саске. — Из Чистилища и не возвращаются, — отрезает он. Боль все еще слишком сильно бьет в висках и раздирает душу. Но… почему-то действительно не рыдается. Больно до ужаса, хочется выплакать это всё или прокричаться. Хочется содрать с себя кожу, ногти, волосы, глуша физической болью моральную. Но отчего-то не плакалось и не кричалось. Слезы не текли из глаз, а крик застревал в горле. Но улыбка и смех давались куда проще. И все бы ничего, если бы этот смех и улыбка не были наполнены такими тоннами боли и отчаяния. Его жизнь кончается здесь. — Хочешь попрощаться с братом? — спокойно интересуется Мадара. Саске кивает и внимательно смотрит, как мужчина отходит к огромным двустворчатым дверям из белого дерева и открывает одну из них. Итачи заходит и сразу быстрым шагом направляется к брату. — Саске, — строго начинает старший Учиха, но взглядом натыкается на чернеющие перья и замирает. — Прости меня, — виновато улыбается Саске. — Все хорошо. Ты не виноват, — Итачи дотрагивается до прутьев клетки, сжимая их и с болью глядя на брата. — Все будет хорошо. Ты скоро вернешься обратно, и все будет по-прежнему. Саске улыбается и качает головой. — Я снял свой нимб. Я больше не вернусь, — слова даются тяжело и звучат, как приговор. Саске и вправду больше не вернется. Итачи чувствует, как задыхается — дышать становится не просто тяжело, а невозможно. Он до боли сжимает прутья и прижимается к ним лбом. — Саске… — и столько боли в голосе, во взгляде, что младший Учиха сглатывает и закусывает губу. В животе спазмом скручивается страх за брата. — Пообещай мне, что не сделаешь ничего безрассудного или неправильного, — просит Саске, с тревогой глядя на Итачи. — Это ты мне должен был обещать… — Обещай, — настаивает Саске. Старший Учиха вздыхает и кивает головой. — Саске уже пора, — тихо замечает Мадара. Итачи бросает на него холодный, отстраненный взгляд и сухо кивает. Он последний раз бросает взгляд на Саске и быстро выходит, борясь с желанием обернуться. — Пора, — кивает Мадара. Саске кивает в ответ и смотрит, как старейшина что-то чертит в воздухе, и уже через секунду пол под Учихой распахивается черной бездной. Ровная дыра в полу прямо под клеткой диаметром метров десять, наполненная абсолютно черной непроглядной тьмой. У ангела перехватывает дыхание. Саске чувствует холодный колючий ветер, вырывающийся мощными порывами из дыры. Волосы, одежда и крылья — он пронзил все, забираясь под майку и пробегаясь по спине, оставляя после себя мурашки. Он смотрит вниз и понимает: высота здесь не меньше ста метров. Ветер воет во тьме, словно голодное хищное животное. Саске вся это бездна напоминает зверя, раскрывшего пасть и в нетерпении ожидающего, когда же ему бросят свежего ангельского мяса. Но и этот жуткий ветер еще не все. Внезапно скользящий резкий свист перекрикивает ветер, разрезая его. Из темноты вырываются вверх несколько черных колючих стеблей. Длинные толстые стебли извиваются и пытаются дотянуться до клетки, вонзить в нее жесткие тонкие иглы колючек и забрать весь свет. То самое растение. Саске судорожно выдыхает, прислоняясь спиной к клетке и стараясь не обращать внимания на дикий вопль ветра и хищный свист растения. Мадара опускает руку вниз, и Учиха чувствует, как клетка сначала медленно, а затем, резко ускорившись, падает вниз. Волосы ангела взметываются вверх, перья крыльев дрожат от ветра, дыхание перехватывает. Густая холодная темнота буквально проглатывает его. Стебли растения сразу же устремляются вниз, за клеткой на оглушительной скорости пытаясь поймать свою жертву. Старейшина одним движением закрывает дыру, а на пол, кружась, падают несколько белых перьев. — Прощай, Саске, — тихо шепчет Мадара, глядя в пол, где секунду назад раскрыло свою пасть Чистилище.