***
— Нии-сан, что с тобой?! — испуганно вскрикнул Элрик-младший, когда к ним в гостиничный номер зашли военные, держа Эдварда с боков и помогая ему идти. — Ты ранен?! — Все в порядке, Ал, — устало улыбнулся блондин, пытаясь успокоить брата своим беспечным видом. — Я цел. Однако Альфонс мигом взметнулся от письменного стола к двери, роняя на пол все книги и записи, изучаемые им перед этим, и подхватывая за бок алхимика. — Нии-сан... — Эдвард аккуратно сел на кровать. — Большое спасибо, ребята, вы свободны, — благодарно кивнул юноша военным. — Есть! — хором гаркнули солдаты и вышли из номера. — Эд... — начал было Элрик-младший, но блондин перебил его: — Ал, закрой дверь. Доспехи с характерным лязгом подошли к выходу, выполняя просьбу, а когда мальчик обернулся, то застал брата за осматриванием протеза ноги. — Вот же черт! — гневно пыхнул юноша, глядя на вогнутое колено. — Эд, что случилось? — вопросил Альфонс, с привычным ужасом видя очередные трещины и вмятины на автоброне брата. А ведь на месте этого искореженного металла могла быть вполне живая нога, стоило бы ему только не так повернуться... Блондин подозрительно глянул на дверь и окно, а потом устремил взгляд прямо в красные огоньки глаз, алыми рубинами сверкающих в забралах. — Гомункулы, — коротко обронил он. — Что? — ахнул мальчик, в испуге посмотрев на брата. — Что им было надо? Опять философский камень? Юный государственный алхимик хмыкнул и с горькой жестокостью заметил: — А им больше ничего другого и не нужно, Ал. Мы для них лишь ценные жертвы, забыл? «И живы мы пока что только потому, что им так надо». Элрик устало закрыл глаза. Хотелось уснуть, впасть в спячку, а очнуться тогда, когда цель окажется достигнутой и все уже будет кончено. Если будет. Эдвард снова вспомнил Пятую Лабораторию и то, что там произошло. Философский камень... Он был близко как никогда еще. Его уже можно было представить, можно было вообразить, как будут переливаться алые, как кровь, грани, как он будет светиться, испуская драгоценные лучи, дарующие больным исцеление, а мертвым — воскрешение. Эдвард уже даже смог представить, как широко улыбнется Ал, когда вернется в свое тело, как они вместе вновь искупаются в речке, не боясь, что сотрется печать, связующая душу с этим миром, или что не заржавеют доспехи, являющиеся сосудом-телом. Он смог это представить, представить, что они вновь будут счастливы, ощутить гулкие удары радости внутри. Но потом... Те люди. При виде их внутри алхимика все оборвалось, разбившись на ледяные капли, осевшие на стенках легких. Стало невозможно дышать, тело словно онемело. Раньше Эдварду казалось, что он готов пойти на что угодно, лишь бы искупить свою вину, но после Лаборатории он понял. Ни одно счастье не стоит человеческих жертв. Пускай они и преступники, пускай они и убивали, но ведь они все равно в первую очередь остаются людьми. А если бы он использовал их как сырье, то сам стал бы таким же убийцей, даже если это было бы сделано из любви к брату. Для преступлений не существует оправданий. Преступление всегда остается преступлением, как ты его ни маскируй чувствами и побуждениями. В этом Эдвард тоже убедился после той страшной ночи. — Как тебе удалось на них натолкнуться? — мысли Элрика прервал тонкий голос, эхом отскакивающий от холодной поверхности доспехов. — Они сами... То есть он сам меня нашел. Я дрался с Завистью, — пояснил блондин, задумчиво проводя живой ладонью по сломанному автопротезу правой руки, застывшему в вытянутой форме и отказывавшемся слушаться. — А потом приехал фюрер с солдатами... — Сам фюрер?! — изумился младший. — Мне тоже показалось это странным... Однако солдаты объяснили это тем, что в штаб поступил звонок от какого-то жильца, увидевшего драку и испугавшегося, что что-нибудь произойдёт, а Бредли узнал меня в описании. Вот забеспокоился об алхимиках своих и приехал, — пожал плечом блондин. — Странно, конечно, но другого объяснения я и сам найти не могу. Так вот. Он приехал, и Зависть сбежал. — Так просто? — недоуменно посмотрел Альфонс, не веря. Слишком уж все странно. — Нет, порычал, конечно, и поскалился, но без всяких вспышек гнева... И не смотри на меня так: я сам ничего не знаю! — возмущенно воскликнул юноша, чувствуя исходящее от брата недоверие. — Вечно ты что-то недоговариваешь, нии-сан! — обиженно бросил младший, на что Эдвард подавился воздухом. — Да правду я тебе говорю, честно! — Ты так же честно всегда и молоко пьешь, поливая им цветы в горшках! — А это-то здесь при чем?! — Элрик-старший по привычке хотел зло взмахнуть правой рукой, но протез уныло звякнул и скорбно повис плетью. — Ал... Звони Уинри. Скажи, что мы к ней приедем... Когда там ближайший поезд? — Самый ближний через сорок минут. — Нет, это слишком близко... Когда там еще... — От автоброни отлетела пара болтов, и те с насмешливым гулом покатились по полу. — Сорок минут, говоришь? Надо быстрее собираться. Позвоним прямо со станции. Так даже лучше: меньше ее ругани услышим. — Элрик с досадой посмотрел на поломанный протез ноги и добавил: — Ал, и еще... У нас есть где-нибудь костыль? — А?***
В Ризенбурге радостно сияло солнце, приветливо грея своими лучами, щедро заливающими всё вокруг и наполняющими мир яркими красками. — Эдвард Элрик, я тебя убью! Стальной вздохнул. — И я тебя рад видеть, Уинри. — Не паясничай, дуралей! Блондин тоскливо глянул на брата, словно ища в нем поддержки, но тот даже не обернулся. — Как ты умудрился так испортить мою автоброню?! — разъяренно плевалась возмущениями Рокбелл. — Ну а как другие ломают? — неохотно буркнул Элрик-старший. Главное не смотреть. Главное не смотреть. Не смотреть в ее сторону, иначе убьет сразу. — Другие ломают раз в десять лет, а ты ко мне каждый месяц приходишь, если не чаще! Я по тебе уже месяца называю: Эдябрь, Эдтябрь, Эдарь... — Значит у меня не столь качественная автоброня, как у тех, кто приходит раз в десять лет! — фыркнул Элрик. Глаза Уинри расширились на половину лица и налились кровью, вены на лбу быстро расползлись к вискам, словно корни дерева в землю, и угрожающе запульсировали. — ТЫ ПРИДУРОК МЕЛКИЙ, Я ТЕБЕ САМУЮ КРЕПКУЮ И ЛУЧШУЮ БРОНЮ ДЕЛАЮ ИЗ ВСЕХ!! — кулак вызверевшегося механика четко впечатался в скулу юноши, и Эдвард с грохотом свалился на землю вместе с костылем. — Больно же! — обиженно воскликнул алхимик, на что Уинри, едва не плача, бросилась к нему. — Мой бедный, бедный, прости меня, пожалуйста! — Да ладно тебе... — смутился Элрик. — А я и не к тебе обращалась! — гаркнула Рокбелл и кинулась обнимать протез ноги, погнувшийся еще больше от падения хозяина. — Прости, мой хороший, мой мальчик, скоро я тебя починю... — Ты за кого больше переживаешь, я не пойму?! — задыхаясь от возмущения, провыл Эдвард. — Естественно, за них: они хотя бы ценят то, что я с ними делаю, и служат мне верой и правдой! — отрезала девушка и зло затопала в дом. — Иногда я начинаю думать, что она выйдет замуж за трактор или карбюратор, — нервно хекнул блондин. — Чего расселись?! Марш в дом! Протезы сами по себе не починятся! — донесся голос взбешенной Рокбелл, и Элрики мгновенно засуетились. — Идём-идём!***
За окном плотной тучей сгущался мрак, поглощая призрачные отголоски света, холодным потоком струившихся сквозь тонкое стекло. Весело подмигивая, на темно-синем небе мерцали бусины звезд, жемчугом рассыпанных в кружеве темноты. Печально подвывал ветер в щелях ставней. Он быстрыми потоками проносился по улице, принося с собой скорбный плач птиц и одиноко стучась в окно холодным хвостом. И хотя он быстро улетал прочь, вскоре возвращался, вновь робко просясь войти. Эд молча смотрел в потолок, слушая симфонию природы. Сон не шел, и юноша задумчиво разглядывал стенки комнаты. «А Ал ведь мучается так каждую ночь, не спит...» — Элрик сощурился и посмотрел на свою живую руку, вытянув ее вверх. Младший Элрик долго сопротивлялся и не хотел уходить, беспокоясь о брате, но тот, широко улыбнувшись, заверил в обратном, убедительно показывая, что сможет передвигаться и с одной ногой и временным протезом, установленным Уинри, чтобы блондин «лишь бы перестал скакать с этим отвратительным костылем по дому». Чтобы в конец успокоить, Эдвард пообещал мальчику, что если что-то будет не так, то он непременно его позовет, а так Альфонс «лишь помешает своим громыханием спать». При фразе о шуме от доспехов, младший сразу почувствовал укол вины и поспешно покинул комнату, пожелав приятных снов. Сглазил. Прошло уже около часа, а сна было ни в одном глазу. «А Уинри, наверное, еще и не ложилась, — Элрик посмотрел на обвисший пустующий рукав футболки. — Она ведь пообещала, что к завтра протезы будут готовы. А там ой какая нелегкая работа... — он кисло скривился, вспомнив искореженную автоброню и почувствовав себя виноватым. — Надо будет ей что-нибудь в подарок прислать...» Кнок! Кнок! В окно вновь постучалась ветка дерева, небрежно задевая и царапая стекло. — Вот погода... — Эдвард, чуть прихрамывая (временный протез нельзя было сильно нагружать), подошел к окну и распахнул створки. В лицо ударило запахом свежей ночной влаги, а волосы копной взвились вверх, путаясь в потоках обрадованного проказника-ветра. Элрик зажмурился, как довольный кот, и позволил ветру играть с уже слегка спутавшимися локонами. Мимо дома, бессвязно каркая, пролетели вороны, блестя начищенными перьями крыльев и приземляясь на дерево рядом. Над головой Элрика пронесся прямиком в комнату один из них и с важным видом уселся на угол шкафа, невозмутимо разглядывая обстановку вокруг. — Вот наглец! — притворно рассердился Эдвард и даже нахмурился, но потом смягчил взгляд и неспеша поковылял к антресоли. — Ну и как мне теперь тебя снять? — с укором поинтересовался он у того. — Отвечай, негодяй! Глаз птицы мигнул. — А я и не просил меня снимать, — неожиданно прохрипел ворон и хищно сощурился, — коротышка. Эдвард широко распахнул глаза. Стало дурно. Он резко открыл рот, чтобы позвать Ала, но птица быстро превратилась в Зависть, и тот в один миг оказался перед алхимиком, затыкая рот ладонью. — Тише, мелочь... — предупреждающе прошипел он, гадко усмехаясь. — Нас ведь могут услышать... — Эдвард с ужасом смотрел на гомункула. «Как такое могло произойти?..» В хищных звериных зрачках напротив темнело какое-то тяжелое чувство, делая глаза их обладателя еще более пугающими. Элрик отшатнулся и резко подался влево, собираясь ударить Энви правой ногой, но неожиданно упал. Дико кинув взгляд, алхимик с остервенелым страхом увидел сломавшийся временный протез. — А… — Энви с размаха ударил ногой по лицу блондина, едва тот вновь попытался позвать брата. — Я же велел тебе молчать, фасолина, — раздраженно процедил гомункул, с холодной злостью смеряя юношу взглядом. Завалившись на бок от силы удара, Эдвард сплюнул кровь, сочившуюся из разбитой губы, и попытался приподняться, опираясь на живую руку. «Был бы хоть сломанный протез, я бы смог его сейчас быстро прогнать… А так даже нет возможности алхимией воспользоваться…» — Элрик набрал в лёгкие побольше воздуха, готовясь закричать во всё горло, но Энви ловко перевернул его на спину и наступил ногой на грудную клетку, давя на неё до тихого хруста рёбер. — Ещё раз попытаешься — проломлю, — предупреждающе прошипел Зависть, и Стальной застыл, парализованный резкой болью в боках от упиравшейся ступни гомункула. — Что надо… — на выдохе просвистел он, стараясь выглядеть как можно увереннее. — Повторяешься, мелочь, — с издёвкой бросил Энви, с превосходством сильного зверя над слабым глядя в затравленно замершие глаза, от страха превратившиеся в два смоляных озера. — Я тебе уже сказал: мне от тебя ничего не надо. — Тогда зачем… — Поквитаться, — оборвал алхимика Энви, усмехаясь. — Думаешь, я быстро забуду о той твоей выходке про моё происхождение? «Он всё еще злится, — по виску блондина сбежала капля ледяного пота. — Плохо, как же всё плохо. Надо срочно начертить круг преобразования. Но чем? Чем?! Чем же?..» — юноша обвёл комнату взглядом, в надежде отыскать хоть что-то, что могло бы стать его спасительным ключом. — Смотри мне в глаза, чёртов инвалид, — рыкнул Зависть, нагинаясь и сильнее надавливая ногой на грудь. Элрик стиснул зубы и послушно встретился взглядом с гомункулом. Тяжёлое чувство, сочившееся из его зрачков, вновь захлестнуло алхимика, и тот долго пытался понять, что это. Ярость и… обида? — Что, так задела правда о себе? — хрипло усмехнулся Элрик. Раскосые глаза напротив озадаченно моргнули, а потом зло сощурились. — Так я прав? — ещё шире ухмыльнулся Эдвард. Если Энви взбесится и начнёт всё крушить, то Ал услышит шум и непременно придёт, непременно. Если бы алхимик только знал, что его брат не в соседней комнате, а в другом конце дома, в мастерской у Уинри… — Молчать, выродок, — ненавистно зашипел гомункул, скалясь. — Кто бы мог подумать, что такой великий гомункул Зависть будет стыдиться своего происхожде… — Заткнись! — Энви ударил Элрика, а потом схватил за грудки и яростно захрипел: — Ты, мелкий ублюдок, сейчас ответишь за всё… Убить тебя… Нет, слишком просто… — лиловые глаза маниакально блеснули. — Но вот остальное… Эдвард побледнел как полотно. «Надо позвать Ала». — Ал… — последний звук превратился лишь в тихое мычание из-за зажатого ладонью рта. — Упёртый олух! — рявкнул Энви. В его чертах появилось что-то по-звериному дикое. — Сейчас ты точно заткнёшься, — Зависть гневно полыхнул глазами и бросил Элрика на кровать, утыкая лицом в подушку и не давая возможности нормально не то что что-то сказать, но даже вдохнуть. «У…урод!!!» — Эдвард в ужасе задёргался, пытаясь перекатиться на пол, но Энви прочно уселся сзади на бёдрах и крепко держал его за затылок, не позволяя приподняться. — Страшно, малявка?.. — ядовито пропел гомункул, нагнувшись к юноше. Блондин невнятно промычал в подушку, на что Зависть усмехнулся: — Извини, не слышу, — и сдёрнул с алхимика шорты. Животный страх осознания затопил всё вместе с беспомощной яростью. Элрик активно заёрзал, но гомункул впился в его плечо когтями, появившимися на преобразованной в лапу руке, и с издёвкой прошептал на ухо: — Не дёргайся так… Ведь это просто равноценный обмен. Эдвард протяжно взвыл в подушку, норовясь изловчиться и укусить что есть силы того, но Зависть глубже вцепился в тело когтями, прорывая кожу, из-под которой тёплыми змейками заструилась кровь, и юноша замер, представив, как эти же когти распарывают ему горло. И вот тогда его попытки будут уже совершенно бесполезны. Сжигаемый бессильной ненавистью изнутри, Элрик беспомощно стих, молча убеждая себя, что он просто спит и всё происходящее вокруг вместе с болью, со стыдом ему лишь снится. «Это просто не может быть правдой», — Эдвард закрыл глаза, изламывая брови. ...а на улице по-прежнему тихо стучали створки окна, за которым всё так же скорбно выл ветер и холодно и беспристрастно сияли белые звёзды, излучая ледяной свет…***
— Нии-сан, ты в порядке?... Эдвард натянуто улыбнулся: — Да, Ал, всё хорошо. — Точно? — Точно, точно, Ал. Элрик-младший обеспокоенно посмотрел на брата, но поняв, что даже если что-то и случилось, то он ничего не добьётся, сказал: — Уинри приготовила обед… Я внизу. — Угу, — блондин ещё сильнее растянул губы. Если бы Альфонс был человеком, он бы непременно шумно вздохнул и печально опустил взгляд. Но он был доспехом, и поэтому лишь громыхнул металлом и ушёл, оставив брата наедине со своими мыслями. Эдвард проводил того взглядом, а потом ещё несколько минут смотрел в стену. Состояние мерзкой опустошённости прочно засело внутри, блокируя любые проявления чувств. Элрику казалось, что его выпотрошили и теперь в нём больше ничего нет: ни органов, ни крови, ни мыслей, ни эмоций — одно затягивающее марево апатии. Ночью он так и не уснул. К уходу вся злость Зависти уже испарилась, словно её и не существовало, и гомункул вновь был надменно-презрительным с вечными издёвками и ядовитыми колкостями. Когда Энви встал, довольно потягиваясь, с кровати и на алхимика больше не давила тяжёлая туша, нависавшая сверху, Эдварду хотелось броситься и убить обидчика, но треклятый сломанный временный протез не позволил бы ему даже нормально подняться. А Зависть тем временем преспокойно натянул обратно шорты и тихо издевательски посмеялся, глядя в бешено светившиеся тигриные глаза. «Увидимся завтра, малявка. Надеюсь, ты не злишься? Ведь это, как ты любишь говорить, равноценный обмен», — хлёсткие слова словно физически ударили по лицу, отвешивая пощёчину. Эдвард развернулся на кровати, намереваясь всё же убить того, начертив круг преобразования, даже если придётся рисовать собственной кровью — не в первый раз уже, в конце концов. Но только он подскочил, как тело прострелило болью и с бешеной силой ударило по мозгам настолько, что даже на миг потемнело в глазах. Элрик осел обратно, теряя и без того хлипкое равновесие и заваливаясь на бок. По правой ноге сбежало что-то холодно-липкое, и это словно привело алхимика в чувство, помогло осознать произошедшее. Блондин быстро перевёл взгляд: по бедру медленно текла, извиваясь, тонкая белая струйка. И тут его как обухом по голове ударили. До мозга окончательно дошло случившееся, и Эдварду стало плохо до дурноты. К горлу резко подскочил тошнотворный ком, а из груди словно вырвали лёгкие. Эдвард не мог вдохнуть. Он просто сидел со стеклянным взглядом, в котором ещё пару мгновений назад бушевала ярость, и смотрел в одну точку на ноге, на густую белую каплю, медленно ползшую к простыне, словно надеясь, что та сейчас исчезнет, как и всё то, что было. Энви ещё раз громко ядовито хмыкнул, растягивая губы в надменной усмешке и глядя на сгорбившуюся фигуру Элрика. Да. Ему вполне удалось отомстить. Вполне. Эдвард даже не повернулся, когда Зависть с тихим стуком выпрыгнул в окно. Он не знал, сколько ещё просидел таким образом, но резкий крик птицы снаружи вывел его из транса, заставив перевести взгляд. Всё то же небо. Всё те же звёзды. Всё та же луна. Всё тот же ветер. Блондин с трудом перевернулся, дотянулся до костыля, стоящего у кровати, и, превозмогая ломавшую как внутри, так и снаружи боль, медленно заковылял в ванную. Там на него и навалилась душащая обида на несправедливость и захотелось разрыдаться, но алхимик лишь стиснул зубы, настраивая себя на другой лад. Он отомстит. И, даже если гомункулов нельзя убить (Эдвард с усмешкой вспомнил об этом уже после того, как ушёл Энви), он сделает всё возможное, чтобы причинить максимум боли. К утру ненависть постепенно поутихла, лишь изредка вспыхивая в душе, но стоило Элрику приподняться с кровати, как она вновь затопила всё существо. Боль накатывала волнами, иногда до дурноты. Алхимику и так было несладко перед этим, а теперь всё стало совсем плохо. Но блондин упёрто сцепил зубы и попытался нормально улыбнуться отражению в зеркале. Ал не должен ничего знать. У них и без того забот полно. Он сам разберётся с этим. Элрик с трудом натянул улыбку и заглянул в зеркало. Складывалось впечатление, что углы его губ подцепили крючками, концы которых закрепили за уши. Однако Эдвард пытался ещё и ещё, пока не получилось более-менее нормально. К приходу брата он плотно натянул футболку, скрывая тем самым разодранное плечо, и уже даже немного повеселел, и был готов, но стоило Альфонсу зайти и спросить, что с временным протезом, как на блондина с новой силой навалились воспоминания и призрачная радость растаяла, подобно утренней дымке. С трудом взяв себя в руки, юноша будничным тоном (в котором всё-таки звенела боль) сказал, что по привычке встал ночью и со всей силы наступил на протез, когда спускался по лестнице, — вот он и сломался, и Эд разбил о перила губу, упав. Элрик—младший с беспокойством посмотрел на усиленно давившего улыбку брата и спросил, не случилось ли чего, но тот изумлённо посмотрел и отрицательно покачал головой, сказав, что просто даже боится представить, что с ним сделает Уинри теперь. И Рокбелл ведь сделала. Первое, что сотворила механик, едва показавшись в проходе, так это кинула гаечным ключом в алхимика и начала яростно причитать, какой же он олух, на что тот лишь виновато улыбался, даже не огрызаясь, и лишь приспустил футболку, оголяя стальной ободок, закреплённый у основания руки. После всех воплей Уинри всё же поставила автоброню (над которой девушка сидела целую ночь) обратно и, ещё раз напоследок обозвав Эдварда «идиотом», ушла вниз готовить, при этом пообещав, что сегодня Элрик выпьет двойную порцию молока, отчего блондин позеленел. Альфонс ещё немного попытался вытянуть из брата хоть слово о его самочувствии, но, не получив толкового ответа, ушёл тоже. А Элрик вновь ощутил разъедавшую дыру в себе, утянувшую все чувства внутрь. Однако очень быстро равнодушие сменилось ненавистью, разгоревшейся ещё сильнее. Он больше не позволит этому ублюдку даже подойти к себе. Никак и ни под каким условием. Элрик с нетерпением ждал вечера, уже предвкушая всю сладость торжества. «Равноценный обмен, говоришь? Будет тебе он, тварь, не сомневайся…» С этой мыслью Эдвард вышел из комнаты, спускаясь к обеду.***
«Ну же, ну же…Где же ты, а?..» Элрик сидел на кровати, предварительно накрывшись одеялом, чтобы гомункул думал, что юноша по—прежнему без ноги и руки, и караулил. Ночь уже сгустилась над городом. Она вязкой темнотой затопила улицы, и теперь на них лишь изредка проливался голубой свет луны, выглядывавшей из-за серых барханов туч. «Неужели решил не приходить?» Эдвард зло стиснул зубы. Нет, он должен прийти, должен. По подоконнику быстро промелькнула тень, скрывшись во мраке комнаты. — Ну привет, коротышка… Ждал? — ядовито-слащаво пропел голос, и Эдвард увидел зажёгшиеся у стены огоньки аметистовых глаз. «Ещё как ждал, тварь», — Элрик неслышно соприкоснулся ладонями, а потом резко дёрнулся в сторону пола, ударяя в него. Тело Зависти мгновенно пронзило множество кольев, не дававших возможности пошевелиться. — Ах ты, сучёныш! — взъярено рявкнул Энви, дергаясь и пытаясь вырваться, но бесполезно: деревянные колья прошли сквозь руки, ноги, живот и грудь, сковав любое движение. «Он не может менять облик, пока не зарегенерируется», — Элрик с торжеством наблюдал за отчаянной яростью, перекосившей все лицо гомункула. Зависть с диким желанием убить смотрел на Эдварда, гневно шипя от боли в ранах, не имеющих возможности затянуться. — А вот теперь ты расскажешь мне все, что знаешь и о вашем создателе, и о философском камне, и о своих собратьях, — холодно щурясь, произнес блондин. — Еще чего, — хрипнул тот, ощерясь. — Я тебе лучше скажу, что я с тобой сделаю, когда вырвусь отсюда. Для начала я... — Ты не вырвешься. — А это мы уже посмотрим, — гомункул зло оскалился, мечтая вцепиться в тело алхимика и разодрать на мелкие клочки. — Бесполезно. Ты не сможешь трансформироваться, пока не заживут раны, а я этого не допущу, — отрапортовал юноша, спокойно глядя на бесновавшегося Зависть. — И да, подобного, — здесь он поставил особое ударение, — больше не повторится: если ты хотя бы попытаешься даже приблизиться, то поверь: я убью тебя, и то, что это невозможно — неважно. Я найду способ. Заливающая доски кровь гулко ударялась каплями об пол, мерный стук которых эхом отдавался в замершей ночной тишине. Элрик напряженно следил за уронившим голову гомункулом. Грудь Зависти мелко задрожала, а из горла послышались неровные хрипы. — Х..а..ха... Ха...ах... ах... Ахахах... АХАХАХАХАХАХАХ! — и внезапно Энви вскинул голову и разразился диким лающим смехом, бившим по ушам. Эдвард отшатнулся, глядя в светившиеся сиреневые глаза, в которых так и плясала издевка. — УБИТЬ?! МЕНЯ?!АХАХАХАХАХА! НАИВНЫЙ ИДИОТ! Агхках-кхах!... Эдвард непонимающе смотрел на хохочущего гомункула, иногда прерывавшегося на тяжелый грудный кашель, сопровождавшийся кровью, хлынувшей горлом. — Эд! — в комнату забежал младший Элрик. — Что тут... — мальчик испуганно натолкнулся взглядом на Зависть и застыл. — Эд... Что происходит? — деревянные колья из преобразованного пола проходили через тело гомункула — откуда такая немыслимая жестокость со стороны брата? — Уйди, Ал! — зло бросил алхимик с шипящим в зрачках гневом. Где он был вчера, когда ему как никогда требовалась помощь?! — Что?.. — изумленно воскликнул младший, не понимая ярости брата. — А что неясного? Не видишь: твой драгоценный братец собирается меня прикончить! Ахахахахах! — Зависть захлебывался смехом, веселясь. — А все потому... — ЗАТКНИСЬ! — Эдвард ударил руками в пол, и очередные колья прошли через бока гомункула. — Если ты хоть словом обмолвишься о том, что было, то все твои драгоценные родственнички узнают, что такого великого Зависть смог поймать какой-то жалкий человечишка-алхимик и как столь презрительный к мерзким людям гомункул на самом деле завидует им, — угрожающе прошипел Элрик в лицо Энви, который с искрившейся яростью жёг алхимика взглядом. — Мер... мерзкая... мерзкая тварь! — зло плюнул он и, вывернув кисть до хруста суставов, схватил один из самых громоздких кольев и, выломав его из пола, с чудовищной силой ударил им по деревянным копьям, пронзившим бедра. С громким треском протеста те разломались, позволив шевелиться. Быстрее молнии замахнувшись, гомункул снес ударом ноги у самого основания остальные колья, мешавшие двигаться, а потом, весь окровавленный и израненный, с не вынутыми из ран копьями, мгновенно выпрыгнул в окно, прежде чем кто-нибудь успел что-либо не то, что сделать, а даже просто понять. — Стоять! — рявкнул алхимик и хотел броситься следом, но потом понял, что это бесполезно, и уныло развернулся. Он был так близко, так близко... И вновь остался ни с чем. — Эд, что тут произошло, — холодно отчеканил Альфонс, крайне оскорбленный столь несправедливой вспышкой гнева по отношению к нему. — Ничего. Просто гомункул, — пожал плечами блондин, устало обводя комнату взглядом. Неожиданно навалилась апатия. — Собирайся, Ал... Рано утром мы возвращаемся в Централ. Эдвард равнодушно осмотрел изломанный пол и с привычным хлопком вернул ему прежний вид, не считая пары вмятин, образовавшихся от нехватки материала, утащенного в теле Зависти в виде кольев. Комната как комната. Могло показаться, что тут вовсе ничего никогда и не было. Могло, если бы не тихо блестевшая красная дорожка багровых капель да алые пятна крови на одежде, медленно пропитывавшие ткань.