Медведь

— Дядя, похоже, сегодня нас ожидает удачная охота! Как всегда полный энтузиазма Кили пробирается сквозь ветки деревьев. Он считает этот день удачным; считает, что его стрела прилетит прямо в цель. Торин не сомневается в способностях племянника. Суровый гном улыбается краем губ, но когда Кили поворачивается к нему, лицо короля как всегда напряжено и сосредоточено. Нельзя допустить, чтобы парень расслабился хоть на секунду, увидев, что подобное себе позволил сам Торин. Да, он умелый охотник, но так далеко в дикие леса он еще ни разу не заходил. Здесь полно опасностей помимо зверей и, кажется, они совершенно не волнуют беззаботного молодого лучника. Кили шумно вдыхает пропахший хвоей воздух, закрывает глаза, подставляя лицо редкому лучу солнца, прорвавшемуся сквозь густую крону вековых деревьев. Он отвлекается. Не замечает. Не замечает и король. Как он мог не заметить? Медведь огромен и быстр, а Торин стоит слишком далеко. И вот уже мох обагрен кровью, а лесная тишина разорвана свирепым рычанием и диким криком боли. Не помог. Не уберег. Потерял. Торин дернулся, в мгновение пробудившись ото сна. Нет, кошмара, вот уже год изводящего его разум. Он устало потер веки, пытаясь избавиться от последних остатков видения. О, Махал, насколько же он сам себя убедил в правдивости собственной лжи, что она начала ему сниться, с каждым разом приобретая все более четкие очертания и проработанные воображением детали. Из ночи в ночь крик становился все громче, медведь больше, а кровь краснее. Но ведь этого не было. Хотя, может, такой расклад был бы и лучше. Он не помнил, как в порыве раскаяния сел за свой стол, желая высказать на чистом белом листе то, что не решался рассказать родной сестре целый год. Однако оказавшись со своим чистосердечным один на один, его рука замерла, не смея вывести более ни строчки, будто все слова вдруг позабылись. Торин мрачно глянул на письмо, которое писал, прежде, чем уснуть. Он был изможден работой, подготовкой к походу к Одинокой Горе и собственными угрызениями совести, отражающиеся в постоянной бессоннице. Вот только сегодня что-то сморило. Чернила на кончике пера высохли уже очень давно, но перед этим успели оставить большое черное пятно, растекшееся по белоснежной бумаге, и выведенное с каллиграфической точностью имя получателя. «Дис…». Что он собирался ей написать? Нет, что он имел право ей написать, ведь правда, по сути, слишком жестока для израненного сердца матери, считающей, что она потеряла сына, погибшего от когтей и зубов медведя. А если она узнает, что тот жив, разве не кинется тут же искать свое дитя? Красные лучи заката легли на бумагу, словно пятна крови, в которой обагрятся руки Торина, если он расскажет сестре правду. Что будет благороднее в данной ситуации, нет, правильнее сделать: оставить сестру в неведении и ненависти к брату или предупредить королеву-регента о возможной опасности народу? Ведь на время путешествия к Эребору поселение останется на дочери Траина. И ее необходимо предупредить обо всем, что может им угрожать. Даже если одна из этих угроз — ее собственный сын. — Был не день, а ночь, — тихо произносит он в никуда. Торин идет по ускользающим в ночи следам и тихим шорохам, но никак не может настичь сбежавшего племянника. Кили молод, а от этого быстр и проворен. Но в конце концов ему это удается. Молодой гном стоит посреди лесной опушки. Он шумно вдыхает холодный воздух, пропитанный хвоей и росой, закрывает глаза, подставляя лицо мертвенному лунному свету. Он отвлекается, будто готовясь к чему-то. Даже кажется выше, чем обычно. Кили не замечает стоящего позади Торина. По крайней мере, так кажется королю. — Дядя, — внезапно произносит он не своим голосом, — тебе лучше уйти. Тебе не понравится то, что ты сейчас увидишь. Может, ему действительно следовало послушаться Кили? Не видеть, как племянник содрогается в мучительных судорогах, как его кости с хрустом ломаются, как траву заливает сочащаяся из ран в разорванной плоти и кажущаяся черной в лунном свете кровь. Не слышать этот крик боли, переходящий в свирепый рык. Торин бежал. Бежал со всех ног, пытаясь убедить себя, что все это неправда. Бежал, чтобы не убивать. Но все же тогда он видел племянника не в последний раз, а Фили, уходя в лес, еще некоторое время ощущал на себе чей-то взгляд. Торин вновь опустил перо в чернильницу, замерев всего на секунду, а затем дрожащей рукой начал выводить слова приговора для них троих. Букву за буквой. Это его последний шанс. Некая тревога съедала короля изнутри с тех пор, как он дал магу добро. Торин предчувствовал негативный исход похода для себя, как Кили ощущал приближение превращения. Он должен поведать правду. Не как брат, а как король. А Дис принять это не как мать, а как королева. Это будет трудно. Нет, невозможно. Закончив письмо, Дубощит тихо встал из-за стола. Ему нужно было разбудить отдыхающего после работы в кузнице Фили, дабы позвать племянника к ужину. Тот, как и все, не знал, что на самом деле случилось с его братом, но он был единственным гномом, кто не верил в рассказанную Торином чушь. И правильно. Кили был слишком хорошим охотником, чтобы так глупо умереть. Бросив долгий взгляд на приложенное к письму массивное кольцо рода Дурина, что Кили оставил, придя в последний раз, гном вышел из комнаты, направившись в самый конец узкого коридора. Он шел медленно, будто продумывая каждый свой шаг и, зайдя в тупик, уже хотел по привычке дернуть ручку правой двери, ведущей в комнату Фили, но остановился, как только пальцы почувствовали холод металла. Он знал, что племянника там нет. Глупо было разъединять братьев, дав им две отдельные комнаты, когда те повзрослели. Да, они были напротив друг друга, но для них это все равно было слишком далеко, поэтому Кили каждую ночь пробирался к Фили. Дис даже не заглядывала к нему, будя детей по утрам, ибо знала, что они как всегда вместе. Помедлив около секунды, Дубощит повернул ручку левой двери, но прежде, чем отворил ее полностью, замер, скованный непонятным оцепенениям. Именно тогда он был здесь в последний раз… Торин с мечом в руке ураганом влетает в комнату Кили, услышав звон разбившегося стекла, и на свое удивление находит там застывшего в ужасе младшего племянника. Его темные глаза широко раскрыты, а сам он замер с одной из двух пойманных им ваз. Осколки же второй валяются у ног гнома. Несколько секунд они просто смотрят друг на друга, не решаясь ни на действия, ни на слова. Целых два месяца от него не было и вести… — Либо убей меня прямо сейчас, — Кили выпрямляется и ставит вазу на место, — либо дай собрать вещи и уйти. Племянник стоит странно, будто с усилием сохраняя равновесие, и, опустив глаза в пол, ожидает приговора короля. Все его тело напряжено, а дыхание явно дается с трудом. Торин понимает, что тот на грани обращения, но все же опускает меч. — Почему? — тихо спрашивает молодой гном и, сведя брови на переносице, исподлобья вопросительно смотрит на дядю, наверное, опасаясь, что тот не сможет исполнить должного, если возникнет необходимость. — Ты сын моей сестры. Мой племянник, — поясняет король, а Кили тяжело вздыхает. Он ожидал этого ответа и боялся его больше всего. — Обращение мне не подконтрольно. Оно вообще ни от чего не зависит и если… — Если, — перебивает его Торин. — Если будет нужно, если что-то будет угрожать моему народу, то я сделаю все от меня зависящее, но ни секундой ранее. — Спасибо, — тихо проговаривает Кили и дрожащими руками продолжает собирать вещи. — Куда ты пойдешь? — В лес. Охотиться я умею, теплой одеждой запасусь, а начало обращения чувствую за пару часов. Этого достаточно, чтобы уйти из людского поселения, если вдруг…. Схватившись за живот, Кили с криком внезапно падает на колени. Торин в мгновение устремляется к нему, но племянник лишь поднимает руку и кричит, чтобы тот остановился. — Не подходи, дядя, не надо. Все хорошо, — он цепляется обеими руками за стол и с усилием поднимается, не решаясь вновь повернуться к Торину лицом. — Я уйду до того, как это начнется. Не хочу, чтобы кто-то из вас пострадал. — Часто? — король еле-еле заставляет себя произнести это слово, не в силах смотреть на мучения родного ему человека. — Не очень, — Кили ободряюще улыбается дяде через плечо, но выходит у него это не беспечно, как раньше, а вымученно. — Не могу найти своего лука. Он мне нужен. — Мне пришлось его спрятать. Сейчас принесу, — Торин направляется к двери, но голос племянника останавливает его. — Ты сказал им, что я умер, да? Правильно. Правильно. Нельзя допустить, чтобы кто-то из них начал меня искать, — Кили переходит на шепот, а затем через силу выдавливает из себя вопрос. — Как он? — Сломлен, — тихо отвечает Торин и выходит из комнаты. Первое, что бросилось в глаза — это отсутствие перемен и наличие так не свойственного младшему племяннику порядка. Все лежало строго на своих местах, будто бы хозяин недавно убрался и сейчас вернется, засыпав дядю таким количеством новой информации об изученных с Двалином техниках боя, что Торин потеряет нить повествования еще на середине. И все это будет рассказано с набитым любой попадающейся на глаза едой ртом, отчего речь станет абсолютно невнятной и не поддающейся расшифровке, но от этого не менее экспрессивной. — Фили, — позвал Торин с порога, но ему никто не ответил. — Фили, — уже настойчивее повторил он, но в ответ опять лишь тишина. Торин тяжело вздохнул, все-таки войдя внутрь, хоть ему совсем не хотелось этого делать. Было ощущение, будто он нарушает какие-то сакральные границы. Наверное, это все от съедающего чувства вины, ведь после смерти отца мальчиков, он поклялся оберегать их, охранять от всяческих напастей, но даже этого сделать не сумел. «Не уберег, — до сих пор звучал в сознании глухой от слез голос Дис. — Ты его не уберег!» Торин тихо, стараясь не скрипеть половицами, зашел за угол, где располагалась кровать Кили, но на ней никого не было. Это озадачило его лишь на пару секунд. Конечно, Фили сейчас не здесь, ведь сегодня тот самый день. Годовщина, как его брат исчез. Скорее всего, он не объявится вплоть до завтрашнего утра. Просто не сможет. Тяжело вздохнув, Торин еще раз окинул комнату взглядом. Непривычное спокойствие и умиротворение, свойственное лишь сохранению памяти, а не присутствию жизни. Он подошел к окну и, понаблюдав за последними закатными лучами, окрашивающими Синие Горы в кроваво-красные оттенки, превращая их в острые кровожадные пики, вышел из комнаты. Он осторожно прикрыл за собой дверь, будто боясь потревожить ее призрачного владельца, которого только что маленьким мальчиком уложил спать, в сотый раз рассказав историю об Одинокой Горе. Той Горе, что он никогда не увидит.