Медведь

Двалин часто выгонял братьев на утреннюю пробежку еще до восхода Солнца, которую они каждый раз завершали, наперегонки взбираясь сюда, на низкий отрог горы, у корней которого располагалась деревня. Молодые гномы с самого детства встречали на этом месте рассвет, наблюдая за тем, как первые лучи ложатся на черепицы крыш и кроны деревьев вдали, пробуждая поселение и готовя его к новому дню. Оно не было столь велико и прекрасно, как гномьи каменные чертоги, да и располагалось на поверхности, а не среди тьмы пещер, но это было место, где они родились и выросли. Это был их дом. Кили всегда приходил к финишу первым, ибо не желал пропустить ни секунды из утреннего представления. Ему нравилось наблюдать за рассветом. Видеть, как мир озаряется перед ним, а Солнце поднимается из-за горизонта и, срывая покрывало ночи, всего на мгновение открывает взору пики Мглистых Гор, располагающиеся далеко на востоке. Только в этот короткий миг на фоне палящего желтого диска можно было разглядеть их остроконечные хребты, в дальнейшем скрывающиеся за дымкой. Фили помнил, как они представляли на их месте Одинокую Гору, рассказы о которой слышали еще с колыбели. Да, они были рождены уже в Эред Луин и никогда не были в Эреборе, не видели его красот и богатств, но отчего-то гномам казалось, что они знают это королевство всю свою жизнь. Это была одна из неоспоримых истин. Гора будто звала молодых гномов, манила никому не ведомым образом, будто мать своих сыновей. Живая и прекрасная, она была так далеко, но в то же время где-то внутри — в сердце и разуме. И теперь, когда вместо иллюзий появилась реальная возможность вернуть ее, этот зов только усилился, буквально изъедая изнутри. Каждый раз, закрывая глаза, Фили буквально ощущал вокруг себя каменные чертоги, слышал запах пещер… Но, открывая их, он понимал, что пустота, появившаяся после потери брата, изъедает его сильнее, делая глухим к молящим призывам Эребора и постепенно стирая никогда не виденное им королевство из памяти. Фили перевел задумчивый взгляд с уже захваченных ночью пиков Мглистых Гор и мерцавших над ними звезд на пустое место рядом с собой. В первый раз он пришел сюда со дня исчезновения брата. Казалось, целая вечность прошла со времени их последнего рассвета, но ему до сих пор казалось, что Кили просто отстал от него, не желая встречать закат. Всего несколько секунд, и брат появится из-за камня и, с недовольством усевшись на привычное место по правую руку от старшего, с нетерпением будет ожидать окончания представления, дабы поскорее пойти на ужин. Но этого не произойдет, ведь его больше нет. Ничего больше не произойдет без него. Не будет Фили радости даже от лицезрения Горы, ведь не сможет он более поделиться ею с Кили, а значит, все будет напрасно. Он знал, что единственное чувство, которое он испытает, увидев Эребор, это бездонная пустота в душе. Не надо было Кили отправляться тем утром на охоту с Торином, давно уже не выбиравшимся в леса из-за занятости и от этого отчасти потерявшим сноровку. Нужно было дождаться из кузни Фили, своего брата, он-то уж точно не спустил бы с младшего глаз и не допустил бы такой катастрофической невнимательности. Но кто мог его удержать? Еще с детства ему дозволялось непозволительно многое, что и взрастило в нем эту безалаберность и безответственность, в то время как Фили учили править в лишениях, нужде и особом внимании к народу. Фили тяжело вздохнул, закрыв глаза. Он злился. Злился на всех и всё. Каждый раз, с грохотом ударяя по наковальне тяжелым молотом, выбивающим сноп искр из кующегося железа, он вымещал на нем всю свою ярость. Оружие, конечно, выходило корявое и небоеспособное, но, несмотря на это, Мастер изо дня в день позволял Фили портить новый материал, ибо это спасало того от гнева. Гнева на Торина, не сумевшего уберечь брата. На легкомысленного Кили, который просто не умел ждать. На постоянно напоминавшую о горе мать, да и вообще на всех, кто пытался его утешать. Он ненавидел все эти жалобные взгляды, которые получал в ответ на свои слова, что брат жив. Они все были уверены в обратном, но не решались и лишнего слова высказать Фили в лицо. Может, опасались его реакции, мол, мало ли нападет в ответ. А может, боялись лишить его последней надежды и, таким образом, стать пособниками чего-то, что, по их мнению, молодой наследник мог сделать с собой. Небо на востоке окончательно окрасилось в темные тона, погрузив Средиземье во мрак. Даже Луны не было видно. «Странно, — подумал Фили, ища взглядом бледный лик на небосводе, будто бы тот где-то от него спрятался, — сегодня полнолуние, она должна быть здесь». Фили обернулся к пикам гор позади себя, очертания которых все еще вырывались последними красноватыми лучами заката из темноты, но все равно не нашел того, чего искал. Но зато вспомнил то, что, казалось, забыл сотню лет назад. Им не было и двадцати лет, когда в ответ на Килин вопрос о непостоянстве Луны Старейшина Арам, один из самых старых гномов поселения, хранитель знаний и летописей, рассказал молодым принцам историю о давних днях, когда бледноликий впервые появился из-за горизонта. Он всегда говорил о Луне в мужском роде и называл ее Бродягой, ибо она не знала постоянства в своем ходе, ни тогда, когда впервые взошла на западе, ни сейчас, и всегда стремилась навстречу Солнцу, свет которого хоть и обжигал, но манил ее за собой. Услышав всё это, мать рассмеялась и сравнила своих сыновей с Солнцем и Луной. Кили тогда обиделся. Ему не понравилось такое сравнение, ведь он не любил белый лик, считая его холодным, далеким и недосягаемым, абсолютно не похожим на него самого. Сейчас же, пожалуй, можно было согласиться с матерью и рассудить иначе… Фили встал с едва теплой земли и побрел в темноте домой. Эта дорога, каждый её камень, бугор или поворот гном знал наизусть, поэтому даже в ночной тьме мог пройти ее, ни разу не споткнувшись. Тем более, что желтые огоньки в окнах деревни светились словно маяки. Правда, Фили был интересен только один. Он поднимался сегодня на гору, впервые за долгое время, не просто так. Ему нужно было принять решение, пожалуй, самое важное в своей жизни. Точнее, увериться в уже принятом. Фили собирался отказаться от похода. Спустившись с отрога, он тут же взял направление к дому, чтобы оповестить Торина. Ноги сами несли его, заставляя практически перейти на бег, и это уже не оставляло для Фили никаких сомнений. Может, он уже никогда не сможет быть рядом с братом, но он всегда будет ждать его. Здесь, в этой деревне, пока душа его не отойдет в Мандос, а тело не станет камнем, дав возможность продолжить поиски в чертогах Намо. Фили легко вбежал на второй этаж их пригорного дома, но зайдя в дядин кабинет, никого там не обнаружил. Только огонь весело поигрывал в камине, освещая комнату и создавая иллюзию присутствия в ее стенах хозяина. Он тяжело вздохнул, соображая, где может быть король, и уже собрался уходить, как золотистые огоньки, отразившись от полированной поверхности до боли знакомого ему предмета, привлекли внимание Фили. Он замер. Эту вещь он не забудет никогда. Кольцо рода Дурина, уникальное для каждого, одно из тех, что для них с братом еще в детстве сделал их отец. Оно лежало, оставленное посреди дядиного стола на листе бумаги с большим чернильным пятном у верхнего края, видного даже с другого конца комнаты. Сердце опустилось, спустя всего мгновение уступив место комку тревоги и липкому страху, разрастающимся тонкими нитями по всему телу. Дыхание практически остановилось, будто специально устроив мозгу паузу, чтобы тот смог быстрее воспринять информацию и понять, как на нее следует отреагировать. И она не заставила себя ждать: как только оцепенение высвободило из своих пут тело гнома, уступив место слепой решимости, импульсивной и неосознанной, стирающей для Фили все дядины запреты, он тут же ринулся к столу. Схватив Килино кольцо и крепко сжав холодный металл в ладони, дабы убедиться, что оно — не иллюзия, другой рукой он сгреб лист бумаги с выведенными явно дрожащей рукой буквами. Чуть наклонив поверхность письма к свету камина, он принялся читать, жадно поглощая строчку за строчкой: «Дис, Сестра, я не знаю, как признаться тебе, как подобрать слова, чтобы высказать всю правду о произошедшем с твоим сыном. Младшим сыном. Скорее всего, после этого письма ты возненавидишь меня еще больше, но, пойми, я обязан рассказать, потому что это мой долг. Дис, он не погиб на охоте. Мы вообще не ходили в тот день на охоту. Он бежал, чтобы не навредить никому: ни тебе, ни мне, ни брату, ни кому-либо из деревни. Он не хотел, чтобы мы знали. Знали о том, кем он стал. Я был там только потому, что слепо последовал за племянником, внезапно покинувшим дом посреди ночи. Кили не погиб. По крайней мере в том значении, в котором мы понимаем это слово. Я не знаю как, не знаю — когда, но его прокляли. Это страшные черные чары, заставляющие его скидывать шкуру и превращаться в зверя не только телом, но и разумом. Он свиреп и неимоверно силен. Дис, он был опасен. Опасен для гномов и людей, и Кили прекрасно понимал это, поэтому и ушел. Возможно, ты подумаешь, что я пытаюсь оправдать себя и будешь отчасти права, но помни, Дис, в первую очередь я — король. И я должен оберегать мой народ от всего. ВСЕГО. Даже от родни. Я не прошу простить меня, я хочу, чтобы ты хоть отчасти поняла мой поступок, мою ложь. Я не хотел говорить тебе как матери, но теперь ты королева-регент. Теперь твоя очередь оберегать наш народ от угроз, невзирая на личные привязанности и чувства. Я не хотел складывать на тебя этот груз ответственности, но я обязан уйти. Причем, предупредив тебя обо всем, что знаю. Дис, дорогая сестра, я понимаю, что прошу слишком многого, но, пожалуйста, прими это. И, ради Махала, не ищи его. Ради него самого, не ищи. Кили себя не контролирует, и если он убьет тебя, будучи зверем, став обратно гномом, он этого не переживет, а я буду обязан убить его в ответ. Поэтому, если ты его любишь, если он еще жив, позволь ему оставаться там, где он есть. Умоляю тебя, оставь. Твой брат, Торин» Фили замер, не в силах пошевелиться от сковавшего его по рукам и ногам шока, одними губами повторяя лишь одно слово: — Жив. Гнев, тревога, грусть — все ушло. Внутри осталась лишь пустота, но другая, непонятная, пугающая, а также разрастающийся с каждым мгновением комок горечи в горле. Его брат… жив. Почему же он не рад? Голубые глаза вновь обратились к строчкам письма, но буквы расплывались, не давая вновь понять смысл написанного. Фили провел пальцами по глазам и понял, что из них катятся слезы, застилающие взор, но он не плакал. Они текли сами собой от бессилия и чего-то, что он еще не успел полностью осознать. Торин писал «Кили не погиб», а не «Кили жив», от того, что не был уверен в этом на данный момент. Почему он дал племяннику уйти, не поддержал его именно в тот момент, когда он более всего нуждался в его сильном родительском плече? Гнев, нет, даже ярость, которая, казалось, совсем недавно покинула его израненную душу, вернулась вновь и в двойном объеме. Она клокотала в нем. Охваченный безумным порывом, Фили выбежал из кабинета и буквально слетел по лестнице на первый этаж. Сейчас им двигало только одно желание — найти Торина. Он не знал, что будет делать, когда сделает это, да и не сильно его это на данный момент волновало. Он просто хотел посмотреть дяде в глаза; хотел, чтобы тот увидел, что его старший племянник знает правду; хотел, в конце концов, швырнуть в него этой самой бумагой, несмотря на дядин авторитет, и плевать, что будет с ним самим после этого. А еще он корил себя за то, что в сердцах назвал сегодня младшего брата безответственным и отчасти избалованным. Решиться на уход из единственных знакомых ему в Средиземье мест в никуда, только чтобы уберечь семью от самого себя, было поступком невероятной храбрости, на которую мало кто способен. Фили мчался, сломя голову, к дому Балина: первое место, куда перед походом мог пойти Торин. Поскальзываясь на мокрой траве, спотыкаясь о корни деревьев, он мчался вперед все так же крепко держа клочок бумаги в руке. Поздние прохожие опасливо поглядывали на, казалось, обезумевшего гнома и разбегались, не смея подойти. И правильно. Фили бы смёл сейчас каждого, кто посмел бы преградить ему путь. Перепрыгнув через чей-то забор, ограничивающий двор, сквозь который он срезал путь, Фили сквозь пелену окутавшего сознание гнева заметил одного такого смельчака, стоявшего шатким изваянием в нескольких метрах впереди него. Он уже было хотел отшвырнуть наглеца, выместить на нем всю свою злость, но как только руки сжались на воротнике встречного, взгляд темных-зеленых, как бутылочное стекло, глаз и тихий голос остановили его от последующих действий. — Фили…я… Не успев договорить, гном обмяк в его руках, который только и успел, что удержать от падения обессиленное и невообразимо исхудавшее, будто от пыток, тело. Тело того, кто смутно своим видом напоминал его брата.