Триста дней без тебя

12 сентября 2010г. Сильная ладонь судорожно сжала холодную металлическую ручку, чуть скользнув по гладкой поверхности. Дыхание ледяным комом застряло в груди, притесняя замершее в ожидании сердце. Всё внутри противилось следующим движениям, одновременно с этим изнемогая от нетерпения. Это противоречие, ставшее уже постоянным, медленно сводило с ума, превращая собственную и без того неполноценную жизнь в зависимость. На секунду Дайске прижался лбом к двери, собираясь с духом. Ему надо быть сильным. Тяжело выдохнув, толкнул её, тихо проскальзывая внутрь, чувствуя, как застыла мёртвым грузом душа. Потухшим взглядом он осмотрел привычный интерьер: небольшая комната с белыми стенами, увешанная детскими рисунками, хаотично располагающимися по периметру на уровне глаз, небольшой светлый комод в углу, прикроватная тумбочка и полуторная кровать, аккуратно застеленная тяжёлым покрывалом. Всё так знакомо и дорого, до горечи на языке и трепета сердца. На тусклом покрывале, с изображением бледной сакуры, поджав под себя босые ноги, сидел мужчина, бесцельно глядя в окно, опутанное тонкими решётками. Сгорбившаяся безжизненная фигура, из которой, казалось, высосали душу. Подойди, встряхни и услышишь мертвенный пустой звон. Кутаясь в белую простыню, он придерживал расходящиеся концы на груди, сминая ткань изящными пальцами с очертаниями татуировок – узор, которых рушил любые стереотипы и сложившиеся в голове картинки. Длинные тёмные волосы рассыпались по плечам неухоженными волнами, стекая по спине и заканчиваясь на уровне копчика, едва-едва елозя по постели самыми кончиками, которые давно надо было постричь. Дайске медленно скользнул взглядом по мягким чертам лица, задержавшись на тонких губах, острых, как лезвие ножа, скулах, а потом на раскосых глазах, утопая в кофейной гуще безнадёжности без проблеска сознания. Просто живая кукла, по нелепой случайности обретшая образ такого дорогого человека. Человек напоминал мраморную статую, застывшую и бездушную. Даже не моргал, увязал где-то в своём мире, безэмоциональным взглядом врезаясь в тонкое оконное стекло, проскальзывая за грань этой реальности, где его уже ничего не держало. Не было памяти, не было сознания, не было души. - Здравствуй, Каору, - тихо произнёс Дайске, подходя ближе к кровати и ставя пакет с продуктами на тумбочку. А в ответ мертвенная тишина. Уже привычно. Не так больно. Не так пусто. Каору не отзывался никогда, продолжая смотреть вдаль, видя одному ему понятные узоры ирреального мира, который интересовал его куда больше, чем колкая грань этой жизни, причинившая столько боли и отчаяния, ввергнувшая в пучину бесконечного забвения. Стараясь оттянуть момент, когда придётся посмотреть на причину своей сломленной жизни, Андо стал медленно выгружать фрукты, пытаясь отвлечься мысленно. Но пакет слишком быстро опустел, легко слетев с тумбочки и с тихим шелестом опустившись к ногам. Нарочито неспешно поднял его, разглаживая целлофановые углы с изображением какой-то улыбающейся девочки, аккуратно уложив обратно, медленно повернулся. Боль тонкой иглой скользнула между рёбер, проникнув в отчаянно пульсирующее сердце, впрыскивая наркотически необходимую долю яда, без которой жизнь уже не текла в привычном русле безнадёжности. Он присел на кровать, лаская взглядом каждый изгиб закрытого простынёй тела. Когда-то Дайске изучал его губами, руками, задыхаясь от чувства вседозволенности и власти. Пользовался покорностью и мягкостью, задыхался жадностью и требовательностью. Всегда такой разный и неизменно его. Каору. Сейчас лишь насмешка судьбы – горечь воспоминаний до покалывания на кончиках пальцев в желании вернуть. Ощутить, вдохнуть… Жить. Соблазн всегда так велик. Реальность всегда так болезненно сурова. Протянув руку, Дай несмело коснулся шёлка волос, откидывая темные пряди на спину. Сердце больно ёкнуло, стукнувшись о решётки своей темницы, которую год назад построил он сам. Длинные пальцы, чуть сильнее, чем нужно, сжали узкое плечо. Как-то по-братски, иного он не мог себе позволить. Больше нельзя. Не имеет смысла. Биться продрогшей умирающей птичкой о непробиваемое стекло отчуждения – это смерть. - Каору… - совсем тихо позвал он, заглядывая в пустые глаза, даже на дне которых не плескалось унылых волн жизни. Сухо. Захотелось встряхнуть неподвижное тело, чтобы увидеть реакцию, почувствовать её всем телом, знать, что ещё есть ради чего жить. Каждый день заставлять себя делать первый вдох едва проснувшись, зная, что ты ещё нужен Ему. Но в ответ смуглую кожу разъедала глухая тишина, разрывая бесплотными ногтями пульсирующие органы, вгрызаясь в тонкие артерии и вены. - Прости, что не появлялся два дня…- Дайске всё не мог отвести взгляда от болезненной бледности лица и обострившихся черт, об которые так хотелось вновь и вновь резать руки. Просто коснуться нежной кожи, чтобы существовать. Но вместо этого он прятал подрагивающие пальцы за спиной. Слишком ярки воспоминания другого Каору: живого, отзывчивого, весёлого, бесконечно уверенного в себе. Но сейчас перед ним сидел будто другой человек или не человек вовсе. Только вот сердце, истекающее солёной влагой, убеждало раз за разом, что перед ним тот самый Ниикура Каору – мужчина, с которым он жил уже много лет, который и был смыслом его жизни. Их судьбы, переплетённые светящимися нитями, наполненные отдалённым звоном единения. Их счастье, созданное обоюдными чувствами. Согласием и пониманием. Их мир, бессменно один на двоих, построенный на краю Галактики, путь куда знают только они сами. Только год назад все изменилось, пошатнулась платформа уверенности в неизменности бытия, надломилась ссохшаяся ветвь мирта, существование превратилось в Тартар, наполненный одиночеством, отчаянием и насмешливым призраком надежды. - …приходилось задерживаться на работе. Аки забирал Тошимаса, - он не понимал, зачем всё это рассказывает, будучи уверенным, что Каору не слушает. Пребывало ли его размытое сознание вообще сейчас здесь? Заметил ли он присутствие в комнате кого-то ещё? Помнил ли он его, Дайске? - Аки обещала нарисовать тебе новый рисунок. Знаешь, она чудо, - хотелось улыбнуться, при упоминании дочери, но боль всё сильнее сжимала грудную клетку, не позволяя проявиться элементарной радости. – Только последнее время она стала замкнутой. Мало с кем общается в группе. Мне ничего не рассказывает и лишь улыбается. Ей тяжело… Но знаешь, наша дочь умна не по годам. Для шестилетней девочки она слишком быстро соображает. Каору чуть наклонил голову. Свет мягко лизнул открывшуюся щёку со следами подростковых шрамов, запутавшись в жидком шоколаде волос. Дай отчётливо слышал неприятные скрежет треснувшего стекла и звон разлетевшихся осколков, больно вонзившихся в сердце. Мир рухнул… В очередной раз. Это невыносимо. Человек, которого ты любишь больше собственной жизни, ради которого, собственно, и живёшь, не замечает твоего существования. И было бы проще, если бы не было общего будущего. Когда прошлое наполнено его смехом, ощущениями тёплых ладоней на чувствительной коже, биением пульса, мелодией голоса, искрами задора. А теперь всего этого нет. Он лишился самого святого, необходимого как воздух. И белые стены невыносимо давят со всех сторон, сжимая диафрагму мощным напором. Хочется вырваться, ударить кулаком по безупречной побелке, чтобы нарушилась эта идеальная белизна. Чтобы Као ожил, улыбнулся, признал, просто бы моргнул. За все эти бесконечно долгие триста дней он ни разу не произнёс ничего, чтобы поддержать хоть призрачное подобие присутствия. Слышал ли вообще хоть слово из того, что каждый раз рассказывал ему Дайске? Чувствовал хоть одно мимолетное прикосновение? Узнавал ли голос? Хотелось кричать, трясти Каору за плечи, заглядывая в глаза, оттенка тёмной карамели, в жадном желании увидеть там отголосок былого, отклик на мольбу. Ломать мебель, крушить жизни, калечить собственное тело. Но вместо этого он лишь грустно улыбнулся. Точнее, растянул уголки губ, а в глазах поднялась очередная волна безысходности, с гулким рокотом разбившись внутри о пустые стены небытия. – Почему ты раздет? - стараясь, чтобы голос остался всё так же мягким. Андо не ждал ответа, его просто не могло быть, но замер, когда заметил, как изящные пальцы сжали ткань простыни сильнее на груди. Это как глоток воздуха после долгой задержки дыхания, как сладость пробуждения от долгого кошмара – видеть реакцию. Не гул летящего камня в бездонный колодец, а эхо прошлого счастья. Такого не было никогда – реакции. Что-то внутри слабо трепыхнулось… Надежда? Никто из врачей не делал прогнозов, не давал обещаний, выражаясь сложными медицинскими терминами и задумчиво глядя на пациента. Каждый раз Дай слышал одно и то же: «От вас требуется поддержка и терпение». Они сами не представляли, сколь невозможного требовали. Для Андо, привыкшего добиваться всего стремительно и в короткий промежуток времени, сидеть на одном месте и ждать было невыносимо. Лишь безграничная любовь, нисколько не угасшая за это время, только принявшая иные формы и грани, ещё справлялась с неуёмной болью, заставляя жить каждый новый день. - Као, ты меня слышишь? – срывающимся от волнения голосом, спросил Дайске, подаваясь вперёд и нерешительно касаясь тёплой щеки. Пальцы предательски дрожали, ощущая привычную нежность кожи, о которой уже начали забывать. – Као… Любимый… Но он не отреагировал на ласковое прикосновение, не подался на приятный тембр голоса, который раньше вызывал такую сладкую дрожь в теле, продолжая смотреть в одну точку. В дверь тихонько постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. Молоденькая сиделка, наблюдавшая за Каору, зашла напомнить о том, что «свидание» окончено. У них всегда было так мало времени. - Почему он раздет? – после взаимных поклонов и коротких приветствий, поинтересовался Дайске, поспешно убирая вспотевшую ладонь от лица мужчины и торопливо поднимаясь. Порывистость движений, подчеркивающая угловатость фигуры, выдавала напряжённую взволнованность. - Он отказался одеваться, - пожала плечами хорошенькая девушка, мило улыбнувшись Андо. Как-то приторно и противно. - Он стал реагировать на смысл сказанного? – как бы промежду прочим поинтересовался тот, хаотично обыскивая карманы в поисках неизвестно чего. Он просто не хотел смотреть на эту сиделку. Она проявляла слишком явные знаки внимания, прекрасно зная, кем Дай является для её подопечного. Мужчину передёргивало при одной мысли об отсутствии чего-либо святого в этой личности. Это лишний раз напоминало, что есть те, кто давно уже поставили крест на судьбе Каору, на его возможном выздоровлении. - Что? – удивлённо переспросила Минако, округлив и без того большие глаза, аккуратно подведённые карандашом. - Каору понял, о чём я у него спрашиваю, - объяснил Андо, бегло оглянувшись на любимого. Тот больше не сидел неподвижно, а медленно раскачивался вперёд-назад, всё так же смотря куда-то сквозь пространство. Это тихое сумасшествие сводило с ума. - Я не замечала, Андо-сан, - аккуратно произнесла она, отчего-то с опаской посмотрев на посетителя, будто сомневаясь уже и в его душевном равновесии. – Вам лучше обратиться к главврачу с этим вопросом. Дайске кивнул, совершенно не обращая внимания на косые взгляды. Последнее время его мало волновало чужое мнение. Он научился не реагировать, с несвойственным ему упрямством двигаясь вперёд, окружая себя непробиваемой стеной веры. Пусть только на публику, но этот панцирь защищал его от всего. Чувствуя, как сердце выдает бешеные ритмы, впервые за очень долгое время, он посмел высунуться из-за своего укрытия, вдохнув незнакомый бриз надежды. Мужчина не разбирался в медицине, но подобные изменения, по его мнению, большой шаг вперёд. От нервного напряжения по телу прошлась мелкая дрожь, оседая влагой на коже. - Вы завтра придёте, Андо-сан? А то вы давно здесь не появлялись, - в голосе отчего-то слышался упрёк. Все эти намёки только лишний раз вызывали раздражение. Даже отдавая себе отчёт в том, что большинство воспринимает его, как завидного холостяка с хорошим достатком, узнаваемым именем в мире телевидения и радио, он не собирался с этим мириться. И пускай часть тех немногих, кто в курсе многолетних отношений Дая и Каору, зная сложившуюся ситуацию, поставили крест на, по сути, ещё живом человеке. Ведь даже врачи, привыкшие смотреть правде в глаза, дают такие важные пятьдесят процентов на возможное выздоровление. И сейчас эта пигалица, одна из многих, кто повёлся на броскую внешность, в очередной раз пыталась флиртовать с ним, с Дайске, совершенно не понимая, что вся его вселенная сосредоточена на том, кто сейчас мерно раскачивался на кровати. - Меня не было всего два дня. И да, я постараюсь прийти завтра, - как можно более спокойно ответил мужчина, поправляя задравшуюся рубашку. – Если получится, то возьму с собой Аки. - Вам не кажется, что ребёнку не стоит видеть подобного? – она равнодушно кивнула в сторону своего пациента. - Я не могу запретить ребёнку видеться с её отцом, - голос звучал привычно, но внутри просыпался вулкан. Андо никогда не отличался спокойствием и самообладанием. Всегда рядом был Каору, чтобы сдержать очередной порыв. А сейчас остановить было некому. - Аки должна понимать, что теперь у неё остался только один родитель, - произнесла Мияко. Девушка перегнула палку, сама того не поняв. Она воспринимала Каору, как предмет мебели, свято веря, что он не слышит. Андо терпеть подобного отношения не собирался. Сорвавшись с места, он подошёл вплотную к сиделке, нависнув над ней, как орёл над жертвой. - Тебя это не должно касаться. У Аки всё ещё есть он. И она будет его дочерью, что бы с ним ни случилось. И пока Као дышит, я буду рядом с ним. Это человек, которого я люблю. Не хватало воздуха, перехватывало дыхание от накативших чувств и темнело в глазах. Резко отстранившись от ошарашенной девушки, Дайске спешно вышел в коридор, целенаправленно устремляясь к кабинету главврача, путь к которому он мог найти и слепым. - Добрый вечер, Андо-сан, - любезно воскликнул пожилой мужчина, снимая очки, едва дверь его кабинета распахнулась, и вошёл не самый спокойный посетитель. – Что-то случилось? – добавил он, пристально оглядывая Дайске, замечая любые изменения в привычном поведении – это была его работа. Андо постарался успокоиться, но выходило очень плохо. Као всегда был его слабым местом, а после того, как попал сюда, положение его обороны резко пошатнулось. Любые разговоры о нём причиняли боль. Но, если друзья старались поддержать, то посторонние как-то обречённо поглядывали на Дайске с ощутимой долей сочувствия. Это неимоверно раздражало вспыльчивого мужчину. Только Дайске верил. Нет, не питал бесплотные желания и грёзы, а именно верил. Никто лучше него не знал настоящего Ниикуру Каору. И он был уверен, что рано или поздно любимый очнётся от этого странного сна. Потому что, если перестать надеяться, то его мир завянет. Мир, носящий гордое название имени любимого мужчины. Потому что есть эти пятьдесят процентов статистики. - Добрый, - коротко кивнул посетитель, сжимая пальцами обивку кресла. Про Мияко он рассказывать не стал, решив, что врачу не стоит знать лишнего. А с этой девицей он и сам вполне может справиться. – Скажите, какова вероятность, что состояние Каору могло измениться? Пожилой мужчина сосредоточенно нахмурился, немного подавшись вперёд: - Вы что-то заметили? – деловым тоном поинтересовался он. - Я задал ему вопрос, а он отреагировал на него. - Ответил? - Нет, шевельнулся, - со стороны звучало очень глупо. Но одно воспоминание о движении тонких пальцев, и тело мелко содрогалось, а дыхание перехватывало. - Подробнее, Андо-сан. В нашей профессии важны детали. Дай терпеливо пересказал подробности, жадно изучая любое изменение на лице врача, ища подтверждение его надежды. - Андо-сан, - вздохнул тот. Сердце сжалось, как осиновый лист на ветру. – Нельзя сказать с точностью сейчас, когда я не видел сам реакции. – Замерло, перестав разгонять полыхающую болью кровь. – Я должен сам понаблюдать за Ниикурой-сан. – Сжалось, будто ожидая удара. – Но это ещё ничего не значит. Возможно, что это был просто рефлекс на что угодно: на ваш голос, ваше прикосновение, на его собственные мысли. – Разлетелось кровавыми ошмётками с неприятным чавканьем. Рассыпалось, превратившись в скучный серый пепел. Больше он не слышал, что говорил ему главврач, заверяя, что не стоит опускать руки. На автомате кивал, на что-то соглашался, стеклянным взглядом смотря на угол дубового стола, окрашенного желтоватыми оттенками искусственного освещения. А потом молча встал и вышел, сгорбившись как старик. Доплёлся до своей машины, не глядя толком на дорогу, доехал до дома, даже не удивившись тому, что умудрился не попасть в аварию. Медленно поднялся на свой этаж, проигнорировав лифт, отточенным движением открыл тяжёлую металлическую дверь. Безликой тенью скользнул в теплоту родного дома. - Привет, - на пороге появился Тошимаса, нервно заламывая руки и испытующе глядя на лучшего друга. Дай лишь кивнул в ответ. Хара понял всё без лишних слов и многозначительных взглядов. Так он встречал Дайске каждый раз, когда тот возвращался от Каору. Не ждал никаких новостей, просто хотел поддержать друга своим присутствием, прекрасная зная, что ничего не услышит от того, но благодарность будет читаться в глазах, в спокойствии его дыхания. - Где Аки? – хриплым голосом поинтересовался Андо, скидывая куртку. - Рисует, - незамедлительно ответил Тошимаса. Из детской доносились приглушенные звуки ежедневной вечерней передачи для детей. – Будешь ужинать? - Я в душ сначала. Уже в спину ему Хара одобрительно кивнул и поплёлся на кухню разогревать ужин. Дай медленно зашёл в ванную, не глядя в зеркало. Неспешно раздеваясь, аккуратно складывал одежду на пол, что было ему абсолютно несвойственно. Обычно он разбрасывал всё в разные стороны, а потом спотыкался о собственные шмотки, ругаясь при этом. Но именно сейчас он старательно добивался идеала во всём, упёрто пытаясь разгладить складку на рубашке. Но дрожащие пальцы плохо слушались. Не выдержав, Андо одним резким движением смёл всю стопку одежды, метнув их в угол комнаты. Вцепившись в края холодной раковины, он-таки посмотрел на своё отражение. И криво усмехнулся, видя синие круги под глазами, впалые щёки, желтоватую кожу, пустой взгляд, где раньше горел огонь. Зарычав, смахнул все бутылки и тюбики со стеклянной полочки перед глазами. Раздался дрожащий звон, разорвавший гнетущую тишину пространства. Со стеклянным дребезжанием рассыпались в голове мысли, загнанные в рамки реальности. Тело ломило, будто его избивали. Всё внутри выворачивало наизнанку от неуёмной боли, нещадно стегающей тонкими розгами хрупкие нервы. В нос ударил навязчивый запах парфюма Каору - слишком большое количество выплеснулось из разлетевшегося флакона. Тихо всхлипнув, Дай судорожно втянул знакомый аромат, чувствуя горьковатый привкус на языке. Длинные пальцы сжимались на белоснежной раковине до побелевших костяшек. Это было очень тяжело. Жить так каждый день… Без него. Если бы не Аки, пожалуй, Андо вскоре сам бы оказался на соседней койке с любимым. Он, порой, поражался, как ещё не сошёл с ума. На него сильно давила эта ситуация, буквально прибивала к земле невыносимым грузом. За каких-то триста дней его жизнь изменилась до неузнаваемости. Любимая работа превратилась в рутину, забирающую большую часть сил. Теперь маршрут до дома был с постоянным заездом в психиатрическую лечебницу, находящуюся за городом. А там одно и то же – бесчувственное тело, уже не помнящее жизни. Это случилось как-то неожиданно. Вроде ничего ярко эмоционального в жизни Каору не происходило, что так могло его сломить. А может, все мелкие вопросы вылились в одно большое сумасшествие. Прошлый год нельзя было назвать простым. Всё по отдельности такой сильный человек, как Каору, пережить мог, а вот вместе проблемы подкосили даже его. Всё дело в его серьёзном восприятии любой мелочи. Он способен зациклиться на том, мимо чего Андо пройдет и не заметит. Это и довело его до нынешнего состояния. Вот уже почти год Каору находится в той клинике. И уже потеряв, Дайске осознал, как сильно зависел в этой жизни от любимого человека. Как много тот брал на себя, не упрекая и не требуя ничего взамен. Просто куда привычнее было всё контролировать самому. Теперь же Даю пришлось взяться за воспитание их общей дочери. У Каору это получалось легко и просто, иногда казалось, что именно в этом его призвание – в воспитании детей. А сейчас Даю выпало самому объяснять простые истины жизни, а самое болезненное – попытаться втолковать шестилетнему ребёнку, почему папа больше не живет с ними, и почему он не реагирует каждый раз, когда Аки обнимает его, плачет, уткнувшись в плечо, отчаянно зовёт. В такие секунды Дай готов умереть на месте, лишь бы не видеть этого кошмара, не слышать этих интонаций в голосе собственной дочери, не осознавать, что Каору попросту не замечает её. И мир рушился, как разламывающийся пазл. Больно. Стремительно. Страшно. Невыносимо. Он бы не приводил Аки к нему, но та каждый раз просила, а отказать собственному ребёнку не мог. Разрываясь между желанием уберечь её от лишних расстройств и одновременно понимая, что никак оградить не сможет, вёз в клинику, готовясь к очередной драме. А потом приезжал домой, продолжая успокаивать девочку, которая, всхлипывая, спрашивала, почему папа не хочет с ней разговаривать. Она думала, что в чём-то виновата, закрывалась даже от Дайске, уходила в себя. Каждую ночь, перед тем, как лечь спать, Андо стоял над её кроватью, разглядывая мягкие черты красивого лица и моля избавить её от этих страданий. Горькая слеза прочертила прозрачную дорожку на щеке. Медленно опускаясь на пол, он подогнул одно колено, упёрся в него локтем, закрыв ладонью глаза. Беззвучно сотрясаясь, он тихо всхлипывал, смотря на тёмный кафель и не видя его из-за мутной пелены перед глазами. Он редко мог позволить себе слёзы. Лишь иногда шаткие опоры предательски осыпались, размытые волнами горечи и боли. Несмотря на поддержку друзей, ему не всегда удавалось сдерживаться. Жить без просвета в будущем и настоящем, когда не знаешь, чего ждать. И даже сложно сказать, наличие Аки – это плюс или минус. Да, Дайске безумно любил их дочь и ни разу не пожалел о некогда принятом решении. Но он не был готов стать ей единственным родителем. Оказалось, что он вообще принимал минимальное участие в её воспитании раньше. - Дайске, ужин готов, - в дверь тихонько постучал Тошимаса. Больше он ничего не сказал, хотя и прекрасно слышал, что творилось в ванной. Но та шаткая грань жизни была преодолена давно, теперь можно было не беспокоиться ни о чём. Дай не слабак и не истерик. А плохо, порой, бывает всем. Тем более, когда причины столь явны и непредосудительны. Хара был лучшим другом Каору и Дайске более десяти лет. Он тоже тяжело переживал внезапные изменения в психике Ниикуры. Без лишних вопросов сразу переехал в этот дом. Тоши вообще не любил заморачиваться по пустякам и существенные вопросы решал без колебаний и выслушивания отговорок разума, действуя всегда сердцем. Надо сказать, подобный душевный подход к делу часто оказывался действенным. Тошимаса-то и вытащил друга из запоя, в который тот ушёл, как только всё произошло. Когда ещё той самой пресловутой надежды на горизонте и не маячило, когда жизнь казалось конченой и смысла в ней больше не виделось. Теперь они поддерживали друг друга и помогали. Глубоко вздохнув, Дайске поднялся, открыл холодную воду и полез в душ. От навязчивого запаха разбившейся парфюмерии начинало подташнивать, хотелось уже поскорее оказаться подальше от него. Но мужчина упорно стоял, коротко вдыхая, замирая, на сколько позволяли легкие, а потом порывисто выпуская воздух. Лишь, когда тело полностью онемело от леденящих струй, он выкрутил кран и вышел, закутавшись в мягкий халат, спрятав в махровый воротник нос. К моменту, когда он вышел из ванной, Хара успел открыть все окна в доме, создавая сквозняк. Свежий запах медленно наполнял всю квартиру, вытесняя более тяжёлый аромат парфюма. - Не закрывай дверь, - предупредил друг, спускаясь со второго этажа. – Надо проветрить. Он не ругался за погром, устроенный посреди помещения, прекрасно понимая причину. Молча взял веник и смёл многочисленные дроблёные осколки пузырьков. Дайске, привалившись к косяку, отстранёно наблюдал за этой процедурой, морщась, будто эти кусочки были частью его собственной души. - Я бы мог и сам убрать, - вяло пробормотал он. Хара согласно кивнул, отодвинув его веником и выйдя на кухню, чтобы избавиться от мусора. Затем вернулся, тщательно протерев полы и ополоснув тряпку, от которой теперь тоже пахло Каору. Хозяйственность друга стала столь привычной картиной для этой квартиры. Сам Андо мало что делал по дому, изредка чувствуя кусачую вину за то, что взвалил всё на Тоши. А тот никогда ничего не говорил, лишь иногда улыбаясь и в свойственной ему непосредственности сообщая, что ему даже нравится. Уже через пару минут Дайске сидел на кухне и ковырял вилкой сочный на вид салат. Тошимаса сидел напротив, медленно потягивая горячий чай и иногда бросая быстрые взгляды на хозяина дома. Он никогда не расспрашивал Дая о том, как же себя чувствует Каору. Если тот не рассказывал сам, то мужчина на следующий день ехал в клинику, чтобы убедиться в очередной раз, что всё осталось без изменений. Его пропускали без лишних вопросов. Ниикура не относился к буйным или вызывающим опасения, поэтому посещать его разрешалось даже близким друзьям. - Я похож на утопающего, цепляющегося за соломинку? – неожиданно спросил Дайске, не поднимая головы. Хара удивлённо вскинул бровь. Повертев в ладонях горячую кружку, посмотрел в окно, обдумывая ответ. - О чём ты? – наконец решил уточнить. - О том, что я отчаянно хочу верить в то, что Каору придёт в себя и ищу любое изменение в его поведении…- мужчина замолчал. Говорить об этом было очень тяжело. - Дайске, это же нормально! – воскликнул Тоши, поставив кружку. – Это важный для тебя человек. Боже, да чтоб все любили так, как любишь ты! Тебе пришлось столько пережить. Конечно, ты будешь ждать его выздоровления! Это вполне естественно и логично! - Сегодня Каору шевельнулся в ответ на мой вопрос, - Андо быстро поднял голову, впившись взглядом в красивое лицо друга, отчего-то ища в скрытых чёлкой глазах снисхождение. – Он был замотан в простыню, и когда я спросил почему, он сжал пальцами ткань на груди… Тоши, я не знаю… Мне очень хочется верить, что… - он отвернулся к окну, поджав губы. Повисло молчание. Тошимаса прекрасно понимал переживания друга, но попросту не знал, что ещё сказать. Слова поддержки перестали помогать ещё много месяцев назад. Он обессилено смотрел на то, как лучший друг терзается и истончается под напором неизменной реальности. - Дайске, - едва слышно начал он. – Рано или поздно Каору должен прийти в себя. Ты нужен ему всё так же, как и раньше. Хуже уже не будет. Так почему же ему не может полегчать? Дай согласно кивнул. В коридоре послышался грохот и сдавленный писк. Буквально через мгновение в кухню влетела девчушка, с визгом запрыгнув на колени Андо. По его рукам скользнули шёлковые пряди длинных тёмных волос. Тот не смог не улыбнуться, обнимая её за тонкую талию, стянутую мягким поясом домашнего платья. - Папа, - нараспев произнесла Аки, звонко целуя в щёку. – А когда ты пришёл? - Только что, - ответил мужчина, скользнув взглядом по красивым изгибам родного лица, остановившись на широко распахнутых янтарных глазах. – Нарисовала? В ответ он получил кивок и ещё одну открытую улыбку. - Мне Шин помог, - добавила она, обхватывая маленькими ладошками шею мужчины. Оба мужчины проигнорировали упоминание о некоем Шине. Ни один, ни второй никогда не видели его, сделав однозначный вывод, что это воображаемый друг. И вроде даже привыкли к тому, что в речи Акинару всегда всплывает этот Шинджи, надеясь, что с возрастом это пройдёт. - Значит, спать? – спросил Дай, поддерживая широкой ладонью висящую на нём дочь. Акинару согласно кивнула, оставив ещё один звонкий поцелуй на небритой щеке отца. В этот момент Даю отчаянно хотелось, чтобы рядом находился и Каору. Он слишком хорошо помнил, как каждый вечер они втроём сидели на кухне, и Аки бегала от одного к другому, душа в объятиях и осыпая поцелуями. А они смеялись, подхватывая девчушку на руки, а потом спорили, кто идёт укладывать её спать, а кто в душ. Теперь Дайске занимался этим сам, никому не позволяя делать за него. И душ он принимал сразу по приходе, чтобы как можно меньше находиться в квартире одному. Прощался с Акинару и шёл сразу в спальню, зарываясь в одеяло и стараясь быстрее уснуть, чтобы следующее утро началось по уже знакомому сценарию. Подхватив Аки на руки, он молча кивнул Тошимасе, рассеянно помахавшему в ответ, и скрылся в детской. К ужину он так толком и не притронулся, что явно не устроило его друга, тяжело вздохнувшего вслед. - Мы поедем к папе завтра? – вопрос нагнал его на выходе из комнаты дочери. Дай замер, сжимая ручку двери и зажмуриваясь. Страшный вопрос. Как он не хотел везти её туда. Не видеть драгоценных слёз, не слышать пронзительного плача. Ему казалось, что однажды он попросту не выдержит. Сорвётся. - Аки…- тихо выдохнул он, не зная, как отговорить ребёнка от этого. - Я очень хочу увидеть папочку, - столько искренней ласки и доброты в чистом голосе дочери. Очередная горячая слеза прочертила дорожку по щеке, затерявшись в вороте рубашки. - Хорошо…- выдохнул он. Просто не мог отказать.