This is how I disappear

Я возвращаюсь в квартиру после нескольких изнурительный часов химии. Весь пропитанный ядом, который, скорее всего, лишь убивает меня, я прохожу на кухню и наливаю себе вино, оставшееся после милого ужина Джерарда и Линдси. Я замечаю свечу. Она окончательно исчезла, превратившись в капли воска, и лишь жалкий догорающий фитилёк подаёт последние признаки жизни. Напиток сразу же ударяет в голову, преподнося слабое головокружение и лёгкую весёлость, которую хочется растянуть на весь оставшийся вечер. Сажусь на табуретку и вытаскиваю из кармана сигареты. От дыма в лёгких голова начинает кружиться сильнее. Я немного откидываюсь назад и слушаю голоса за стенкой. Они тихие и приглушённые. Понимаю, что у Линдси красивый голос. Он был медленным, тягучим, почти мужским, а слова выливались подобно мёду. Я слушал шаги, скрипы молний на одежде. Дверцы шкафа в комнате Джерарда жалобно скрипели всякий раз, когда пальцы художника касались дерева – сколько бы я ни смазывал петли, режущие слух звуки никуда не исчезали. Как-то Джерард рассмеялся, сказав, что это старая мамаша преследует его, якобы голос этой женщины был ненамного мелодичнее скрипучих петель. Не замечаю, как бокал пустеет, и я машинально наливаю себе ещё. Кухня заполняется дымом и запахом перегара. Ненавязчивый образ Джерарда плавно скользит в мыслях. Я воображаю себя им, прекрасным художником с бокалом красного вина в руке. Подношу сигарету к губам, представляя, как ещё недавно так же делал он, сидя на этом самом месте. Но дым вырывается наружу вместе с кашлем, а в глазах из-за этого начинает щипать. Отмахиваясь от блекло-серых завитков, я ощущаю презрение к этому образу, к губам Джерарда и раку, который ни на секунду не может оставить меня в покое. - Я никогда не любила вино, - доносится до меня приглушённый голос. Оборачиваюсь и киваю головой, надеясь на то, что до девушки дойдет, и она уберётся, оставив меня одного. - Мне нравится ром, - продолжает она, проходя вперёд, и садится по правую руку от меня. - А мне нравится водка, - злюсь я и делаю ещё глоток, изо всех сил пытаясь представить, что Линдси здесь нет. Девушка берёт сигарету, отрывает фильтр и прикуривает. - Слишком лёгкие, - поясняет она, - ты куришь как новичок. Не отвечаю ей. Пусть уж лучше думает, что я новичок, чем жалкий больной раком натурщик. - А это что? – не отстаёт Линдси, указывая на розовую ленту, повязанную вокруг запястья. - Ничего, - робко заявляю я, пододвигая в её сторону второй бокал в надежде на то, что она сможет вмиг захмелеть и навсегда забыть о моём существовании. - Моя кузина носила такую же. У неё был рак. Она замолкает, толкая меня в бездну страха, осыпающего мурашками всё тело. Линдси всё понимает, это легко читается в её глазах. Понимает, но ничего не говорит. Я жду какой-нибудь мерзости, но вместо этого её рука медленно подползает к моей, в этот момент очень напоминая ящерицу, и ложится на неё, легко сжимая пальцы. - Я не скажу ему, - девушка понижает голос и больше не смотрит на меня. Ей хочется уйти, одёрнуть руку и забыть об этом, но вместо этого она делает несколько больших глотков и ещё раз бросает короткий взгляд на злосчастную ленточку, которую носит каждый из группы поддержки для раковых больных. В приоткрытое окно залетает небольшая ночная бабочка и начинает порхать вокруг светильника, стоящего на другом конце стола. Наши взгляды приковываются к этому маленькому существу, и начинает казаться, что не существует ничего больше. Насекомое назойливо бьётся крохотным тельцем о горячее стекло, снова и снова вгоняя себя в исступление. Это напомнило жизнь. Человека, который снова и снова пытается сделать совсем не то, что ему нужно. - И что стало с твоей кузиной? – спрашиваю я Линдси, вдруг осознавая, что она перестаёт казаться мне такой ужасной ведьмой, какой она была в моём представлении, когда я впервые увидел её голой в ванной комнате. - Она умерла спустя неделю после того, как врачи поставили диагноз, - с тоской в голосе сказала девушка, - никогда не любила её, но она была самой удачной соседкой по квартире. Ну а ты давно знаешь об… об этом? - Несколько месяцев. Признаться честно, я уже потерял счёт. Иногда начинает казаться, что я болен с самого детства. За спиной раздаются шаги. Я вздрагиваю, но не позволяю себе обернуться. Джерард не говорит ничего. Просто обходит стол и прячет мотылька в своей изящной ладони. Его глаза кажутся мёртвыми, а губы сжаты в тонкую линию. Я жду его слов, но до меня доносится лишь молчание художника. - Мне нужно закончить картину, - шепчет он, сжимая кулак с насекомым. Больше не говоря ни слова, он прощается с Линдси и скрывается в мастерской. Я осторожно открываю дверь и оказываюсь в комнате, насквозь пропитанной запахом краски. Но теперь это не бьёт в голову и не вызывает отвращения. Так пахнут мои чувства к Джерарду. Так пахнет то, что он нарисовал, то, что сотворил. Так пахнут письма. Художник стоял лицом к окну, разглядывая картину. Это был первый раз, когда я увидел её. Она была выполнена в тёмных тонах. Темнота окутывала лицо, шею и плечи молодого человека, тело которого украшали более яркие мазки краски. Каштанового цвета глаза были немного прикрыты, а на щеке сидел мотылёк. - Сколько? – голос Джерарда звучит довольно хрипло, звуки с огромным усилием вырываются наружу, пробиваясь сквозь толстые стены необъятного желания спрятаться где-нибудь и напиться до потери сознания. - Она восхитительна, - я не в силах ответить парню. Взгляд прикован к картине. Кажется, я замечаю в темноте едва уловимые силуэты человечков, как будто спрятанных в чёрном тумане. Джерард оборачивается и вытягивает вперёд руку, когда пальцы разжимаются, я вижу мотылька. Маленького слабого мотылька, медленно ползающего по прекрасной ладони в поисках света. - В один день подобный этому, мы перестанем быть прежними. Будто тени на снегу. Будто тени на солнце, - строки из письма появляются сами собой, и я не замечаю, как тихо произношу их. Мотылёк срывается с ладони, начинает падать, но вскоре взлетает вверх и оказывается сидящим у меня на лице. Я никогда не любил насекомых, но сейчас что-то заставляет меня замереть, не двигаться, полюбить этого мотылька так сильно, как я никогда бы не сделал этого прежде. - Ты должен занять первое место на том дурацком конкурсе, - говорю я, понимая, что сам Джерард сейчас не способен ничего сказать. - И быть с Линдси, потому что она понимает тебя. И ты, Джерард, совсем не умеешь пить, - последнее вызывает у него улыбку на лице, и я тоже не в силах сдержать смешка. - Прекрасные пустые слова, - фраза повисает в воздухе и ещё какое-то время эхом раздаётся в голове. Я замечаю слёзы на его щеках. Красивые каре-зелёные глаза, полные боли, отчаяния, увядающей жизни и чего-то ещё. В глазах художника было что-то, чего я никогда не замечал прежде. - Почему сейчас? – он делает шаг вперёд, и я снова чувствую его дыхание на своей щеке. – Почему именно сейчас, Фрэнки? - Я люблю тебя, Джерард. Художник замирает и внимательно смотрит на меня. - Это не может закончиться. Только не в этот раз, - Джерард отрицательно машет головой и касается ладонью моей щеки. - Но я не люблю тебя, Фрэнки. А после весь мир внутри рушится. Миллионы, миллиарды карточных домиков хоронят меня под собой. Все те осколки, мысли, кладбище писем, маленькие человечки слипаются в огромный шар и раздавливают меня снова и снова. Я пытаю отвернуться, но его рука не позволяет мне этого сделать. Он смотрит на меня всё это время, следя за тем, как небольшая слезинка скатывается по щеке. Я зажмуриваюсь и вдруг чувствую что-то на своих губах. Это были губы художника. Самые прекрасные недоступные губы на свете. И они целовали меня. Джерард целовал меня. Мой нежный художник целовал меня снова и снова.