This is how I disappear

Джерард разбудил меня ранним утром и, позволив выпить лишь чашку кофе, назойливо ворча о том, что вдохновение не может ждать, потащил в свою мастерскую, где я должен был превратиться в его безвольную марионетку. Первым делом художник стянул с меня майку, бросив сонное тело на растерзание утренней прохладе. Мало что понимающий, всё время содрогающийся от холода, я был посажен на довольно высокий деревянный стул, взявшийся неизвестно откуда. Джерард установил мольберт немного дальше и принялся внимательно изучать меня, пытаясь выбрать нужное положение. Я то смеялся, то изо всех сил старался думать исключительно о мёртвых котятах, чтобы лицо исказила необходимая художнику грусть. Отвыкший от долгих малоподвижных часов, я всё время норовил куда-нибудь повернуться, подёргать ногой или что-нибудь почесать, сбивая этим, как выражался Джерард, неоднократно буравя меня презрительным взглядом, ту прекрасную атмосферу, которую он собирался запечатлеть на первых набросках. Мы провели в мастерской около пяти часов, делая лишь крохотные перерывы. Джерард был сосредоточен на картине и наотрез отказывался дать мне взглянуть на работу, пока та не будет полностью закончена и одобрена самим Джерардом Артуром Уэем. Мне приходилось лишь слушать о том, какая замечательность получится у художника в итоге и пытаться хоть приблизительно представить то, что он мог сотворить с моим лицом. Мы снова были в мастерской, уже порядком уставшие и одурманенные краской, когда дверь тихо скрипнула и внутрь проскользнула девушка. Она улыбнулась мне, став позади Джерарда, обвила его руками и поцеловала в шею, оставив на ней красный след от помады. - Линдси, - выдыхаю я, чувствуя, как внутри что-то стремительно рушится, как миллионы и миллиарды трещинок пробегают по всему телу, начиная кровоточить. - Рада тебя видеть, Фрэнк, - не глядя на меня говорит она, разворачивая Джерарда и целуя его губы. Художник отвечает на поцелуй и, позволяя кисточке выскользнуть из расслабленных пальцев, берёт её лицо в свои руки, настойчиво продляя поцелуй. - Почему ты никогда не рисовал меня? – спрашивает она, когда они на мгновение отстраняются друг от друга чтобы вздохнуть. - Я никогда не рисую своих любимых, - шепчет Джерард, снова притягивая её к себе. За это время я успеваю тихо соскользнуть со стула и, подняв с пола футболку, подобраться к двери. Последние слова художника настигают меня, когда я почти достигаю коридора. Они врезаются мне в спину, рассекая на части умирающую плоть. В этот же день должно было состояться первое собрание больных раком, про которое я вспоминаю совершенно неожиданно и решаю отправиться туда за несколько часов до начала. Только для того, чтобы укрыться там от нежного шёпота художника и девушки, которая, как ей и было заведено, вернулась сразу после того, как творческий кризис покинул Уэя. Все обещания стёрты. Хрупкое сердце Фрэнка Айеро было размазано, а художник снова в порядке. Теперь тот человек, больше напоминающий разочарованного жизнью пьяного червяка, не собирался превращать свою квартиру в чёрную бездну и явно жалел о том, что по пьяни уничтожил все картины. Но, как и следовало ожидать, маленький уничтоженный Фрэнк всё ещё любил своего художника. Я всё ещё любил художника. Я любил его, когда закрывал дверь мастерской, делая это так тихо, чтобы Джерард не смог заметить моего исчезновения раньше времени. Я любил его, когда приехал в нужное место. Любил, когда закрылся в туалете и множество раз бил себя по щекам, чтобы выкинуть из головы счастливого Джерарда, целующего Линдси в своей мастерской и того парня, который просил меня не уходить на крыше здания, где проходила его выставка. Я любил его даже тогда, когда, наконец, умер от рака, но пока что я не знал этого. Не знал того, что даже в конце не избавлюсь от чувства, разъедающего меня изнутри и заставляющего сейчас сгибаться пополам. Собрания проходили в небольшом помещении, которое когда-то было магазином. Некоторые холодильники поленились выбросить, и теперь они томились у стен, спрятанные под толстым слоем пыли. Когда я, наконец, собрал все свои силы в кучу и заставил себя выбраться из туалета, синие пластиковые стулья были расставлены в центре комнаты. На одном из них одиноко сидел парень. Заметив моё присутствие, он обернулся, встал и приветливо похлопал меня по плечу. - Меня зовут Марк, - кивком головы он указывает на небольшой листок в форме облачка с его именем, висящий у него на груди. - Фрэнк, - я опускаю голову подобно ему, но вспоминаю, что никогда не носил никаких глупых облаков со своим именем. - Добро пожаловать, - улыбается Марк, когда капюшон его серой байки слетает с головы, обнажая лысую молочного цвета голову, - всё в порядке, - тоскливо говорит парень, возвращая капюшон в прежнее положение. – Какая у тебя стадия? - Я просто спросил, могу ли прятаться где-нибудь от врачей, но мне дали этот адрес, - я пытаюсь выдавить улыбку, в надежде на то, что Марк улыбнётся тоже, но вместо этого наталкиваюсь на светло-голубые глаза, обволакивающие меня чёртовым пониманием. – У меня четвёртая стадия рака лёгких с метастазами, - говорю я, делая глубокий вдох. – Я уже мёртв. Доктор Гарриет сказал, что рак слишком агрессивен, и поэтому химия не очень-то спасает меня. Я думал, что смогу выжить, ─ первый раз, когда я узнал про рак, врачи явно напутали со стадией. Но испугавшись, не думая, что я имею право избавиться от этого, я сбежал от самого себя в публичный дом, однако после пришлось снова вернуться в жизнь. Еще есть одно невыполненное обещание: я должен спасти одного прекрасного художника. - Художник знает о раке? – спрашивает Марк, капюшон вновь сползает, но он больше не пытается ничего с этим сделать. - Нет, - я чувствую укол совести и злость на себя. Но вскоре убеждаю себя подумать об этом после. Только не сейчас. Я не должен жалеть о том, что не впутал во всё это Джерарда. - Ты должен сказать ему, Фрэнк, - рука Марка вновь ложится на моё плечо, - всё будет в порядке. Думаю, художник заслуживает того, чтобы знать, что у него есть ещё немного времени для того, чтобы спасти тебя самого. - Он разозлится на меня, - я опускаю глаза, чувствуя, как теплота от прикосновения просачивается сквозь ткань к самому сердцу. – Он не поймёт. - Никто не должен умирать одиноким. Просто поговори с ним, пообещай мне, что поговоришь. Дверь в зал приоткрывается и в проходе возникает хрупкая женская фигурка, движущаяся по направлению к нам. Вблизи она вовсе не потеряла черты ребёнка. Длинные рыжие волосы были заплетены во множество тонких косичек и опрятно обрамляли аккуратное круглое лицо с едва заметными скулами. Она кажется такой маленькой и хрупкой, что рядом с ней даже я кажусь себе слишком плотным и высоким. Марк обнимает девушку за талию и притягивает поближе к себе. Я смотрю в её большие зелёные глаза, на аккуратные губы и нос, и понимаю, что она прекрасна, слишком прекрасна для того, чтобы тоже носить в себе что-то настолько мерзкое, как неоперабельную опухоль. - Карла, - говорит она, улыбается и протягивает мне руку. - Фрэнк. Я касаюсь маленькой руки, настолько холодной, что после прохлада от прикосновения ещё долго чувствуется в пальцах. Совсем скоро помещение заполняется людьми. Каждый был совершенно разный, совершенно особенный. Напротив меня сидела худощавая женщина среднего возраста с платком, повязанным на голову. Её лицо было таким бледным, что временами казалось даже зелёным, но это не мешало ей ярко краситься и носить множество тяжёлых золотых украшений на своих пальцах, ушах и шее. Она сидела и приветливо улыбалась молодому парню, который надел на себя сразу четыре футболки и каждый раз болезненно морщился, когда кто-то кидался громкой приветливой фразой. Это были сломленные люди, продолжающие улыбаться. Люди, каждую свободную минуту сталкивающиеся с мыслью о смерти и как никто другой приближавшиеся к ней с каждым предательский ударом сердца. Когда не остаётся ни одного свободного места, Марк поднимается и оглядывает лица сидящих. Он говорит, что мы все пережили ещё один день. Он говорит, что однажды страх уйдет, и мы просто будем жить, жадно поглощая всё, что только сможем. Он говорит, что мы всё равно будем счастливы, что мы сильные и должны бороться с болезнью до тех пор, пока можем. Его речь заканчивается, и он снова садится между мной и Карлой. Его губы шепчут что-то, пока я восхищённо смотрю на этого парня, понимая, что хотел бы быть хоть на миллиметр таким же сильным и стойким. Я смотрю на него почти весь вечер, пропуская между ушей то, что, возможно, мне было бы даже полезно услышать. Я чувствую облачко уверенности, которое передаётся от него окружающим, и на какое-то мгновение мысль о раке полностью выветривается из моего сознания.