наша поредевшая группа наконец-то покидает Париж, чтобы хоть попытаться лежать в направлении эмиграции, – и сталкивается с новыми потерями и новыми приобретениями
Когда мы пришли в себя, сначала нам показалось, что уже наступила ночь – и неужели нас так надолго вырубило? Но нет, это мы просто вновь спустились под землю. Здравствуйте, катакомбы, давно не виделись. И будь наша воля, еще бы сто лет вас не видеть. – Ты как, родная? – Эрик, по-прежнему державший Крис на руках, с тревогой заглянул нам в лицо. А нам было… никак. Смерть Рауля выбила нас из колеи настолько сильно, что это бы даже удивило, если бы мы сейчас были способны на сильные эмоции. Наверное, все дело в неожиданности: только что он стоял рядом и что-то говорил – а теперь его нет. И уже никогда не будет. А еще… это же Рауль, друг детства и надоедливый, а временами и опасный, ухажер, в каком-то смысле соперник Эрика. С самого детства и очень долго в юность и даже зрелость в нас живет вера в бессмертие близких (если ее трагически не разрушат). Да, на каком-то этапе мы осознаем, что все они умрут, и оплакиваем это осознание, потерю этой невинности (одной из очень и очень многих) и вообще – свою будущую потерю. Иногда просим высшие силы уберечь родных. Но потом это проходит, а новообретенное знание отодвигается на задний план. И мы снова бессмертны и вечно молоды, как и все вокруг нас, и только лица на обложках журналов стареют, повергая нас в изумление: как, прошло уже 15 лет? Да быть не может! А потом это происходит. И мы вдруг понимаем: смерть не просто перед нами, она среди нас, ходит и собирает жатву, как было всегда. Просто мы не видели, не хотели видеть. И нам становится очень страшно – оказывается, мы смертны, иногда даже «внезапно смертны». Потом все снова забудется, и мы снова станем «вечно молодыми, вечно пьяными»… до следующего раза. – Нормально, – прошептали мы. – Поставь меня, Эрик, я не упаду. И так будет быстрее. Давайте уже убираться к черту из этого города. – Поддерживаю, – Раппно, который успел нас обогнать, высунулся из-за угла. – Эрик, мы тем же путем возвращаемся или лучше другим? – Можно и другим, тот мог засветиться, – задумчиво согласился Эрик, опустив нас на ноги – с плохо скрываемым сомнением, но все же. Этьен, такой же притихший, как и мы, и возможно, по тем же причинам, вдруг встрепенулся: – Нам надо быстрее, скоро будет артобстрел! – Не понял. – Эрик в два прыжка оказался перед ним и ухватил за плечи. – Что за артобстрел? Бледное и потное лицо юноши, кажется, стало еще бледнее. – Я слышал, в штабе… пруссаки будут стрелять на закате. Много и долго, они говорили «много и долго». А мы тут, внизу. – Так… – Эрик переглянулся с Раппно. О чем это они?.. О том, что надо бежать. Чтобы не попасть под много и долго… Надо ли?.. Черт, Крис, если бы я могла, навернула бы тебе леща! Тебе надо спасать себя и ребенка! Погорюем потом. Приди уже в себя… Подумаем об этом завтра?.. Именно. Мы резко ускорились. О том, чтобы пойти другим путем, речи, разумеется, уже не шло – тут бы знакомым добраться, да и покороче он был. В какой-то момент, во время очередного спуска по осыпающимся кирпичным ступеням, где-то наверху грохнуло, пол под нами завибрировал, а по макушке и плечам забарабанили земляные комья. – Началось, – сухо прокомментировал Раппно. – Мы почти у выхода. Кристина, готова пробежаться? – Эрик прищурился на нас, так что мы явственно услышали невысказанное «может, вас донести до конца, мне нетрудно». Вместо ответа мы припустили так, что оставили мужчин позади. Замедлиться нас заставило только то, что факел был у Раппно, а без него в этом подземелье может сориентироваться разве что летучая мышь. Ну, или некое привидение из оперного театра. Как выяснилось, «много и долго» было не преувеличением, а прямо-таки девизом, потому что дальше бахало уже не переставая, и вскоре начала сыпаться не только земля, но и мелкие (а то и крупные) камешки. Мы, как могли, прикрывали голову, благодаря небеса за картуз и стараясь не сбиться с дыхания. Впереди забрезжил тусклый свет. Выбрались! Смогли!.. Не сглазь… Но предупреждение Крис запоздало: после особенно сильного баха на нашу многострадальную головушку хлынул целый дождь из камней, а по низкому потолку прямо на наших глазах принялись разбегаться трещины. Сегодня явно был не наш день, а карма – мстительная сука. – Крис, шевелись! – окрик Эрика вывел нас из ступора. Пока мы стояли столбом, разинув рот, он успел просочиться мимо и теперь подпирал плечами свод. – Раппно, выведи ее, скорее! Канонада лупила и лупила, трещины змеились уже по стенам, пол ходил ходуном. Нас буквально швырнуло на Раппно, он ухватил Крис за шиворот, второй рукой пихнул вперед Этьена и в прямом смысле поволок нас на свет. Очутившись на свежем воздухе, мы не удержались на ногах, свалились и, как были, на карачках, принялись отползать от чертовой дырки в земле. То ли из страха, то ли чтобы освободить дорогу, – мы и сами не знали. – Ждите, я за Эриком. – Раппно нырнул в лаз. Мы привалились спиной к дереву; рядом шумно и быстро дышал Этьен. Наверное, мы и сами дышали так же, только себя не слышали. Так прошло минуты три. А потом в отдалении, метрах в двадцати, просела земля. Не так чтобы очень, метра на полтора. Но мы уже все поняли. Больше никто не вернется. В каком-то трансе мы повернулись к заревевшему Этьену, навернули ему затрещину – хотя руки чесались свернуть шею, потому что это из-за него, из-за него, это все из-за него, и на кой черт мы вообще покинули Монако, все же было так хорошо, и здорово, и правильно, мы все рассчитали, все придумали… – и поползли к лазу, который, конечно же, тоже засыпало. Дальше было смутно. Кажется, в какой-то момент мы испугались, что ослепли, но это оказались всего лишь слезы, которые мы не могли вытереть, потому что руки грязные, и у Этьена тоже были грязные руки, а земля в лазе, по счастью, была мягкая и копалась легко. И мы наткнулись на еще руки, которые были не наши и не Этьена, но еще грязнее наших, и мы тянули за них, и вытянули Раппно, всего измазанного в земле и кашляющего, но живого, а потом продолжили копать, пока Раппно не продышался и не оттащил нас. – Все, Кристина, все, все… Прости, девочка, но ты его не откопаешь. Эрик все, Эрика нет, – хрипло шептал Раппно, а мы слышали, но не понимали смысл, поэтому вырывались и когтили землю, пока не заболели пальцы и с них не закапало. Потом мы брели по оврагу, и плыли на лодке – целой, без течи, – и тащились по болоту, и шли по дороге. И пришли к дереву, к нижним ветвям которого были привязаны поводья двух лошадей. Раппно залез на одну из них, и Этьен подсадил нас к нему. – Я своего коня оставила на постоялом дворе, тут недалеко, – вяло сообщили мы, погружаясь не то в рыхлое оцепенение, не то в кататоническую дрему. – Хорошо, девочка, ты молодец, ты просто молодец. – Раппно погладил Крис по голове и пристроил себе на плечо. – Отдохни пока. И больше не было ничего до самого Мелёна, где нас встретили суета и восклицания Мэг и мадам Жири, в которые мы не вслушивались. Нас вымыли, переодели и попытались накормить, потом вмешался Раппно и велел, чтобы от нас отстали. А мы никак не могли уложить в голове одну простую мысль. Эрика нет. Никого нет. И нас больше нет. И нет никаких «нас». Мы теперь втроем против всего мира. Нам помогут, конечно, помогут, Раппно и Жири нас не бросят, и, может быть, однажды у нас все будет хорошо. Слышишь, Крис? Крис? Кристина! Не молчи… У нас ничего не будет хорошо. У тебя все есть и все будет. А у меня ничего не осталось… А как же ребенок? Крис… Пожалуйста, Крис…* * *
Не знаю, как уж там расстарался Раппно, но на следующий день мы выехали с неким подобием каравана из таких же беженцев, направлявшихся на юг, подальше от войны. Крис безучастно сидела в телеге и смотрела в одну точку, а я старалась ее не трогать. Мы обе старались не шевелиться и не разговаривать, как будто если застыть, то будет не так больно. Хотя на самом деле и больно-то не было. Нас словно отрезало от мира и друг друга толстой стеклянной стеной, через которую кричи не кричи – а не докричишься, не дозовешься. И что бы я ни сказала, Крис меня не услышит, потому что у нее своя правда. И у меня – там, в другом мире, – действительно все есть. Не объяснишь же, что это «все» не перекроет, не пересилит, не залечит эту нашу общую на двоих потерю. И что сейчас, потеряв Эрика… потеряв, потеряв, не верится, не хочу, – я теряю и ее тоже. Снаружи, за пределами нашего застывшего мирка восковых фигур, в котором было так тихо и ничего не происходило, наступил вечер, и караван остановился. Привал. Возможно, было бы лучше продолжать передвигаться ночью, но люди – а главное, лошади – устали. Да и решили, что это небезопасно: тех, кто мог бы постоять за себя или отбиться, было раз-два и обчелся. Мадам Жири усадила Крис у костра, потом дала миску с похлебкой. Та молча и механически начала есть, потом запила все это водой из фляги и улеглась в телеге, завернувшись в плащ и зарывшись в сено. Меня же моментально вынесло в родной мир. Черт. Я – взрослая тетка, видавшая Крым и Рим, и я не знала, что мне делать. Не умею я сочувствовать, не умею выражать сочувствие, обычно сразу включаю рационализм и ищу выход из ситуации, способ помочь… Но тут – чем ты поможешь? Лучше бы тебя не было. Тогда он был бы жив. Он был бы несчастен и одинок, но он был жив! И Рауль был бы жив, и мы бы уехали с ним и жили бы долго и счастливо! Это все из-за тебя! Будь ты проклята! Меня окатило волной такой ненависти, что я даже сразу не поняла – это не моя ненависть. Это Кристина. Она ненавидит меня. Ну да. Стадию отрицания мы проскочили на всех парах и сразу перешли к гневу. Я не стала отвечать – пусть злится на меня, это ей нужно, это лучше апатии. Злость помогает жить. Мы перестали быть одним целым и снова стали двумя сознаниями в одном теле. Но это пройдет, это мы склеим. Вот выберемся куда поспокойнее и тогда решим, что делать с ее жизнью. Деньги не проблема, а с остальным как-нибудь разберемся. Но что нас… ее разбудило? Поколебавшись, я отобрала у Кристины управление и выкопалась из сена. И только ахнула. Вокруг метались заспанные люди, скакали на конях вооруженные молодчики, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться – на нас напали. Нас грабят. – Ой, какая крошка, иди-ка сюда! – к нам протянул грабли какой-то немытый верзила. Я подавила сиюминутный импульс засветить ему в глаз, перекатилась через борт телеги с противоположной стороны и дунула в ближайшие кусты, уповая на ночь и всеобщую неразбериху. Несколько минут мне везло и мое сомнительное убежище никто не тревожил, но потом прямо на мои кусты понесло какого-то особо лихого разбойника. Пришлось отползать дальше. – Попалась! – гаркнул кто-то над ухом, окатив тошнотворной смесью чесночной вони и перегара, и схватил меня поперек туловища, прижав руки к бокам. Я махнула головой назад, кажется, – судя по крику – попала куда надо, но разбойник меня не выпустил. Еще и затылок разболелся, усиливая тошноту и заставляя ноги ослабеть. – Сучка! – меня швырнули на землю. Я сжалась в комок, инстинктивно прикрывая руками живот и голову, но ничего не последовало. Только странный всхлип. Осторожно приподнявшись, я оглянулась. Сзади, верхом на вороном жеребце, гарцевал некто в темном плаще. В руке у него была шпага, и острый ее конец торчал из груди того мужика, который, видимо, на меня напал. Эрик! Я даже не успела уловить, когда Кристина вновь отобрала у меня контроль, вскочила и кинулась навстречу всаднику. У нее дико колотилось сердце. У нас дико колотилось сердце. Неужели? Всадник выдернул клинок, и разбойник мешком осел на редкую траву подлеска. – Эрик! – Кристина ухватилась обеими руками за стремя. – Прости, – ответил нам знакомый голос. Стоявшая над лесом луна осветила столь же знакомые черты. Только не того, на кого мы надеялись. – Прости, – повторил Рауль и, поморщившись – явно от боли, – склонился в седле, видимо, собираясь нас поднять. Раздался дикий вопль. Я даже не сразу поняла, что кричит Кристина. А потом навстречу понеслась земля, и снова ничего не стало.