ОСКОЛКИ ЦВЕТНОГО СТЕКЛА

– Все будет хорошо, я это точно знаю. Усаги улыбается – искренне и беззаботно, почти утешительно, словно именно она здесь умеет видеть будущее – и Сецуна улыбается ей в ответ. Одними губами. В стильной комнате токийской многоэтажки, официально принадлежащей начинающему модельеру Мэйо Сецуне, тихо и спокойно. Даже цветные огни бессонного города кажутся отсюда мерцающими звездами далеких галактик, куда более близких хозяйке квартиры, чем шумная уличная суета. Прозрачный сумрак, невесомый, как сны, пахнет белым жасмином и совсем чуть-чуть – пепельной горечью полыни – сочетание более изысканное, чем иные духи. И еще вокруг растворен слабый, но неотвязный запах тревоги. Или даже не тревоги, а ожидания… чего? – остро-свежий, колкий, как перечная мята. На этом фоне Усаги кажется особенно светлой и яркой, этаким садовым цветком, случайно проросшем в густом хвойном лесу. Усаги теплая, солнечная, она пахнет ромашкой и детским клубничным мылом, она беззаботно болтает ногой – и ни за что не скажешь, что завтра ей предстоит битва не на жизнь, а на смерть. Уже в который раз. Небо над городом беззвездное, подсвеченное огнями вечных реклам, но там, за этой бурой пеленой притаилось невидимое зло. Впрочем, у зла всегда одна сущность, какую бы маску оно ни избрало – Металлии, Фараона Найнети или вот, теперь Галаксии, воина-призрака из далеких легенд. Неважно. Зло всегда безлико. Зло всегда ненасытно. – …а ты ведь тоже, да? Сейлор Плутон открывает глаза, возвращаясь в реальность. Усаги смотрит улыбчиво и ясно, греет руки о чашку чая – зеленого, с ароматом земляники и лета. – Ты такая задумчивая сегодня. – На щеке будущей Королевы Хрустального Токио проступает крохотная ямочка. Слева, у самого уголка губ. – Я всегда такая, Сейлормун, – пожимает плечами Сецуна. – Ты знаешь, кто я. – Ну… ты же еще и человек. – Она улыбается еще шире. – Вот, чай делаешь так вкусно, как даже Рей не умеет. – Хм… Спасибо. – Но ты не ответила. Я говорю, ты же веришь, что все будет хорошо, правда? Плутон длинно вздыхает. – Усаги, – говорит она. – Почему ты спрашиваешь меня об этом? – Нну-у-у… – смущается та. – Я знаю, что знать заранее будущее нам нельзя… Сецуна делает глубокий вдох и замирает, слушая, как бьется, пульсирует, растворенное в крови время. Ровная, мягкая сила, скользящий поток, всю власть которого не почувствуешь, пока не попытаешься сделать хоть шаг ему наперекор. И не поймешь, что это… – Невозможно. Она медленно выдыхает, чувствуя, как рассыпается у губ горьковатое облачко истраченных секунд. Обратно – не вернешь. Усаги пожимает плечами и тоже вздыхает – легко, с необидчивой досадой ребенка, который, конечно, знает, что килограмм пирожных – это слишком, но попросить-то можно? – Я понимаю, – она улыбается успокаивающе. – Я знаю, что тебе нельзя об этом говорить. – Не нельзя, – качает головой Сецуна. – Невозможно. Лунная воительница кивает, смотря все так же ясно и доброжелательно. Она соглашается, но не понимает. В ее личной картине мира нет грани между «нельзя» и «невозможно». Хотя… никакого «невозможно» там тоже нет, в конце концов, это же Усаги. Благословенна будь, Принцесса Луны, за то, что ты есть на свете, думает Воин Времени. Но ты такая – одна. Нам – не позволено. Ничто на свете не может быть сильнее Судьбы – это знание смешано с ее кровью, в этом знании она черпает успокоение на протяжении бесчисленных эпох. Бессмысленно сожалеть о том, что свершилось. Бессмысленно бояться того, что неизбежно. И следует спокойно и с достоинством исполнять свой долг. Там, где ты есть. Оставаясь тем, кто ты есть. Даже если иногда до безумия хочется побыть кем-то другим. Хоть секунду. Кем-то вот таким, как Цукино Усаги, кем-то, по-детски верящим в чудеса. Смешно. Никто не может уйти от собственной судьбы. Никто, даже гордая своим мнимым могуществом Галаксия, даже она – лишь пешка в ее руках. И завтра она сыграет свою финальную роль так, как ей предначертано. Завтра они все сыграют свои роли. Прежде, чем закончится все. – Сецуна… – нерешительно говорит Усаги, и Плутон замирает, потому что знает, о чем ее хотят спросить. – Сецуна, я знаю, что ты не должна говорить о будущем… – Не могу, – качает головой та. – Я знаю, – совсем тихо говорит Усаги. – И я совсем тебя не прошу, я… – И не проси, принцесса. Плутон никогда не повышает голоса. Но бывают минуты, когда тихие слова ее звучат так,что закладывает уши от непереносимого, безнадежного и оглушительного безмолвия. Непроизнесенное «нет» давит на барабанные перепонки хуже крика. Усаги долго молчит, покачивая ногой, пристально смотрит в окно. Ночное небо сквозь пепельные занавеси кажется тяжким, предгрозовым. – Мамору не отвечает на мои письма, – наконец, говорит она, не поворачивая головы. Голос ее непривычно ровный, и от того кажется ломким и беспомощным. Сецуна медленно, беззвучно вбирает в легкие горький воздух, добела стискивает пальцы. Только не спрашивай, только не спрашивай меня сейчас ни о чем, мысленно просит она. Сецуна почти умоляет, она почти испугана, потому что непонимание и тревога в светлых глазах куда страшнее, чем зрелище мировых катастроф. Против них сердце давно научилось защищаться, а против неизбежного горя близких – нет. В этот миг Сецуна почти проклинает свое знание, потому что знание уже ничего ни для кого не изменит. Знать – значит сделать свершившимся. Знать – значит убить надежду. Ту самую, что смотрит на нее сейчас доверчивыми голубыми глазами. – Я не спрашиваю, Сецуна, – торопливо говорит Усаги. – Я честно-честно ни о чем тебя не спрашиваю. Но ведь ты же… ты же знаешь, правда? Вместо ответа Сецуна закрывает глаза. Она знает. Она очень много знает о времени. О днях, часах, минутах, секундах. О секундах, которые прошли, о секундах, которые только должны наступить, и о тех секундах, которые не наступят уже никогда. Об этих, последних, секундах Сецуна знает лучше всего. Дар провидения – не благо, а кара. Воистину. Хрустальная чаша, налитая горечью в край – одиночество – дар и проклятие – знание, которого не избежать. И тишина, ледяная тишина веков, и лишь ветер поет во Вратах, прикованный к каменной арке, ожидая… Что ж. Она умеет ждать. Сецуна мысленно усмехается. Возможно, Звездный Ши-Тенно, второй из давно павшей Четверки мог бы понять ее… но где он сейчас? Там, куда ничей зов не долетит. Даже Сейлор Юпитер… Кроме того, Время не слышит мольбы о пощаде. Как не слышит их и Смерть. Таков закон бытия, и ни у кого из них нет власти его изменить. Сецуна видит. Свершившееся и несвершенное, и то, что уже фактически свершилось, и то, что еще только может свершиться, если… Если. Сецуна видит – проклиная свой дар – сплетения вероятностей, нити, дуги и развилки, и среди них ту единственную, которая и станет их реальностью. Сецуна видит битву, в которой не выживет никто. Смерть. О да. О смерти Сецуна тоже знает больше прочих. Сецуна вообще очень хорошо знает, каково это – знать. И потому молчит, плотно сомкнув ресницы. Смотреть в глаза Принцессе сейчас выше ее сил. – Завтра у нас будет сражение, – продолжает Усаги. – Решающее, так Луна говорит. Плутон молчит.       Мертвые глаза Защитника Земли, его последнее слово, имя, сорванное с губ холодным ветром, маска, летящая по воздуху.       Чиба Мамору ушел, чтобы вернуться Королем Эндимионом.       Скоро уйдут и остальные. – …и я знаю, что все будет хорошо, ведь мы с девочками никогда еще не проигрывали, но… Плутон молчит.       Мертвые глаза Моря и Ветра, их намертво – до последнего мига – переплетенные пальцы.       Полуобреченная, полуснисходительная улыбка Сатурн – Смерть не испугаешь смертью, она уходит, лишь сама добровольно того пожелав. – …и я ни капельки не боюсь, просто… У девочек столько планов на будущее… Плутон молчит.       Четыре звездных кристалла в руках Галаксии, четыре тела, растворяющихся в пустоте. Девочки, девочки, что за насмешка судьбы, так бесконечно умирать. Уже даже и не страшно… – …а Принцесса старлайтов говорит, что это самый сильный враг в Галактике, и столько звезд уже погасло, и… Плутон молчит.       Ужас в глазах Звездных, обреченность и гнев средней воительницы… Ах, мало, мало войн вы видели в своей жизни, девочки, притворяющиеся мальчиками, иначе знали бы, что потерять надежду прежде, чем начать сражение – значит уже заранее проиграть.       Алое платье принцессы Оливии – она атакует, даже не надеясь, просто выигрывает несколько минут жизни… для чего? – Все будет хорошо, – неожиданно говорит Сецуна. – … и я… Что? – Все будет хорошо, Серенити, – повторяет Плутон, и глаза ее темны, как беззвездная ночь. Все будет хорошо. И это не ложь. Все будет, все действительно будет… потом, спустя столетия, когда Земля проснется ото льда, укрывшего все раны былых битв, все уродства, ошибки и просчеты, всю мерзость и скверну нынешнего века, доживающего последние часы. Последняя битва Света и Хаоса сотрет зло с лица планеты – вместе с жизнью. И в этом сражении сгорят и Свет, и Хаос. Усаги сияет, улыбаясь, Усаги безоговорочно верит. – Правда? Я и не сомневалась!.. Я знаю, что ты… Сецуна, спасибо! Пока вы со мной, ведь все будет хорошо, правда? – Правда. – Сецуна закрывает глаза. – Все будет хорошо. Пока ты с нами.       …Сейлормун уже не плачет. В сухих, огромных глазах ее может утонуть весь мир – и не заметить. Сейлор-фуку разрывается розовыми лентами, сердце разрывается радужными гранями Кристалла, острыми, как мечи. Земная девичья оболочка разрывается силой, непереносимой для ветхой материи этой реальности, силой, создающей и разрушающей миры – силой, скрытой в Серебряном Кристалле – Звездном Семени Принцессы Белой Луны.       Эта сила шутя сметет Хаос – и всю эпоху заодно, и хрупкий человеческий сосуд, в котором она заключена, сгорит в радужном пламени легко, как пылинка, и мир утонет в сияющем белом ничто, и лишь улыбка на мертвеющих губах – теплая, живая – позовет по имени того, кто не сможет ответить, того, кто тоже звал ее, умирая…       Ах дети, дети, сколько отваги нужно, чтобы осмелиться так любить – в таком мире!.. – Сецуна, а почему я? – Что? – вздрагивает Плутон. Вокруг тишина и покой, пахнущие жасмином и земляникой. За окном шумит пока еще живой город пока еще живого мира. – Ну, все это. – Усаги неопределенно поводит рукой. – Серебряный кристалл. Принцесса, королева… Мессия. И теперь, с Галаксией… Почему я? Глаза у нее чистые и по-детски безмятежные, но от их взгляда Сецуне почему-то трудно дышать. – Ты наша Принцесса, – говорит она вслух. – Ну да. – Усаги вздыхает. – Долг воина и все такое… Луна мне говорила. Но я все равно не понимаю, почему я? Сецуна вздыхает, на миг прикрыв глаза. Как же трудно… – Усаги, что ты имеешь в виду? Лунная воительница поднимает голову, смотря неожиданно мудро и проницательно. В этот момент она до того напоминает Селену, что где-то в груди болезненно сжимается. Где-то в районе сердца, успевшего за прошедшие миллионы лет качественно окаменеть. – Ну, я ведь вовсе не сильная, – легко говорит Сейлормун. – Даже девочки сильнее меня, а уж про тебя, Харуку и Мичиру говорить нечего. Вы – настоящие воины. – А ты – настоящая принцесса. Усаги хмурится, чертит пальцами ног дорожки на ворсе ковра. Она, без сомнения, все это уже слышала, и не раз, и слова уже давно перестали что-то объяснять ей и успокаивать. Усаги беззаветно верит, но и фальшь она чувствует безошибочно. Но Сецуна не может сказать ей других слов. Сейчас – не может. – На самом деле, вовсе не настоящая. – Лунная воительница поднимает голову, и древние глаза ее блестят совершенно по-детски. – Все, что у меня есть – только Кристалл… – Только? Священный Серебряный Кристалл не станет повиноваться кому попало, – мягко замечает Сецуна. – Он твой по праву крови. По праву сердца. – Но сама-то я ничем не заслужила это право! – восклицает Усаги. – Ну вот не заслужила же ничем! Я трусиха, плакса, я глупая, я теряюсь, когда нужно действовать, я никогда не знаю, что нужно правильно сказать, и я… получила ужасные баллы в последнем тесте по английскому! – Это не имеет решительно никакого значения. – Сецуне удается почти удачно скрыть улыбку. А Усаги, не стесняясь, всхлипывает и улыбается одновременно. – Жаль, что тебя не слышит мама. Она мне вчера такой нагоняй дала… – Она любит тебя, – мягко говорит Сецуна. И делает нечто ей совершенно не свойственное – осторожно касаясь, гладит теплую золотую макушку, такую мягкую на ощупь. – Да, ты не сильная, Серенити. – Голос воительницы Плутона, хоть и тихий, легко перекрывает гул города за окном. – У тебя нет энергии стихий, ты не можешь останавливать время и разрушать миры одним ударом. Ты умеешь сражаться, но сражения никогда не станут твоей жизнью и сутью, не войдут в твою кровь, просто потому… потому, что ты – это ты. – Ну вот, я же и говорю… – Но все это не имеет никакого значения. Сецуна садится напротив, смотрит прямо в глаза. Она редко так делает: мало кто может выдержать взгляд Воина Времени. Усаги – может. – Важно не то, насколько сильна ты. Важно, насколько сильными ты делаешь нас. – Вас? – не понимает Усаги. Сецуна отворачивается, отходит к окну. Фигура ее, одетая в тени, кажется безучастно-неподвижной, но Сейлормун чувствует, какая чудовищная сила свита в тугой пылающий жгут, заперта в идеально-уравновешенную, отточенную до малейшей детали оболочку. Сбалансированную с виртуозностью весов, застывших на лезвии бритвы. И только глаза, вспыхивающие искрами цвета молодого вина – или старого огня – выдают запертую в девичьем теле мощь. – Это вопрос смысла, Сейлормун. Без смысла самая светлая сила доведет до безумия, и самая благая цель обернется кошмаром. – Смысла?.. Но я не знаю, какой… – Тебе и не нужно знать. Ты рождена даже не для того, чтобы найти этот смысл – ты рождена, чтобы им стать. Для нас всех. – И все-таки я не понимаю… – вздыхает она. – Неважно, – почти-улыбается Плутон. – Ты еще поймешь. Потом. – Потом… – хмурится Усаги. – Ну, ладно… Глаза у нее ясные и грустные одновременно. И непривычно задумчивые. – Сецуна, – нерешительно произносит она. – А можно тебя спросить? – Еще о чем-то? – Хранительнице Времени удается почти искренне улыбнуться. – Спрашивай. – Вот злодеи, – глубокомысленно говорит Лунная Воительница. – Они злодеи, конечно, но ведь они все такими стали… когда-то. Когда-то они были кому-то друзьями, кого-то любили… и их кто-то любил. Или, может, наоборот, они были слишком одиноки, и рядом не было бы никого, кто бы поддержал их? – Может, – кивает Сецуна. – Но мы не несем ответственности за решения и судьбы других. – Наверное. – Усаги вздыхает. – Но, Плутон… Может, они злы оттого, что им просто…плохо? – Да. Зло – это страдание. Таков закон бытия. Но его всегда выбирают добровольно, и они – выбрали. И пожинают последствия собственного выбора. И это тоже – закон. – Но… а если они ошиблись? – Не если. – Плутон усмехается – горько, невесело. – Они ошиблись. Они совершили роковую ошибку и платят за это. Беда в том, что за собственные ошибки они заставляют платить и невинных. Вот для чего существуем мы. – Но любые ошибки… ведь можно простить? Сецуна длинно, устало вздыхает. Серенити иногда такой ребенок, что не знаешь, плакать с ней или смеяться, или биться головой о стену… или все вместе! – Они не просят прощения, Сейлормун, – терпеливо говорит она. – Они приходят разрушать. Наш долг – остановить их. Для того нам и дана сила. – Чтобы уничтожать их? – тихо спрашивает Усаги. – Для этого наша сила? Чтобы… убивать? Воительница Времени молчит, не отводя глаз. – Сецуна. – Голос ее собеседницы становится еще тише. – Если они такими стали, то… вдруг, когда-нибудь станем и мы? – Вы – не станете, – качает головой Плутон. – Наверное… – качает головой Сейлормун. – Наверное, нет. Но, если бы это все-таки… если бы мы стали вот так же, злыми, вы бы… убили нас? Она поднимает голову, смотрит прямо в глаза. Зрачки ее полны невидимого света, чисты до хрустальной прозрачности, они – как открытые окна в Небеса, и терпеть это почти невыносимо. Сецуна терпит. Сецуна молчит, этим молчанием отвечая на вопрос. И Лунная Воительница отводит взгляд. – Столько боли, – потерянно шепчет она. – Столько печали… Почему? – Даже Время не ответит тебе на этот вопрос, Принцесса. – Принцесса!.. – Она смеется неожиданно горько. – Да какая я… – Потом замирает, молчит.       Сецуна замирает тоже, чувствуя, как вибрирует, дрожит, поет текущее по ее венам время… – Знаешь, Плутон, – негромко и как-то очень спокойно говорит Сейлормун. – Наверное, это справедливо. Наверное, зло надо уничтожать. Наверное, это и значит – быть сильной… Но я – не сильная.       …звенят прозрачные струны несбывшегося, протянутые сквозь ее тело, сердце и мысли… – И… если быть сильной означает быть жестокой, то…       …разлетается на сверкающие брызги предопределенность, и… – Я – не хочу такой силы. Не хочу.       …и однажды предначертанное меняет свой узор. Сецуна открывает глаза. Сумерки дорогой токийской квартиры по-прежнему густы, серебристы и печальны, и запахи земляники и полыни сплетаются в невероятную симфонию смеха и слез. Город по-прежнему шумит где-то внизу, и блики рекламных огней кажутся звездами, преломляясь в прозрачном темном стекле. Все по-прежнему. Только что-то исчезло из атмосферы вокруг. Что-то невидимое, но ощутимое, как ноющая боль. Что-то… Обреченность. Ее больше нет. Что-то новое пришло ей на смену. …Надежда?.. И Мейо Сецуна улыбается – первый раз за нынешнюю жизнь. – Ты – сильная, Серенити, – говорит она. – И ты даже сама не представляешь, насколько. – Правда? – Усаги, кажется, смущается – розовый оттенок ушей хорошо виден даже в полумраке комнаты. – Но я все-таки совсем не воин… Или ты что-то такое уви… – Ш-ш-ш… – качает головой Воин Времени. – Я больше ничего тебе не скажу. Кроме одного. Она подходит к окну, раздвигает тяжелые шторы – небо за ними темное, хмурое, с багровыми бликами городских автострад. Но там, за пеленой смога, там, за тонкой паутиной энергии врага, за пределами шести планетарных орбит, там – Сецуна знает это – по-прежнему горят живые звезды. И будут гореть всегда. – Все будет хорошо, Сейлормун, – говорит она. – Что бы ни случилось, теперь все будет хорошо. В отражении стекла она видит – Усаги улыбается. – Обещаешь? – Обещаю. И улыбается в ответ.