ОСКОЛКИ ЦВЕТНОГО СТЕКЛА

Все лики дня и ночи отражаются в алых глазах зари – так говорят на Марсе. Впрочем, сегодняшняя заря давно отпылала, и над миром Четвертой стоит знойный металлически-белый день. Пустыня, раскинувшаяся вокруг, покрыта редкими сухими и перекрученными петлями древесных стволов. Она кажется мертвой – до первого весеннего дождя, который оденет черные остовы в полупрозрачную лиловую пену цветов, пахнущих до опьянения сладко. А сухие каньоны внизу превратятся в бурные потоки, сносящие камни, как куски пробки. Марс – планета контрастов. Время течет медленно, тягуче. Высоко-высоко в зените парит невесомое, почти прозрачное облако. Облака здесь редкость… – Наверное, я никогда не смогу привыкнуть. – Джедайт скорее думает, чем говорит. – Это невозможно прекрасно, настолько нереально, что похоже на сказку, и одновременно слишком реально, более реально, чем реальность… – Это чудо. – Мысленный голос льется и журчит, ощущаясь одновременно как вода и солнечный свет – горячий, невесомый и тяжкий, словно медный шелк. – А настоящее чудо всегда более реально, чем реальность. Именно поэтому оно и чудо. Глаза у Фиры не алые, а двухцветные, драконьи, но зрачки их, бездонные и золотые, кажется, способны видеть насквозь даже душу. Чего уж там говорить о мыслях, тут никакие щиты не устоят… – Ты снова ведешь себя как воин. Пытаешься защищаться, хотя врага рядом нет. – Однажды воин – воин всегда. – Джедайт коротко усмехается, но в его усмешке нет радости. – Так нас научила жизнь. – Вы берете от жизни лишь те уроки, которые считаете нужными. – Угловатые зрачки расширяются, потом сжимаются в колючие черные звезды, вокруг них кольцом проступает огонь. – А на самое важное не обращаете внимания, спеша за призраками своих целей. Такие серьезные. Такие взрослые… – Вот как. – Лорд Иллюзий откидывается назад, растягиваясь на шершаво-горячем покатом боку скалы и закрывая глаза. – Довольно странно слышать подобное от существа, которое старо, как эти горы. – Мы гораздо старше, чем эти горы, мальчик, – щурятся двухцветные глаза. – Когда мы пришли в этот мир, он был огненным и текучим, и в крови камней можно было купаться, как вы купаетесь в море. И все мы носим внутри это огненное море – как вы, люди, носите в вашей крови то, соленое море, из которого вышли ваши тела. Драконица вздыхает – шелестяще и музыкально, странно тихо для такого огромного существа. Совершенно невозможно поверить, что это почти невесомое, пахнущее дымом и мускатом тепло, которое в этот самый момент шевелит его волосы, может в один миг превратиться в пламя, плавящее металл. Однако может, и еще как… – Мы, огненные, очень древние существа. Но ни в коем случае не старые. Быть древним – запомни, мальчик – не значит быть старым. Чаще всего это значит прямо противоположное. По-настоящему древние существа не состарятся никогда. – Магия иных времен, так? – улыбается Джедайт. – Магия? Возможно. – Кажется, драконица смеется. – Вот только вы, люди, называете магией что попало – все, чему не находите объяснения. А здесь речь идет о тех силах, что не имеют никакого отношения к времени. Хронос вечный старик, он таким пришел в мир, и таким его покинет. А вот Вечность, мальчик – это смеющееся дитя. Каждый миг для него – это сейчас и всегда, наполненные радостью быть. Вечность всегда юна, и именно поэтому она – вечность. И все ее создания таковы. – Это… несколько труднопостижимо логически, – помолчав, медленно произносит Лорд Иллюзий. – Но я понимаю. Кажется, я понимаю. – Разумеется, ты понимаешь, мальчик. – Неслышимый голос улыбается. – Несмотря на то, что ты запер себя на сотни замков, у тебя мудрое сердце. Или будет мудрым, когда ты дашь себе труд его выслушать. Сердце… Джед мысленно вздыхает, не открывая глаз. Марсианское белое солнце просвечивает алым сквозь веки. Чувства – то, против чего его самое эффективное оружие – разум – совершенно бессильно. Чувства не поддаются анализу. Они подобны огню – неуправляемые, нелогичные, разрушительные… Его ум может быть остро-беспощадным, как отточенное лезвие лучшего из мечей… но что сделает меч против пламени?.. – Чувства опасны, – говорит он вслух. – Конечно, опасны. – Медный, переливчатый смех касается сознания. –Очень опасны. Океан – опасен. Ветер – опасен. Гроза – опасна. Огонь – невообразимо опасен. Жизнь вообще опасна, мальчик. Не разве это причина не жить? – Мы… видели иную жизнь, – медленно произносит Джед. Об этом он вообще не рискует рассуждать, даже сам с собой, а тут надо же… – Скорее даже… не-жизнь. Да, – он невесело улыбается. – Она была больше похожа на смерть. Иногда мне кажется, что все мы родились стариками, как Хронос. – Чушь, мальчик. – Драконица аккуратно вытягивает лапы, укладывая на них длинную шею. – Ты и твои братья – вы из вечных, это видно сразу. Вы будете рождаться и умирать сотни раз, но состариться вам не удастся никогда. Вы носите в себе тот же огонь, который когда-то создал весь наш мир. Время – не для вас. Она умолкает, прикрыв глаза. Джед тоже молчит. Он мог бы, наверное, привести сотни логически выверенных доводов, но Фира сметет их, как песок с ладони. У нее своя логика, и, как иногда кажется ему, не менее верная. И потом, ему вовсе не хочется с ней спорить. Ему хочется лежать и слушать ветер, и дышать запахами нагретого камня, горячего воздуха, дыма и гвоздики – и в кои-то веки чувствовать себя абсолютно, полностью и безусловно завершенным. Абсолютно живым. Странно, что планета воинов оказалась на поверку такой… успокаивающей. Как будто он нашел здесь недостающую часть себя, тот крошечный фрагмент души, который наконец-то позволил ему до конца стать собой. Ну, или не крошечный… А – единственно возможный. ***       – Так значит, ты и есть тот самый знаменитый ученый с Земли?       – Не знаменитый. Просто ученый.       – Просто? Ну-ну…       – Не смейся. Кем бы ни считали меня люди, я еще многого не знаю.       – И не узнаешь никогда. Нельзя знать все.       – Можно стремиться, верно?       – Ну… Я так и не узнал пока самого важного.       – Хм. Чего же?       – Почему люди убивают друг друга.       Рей молчит, потом медленно поднимается на локте и пристально смотрит на него.       – Так вот ты какой, оказывается, – медленно протягивает она.       – Какой? – удивляется он.       Вместо ответа она неожиданно придвигается ближе и ерошит ему волосы – ласковым, каким-то детским жестом.       – Знаешь, – неожиданно говорит она, – а я знаю ответ на твой вопрос. Ну, о людях.       – Да? – он не отрывает взгляда от высокого, чистого до звонкости неба.       – Знаю. – В ее голосе улыбка, но нет насмешки. Совсем. Ни капли. – Люди убивают друг друга потому, что не умеют любить.       – Любить? – Он поворачивает голову. – Так просто?       – Одна моя подруга говорит, что самое важное в мире всегда просто. *** Просто… Как же у Рей бывает все иногда просто… Даже странно, насколько они все-таки разные. Разные… как огонь и море. – И почему это тебя так заботит, мальчик? Он едва не вздрагивает и открывает глаза. Сияющая многоцветная радужка загораживает небо прямо перед ним, переливаясь лиловым, турмалиновым, граненые зрачки, окантованные золотом, мерцают лениво и самую малость любопытно. – Мы… разные, – осторожно говорит он, пытаясь отогнать от себя ощущение, что находится на орбите всепроникающей нейтронной звезды. – Конечно, – охотно соглашается драконица. – И что? – Я не хочу принести ей огорчения, – медленно говорит Джед, еще более пристально следя за своими мыслями – а то с Фиры станется. Конечно, то, что он чувствует сейчас, это явно не мысли, а такой неописуемый коктейль из беспокойства, смятения – и, вопреки всему, радости – что словами их не выразить. Но кто их знает, этих драконов… Во всяком случае, один конкретно взятый дракон, кажется, прекрасно понимает его мучения, но высказываться не спешит, только фыркает и лениво закрывает глаза. За миг перед этим Джед видит, как зрачки сжимаются в шестилучевые звезды и плещут золотым. – Ты принесешь ей огорчения, человек, – совершенно серьезно говорит Фира после недолгого молчания. – И никуда вам обоим от этого не деться. А еще ты принесешь ей много радости, и много тревог, и много счастья, так уж у вас, людей, заведено. Когда вы любите, у вас это всегда похоже на бурю. – Верно. – Не терзай себя пустыми сомнениями. Люди отчего-то считают, что те, кто не похож, не подходят друг другу. Это не так. Она сворачивается кольцом вокруг, сонно жмурясь. – Подобное не тянется к подобному, человек. Противоположности тянутся. День – и ночь. Пустота – и звезды. Земля – и небо. Все ищут противоположное себе, чтобы стать целым. В этом закон бытия миров. – А огонь? – улыбается Джед. – К холоду? – Огонь тянется к тому, кому нужно его тепло, человек, – фыркает драконица. – Огонь ищет того, кого может согреть. – Согреть, вот как… Выходит, для этого ей нужен я? – Ну… – Фира тихо рокочет где-то в груди – смеется. – Спроси у нее самой. – Она не ответит. – Умная девочка. Она потягивается, чуть приподняв крылья. Фигурная полупрозрачная тень веером скользит по песку, солнце играет в переливчатых роговых пластинах. – Ты задал неверный вопрос, мальчик. Не думай, кто ты для нее. Спроси себя, кто она для тебя? – Жизнь. – Слово вырывается прежде, чем он успевает подумать, и он понимает, что это чистая правда. – Рей – это жизнь. – Жизнь, вот как… – Двухцветные глаза жмурятся. – А что такое жизнь для огня, человек? Без чего не может огонь? – Без… воздуха? – предполагает он. – Но я в любом случае не воздух, Фира. – Горазды вы судить о себе, пока еще младенцы, – фыркает драконица. – Огонь прекрасно может без воздуха, звезды горят там, в Великой Пустоте. Она придвигается ближе. – Больше всего огню нужен тот, для которого он будет гореть, – говорит она. – Тот, для кого пламя станет костром и свечой, теплом и светом. Огонь ищет того, кто даст ему имя и смысл. Фира наклоняется – светящиеся глаза оказываются так близко, что ощутимо жгут зрительные нервы где-то в глубине головы. – Ты уже дал имя своему огню, человек?       «В пустыне дождь – это жизнь, мой нежный».       «Это ты – жизнь». Джедайт улыбается. – Да. ***       – Тебе так нравится мое имя? Но… это же только имя, – пожатие плеч. – Оно ничего не прибавит и не убавит во мне.       – Имя отражает суть, Рейана. Я уже говорил тебе это. Правда… если оно настоящее.       – И какое же мое настоящее имя, мой лорд? – Мягкий голос, от которого по нервам пробегают искры.       – Ты – феникс. Огонь с живым сердцем внутри. Вечный огонь, который знает цену смерти и потому всеми силами защищает жизнь.       «А еще ты – моя мечта. Моя огненная птица, которая все-таки прилетела и села мне на ладонь, когда я уже забыл этого ждать».       Он не говорит этого вслух и никогда не скажет – но она, как всегда, читает в его душе.       – Феникс, вот как… Значит, такой ты меня видишь.       Она закрывает глаза и долго молчит – потом неожиданно улыбается.       – Я принимаю имя, которое ты дал мне, – говорит она.       Только потом он узнает, что значила эта фраза. А сейчас просто улыбается в ответ:       – А как ты назовешь меня, огненная?       – Ты – небо. Мое небо, без которого феникс не сможет летать. Мое небо, приносящее дождь и весну. *** Небо. Он закрывает глаза, чтобы унять внезапное жжение под веками. Пальцы сжимаются, привычно царапая ладонь, возвращая ощущение другой ладони, недавно лежащей в его руке – от почти реального ощущения горячей тонкой кожи кровь обжигает вены до мурашек. Марс – планета контрастов. Чувства здесь резкие, как стихии. Радость – безудержна, как поток однодневной дождевой реки. Нежность – разрывает сердце коротким цветением пустыни. Ярость – дика, как песчаная буря. Боль – солона и глубока, как трещины в коже планеты на дне лилового океана. Ненависть – бритвенно-остра, как черные сколы обсидиана. А любовь... ***       – … это огонь. У тебя хватило бы смелости взять в свои руки пламя?       Он оборачивается к ней, и смотрит, долго, внимательно. Яркая бирюза отражается в грозовой синеве. Она не отводит взгляда.       – Да, хватило бы. – Его рука накрывает тонкую ладошку, перебирает пальцы, перепачканные в красной пыли.       Уже хватило, Рейана, говорят его глаза.       Она улыбается.       Их ладони сжимаются, зарываясь в теплый песок. *** Да, огонь. Обжигающий, сладкий, мучительный, опьяняющий, чистый, забирающий и дарящий жизнь. Держать это пламя в руках непереносимо больно и непереносимо прекрасно… – …огонь, который живет в душе. Он согревает, дает жизнь. Если он гаснет, то на смену ему приходит пустота. А жить с пустотой на месте сердца так трудно, что люди начинают искать причину своей беды, начинают ненавидеть других, чтобы хоть чем-то эту пустоту заполнить. Ненависть ведь тоже огонь. Только холодный. – Почему, Фира? – тихо спрашивает Джед. – Почему люди забывают любить? – Люди разучились чувствовать боль друг друга. – Турмалиновые глаза, не щурясь, смотрят прямо на солнце. – И свою, и чужую. – Если любовь действительно так прекрасна, как ты говоришь… – Она не прекрасна. – Усмешка в ментальном ответе неожиданно суха и резка. – Она необходима. Но это самое трудное и самое простое в мире занятие – любить. На это нужно много смелости. – Смелости? Разве для того, чтобы любить, нужна смелость? – Только для этого и нужна, – Драконица зарывается лапой в песок, сухие красные струйки текут из-под когтей. – Смелость, конечно, вообще везде нужна. Чтобы сражаться. Чтобы прекращать сражения. Чтобы разрушать крепости. Чтобы их строить. Чтобы принимать смерть. Чтобы жить. Чтобы жить, вообще нужна небывалая смелость, воин. – Глаза ее улыбаются в злато-узорной оправе век. – А для любви нужна самая огромная смелость на свете… – Твоя правда, – невесело усмехается Джед. – Здесь, в этом мире, где ничто не длится вечно… Любить – означает однажды потерять. – Или найти. – Кто может сказать наверняка? Кто может знать будущее? – А, – оживляется мысленный голос. – Так ты так хотел бы знать будущее, мальчик? Джедайт долго молчит. – Я… всегда предпочитал знание незнанию, – медленно говорит он. – Знание дает преимущество. Оно освобождает от страхов и сомнений. Оно защищает. – И заковывает в цепи. И ослепляет. И не оставляет выбора. И отнимает надежду. – Чего стоит надежда, которая лишь мираж? – Чего стоит знание, которое слепо? – Что ж… – сухо усмехается Лорд Иллюзий. – Вероятно, ваше Священное Пламя более зряче. Судить не мне. – Люди. – В ментальных интонациях явственно слышится вздох. – Они всегда видят лишь то, что хотят видеть. На самом деле вовсе не нужно смотреть в пламя, чтобы знать. Все знаки, какие мы читаем на небе или на земле – лишь эхо нас самих. Не больше. – Но и не меньше, – говорит Джедайт, разглядывая металлическое небо. – И не меньше, – соглашается Фира. ***       – Почему ты так боишься мечтать, мой лорд?       – Может, потому, что мечты не сбываются.       Тихий смех. Тихий, переливчатый, ласкающий.       – Не сбываются? А может, нужно просто подождать подольше?       – Иногда ожидание длится дольше жизни, Рейана.       – Иногда ожидание стоит целой жизни, мой милый. *** – Огонь – это не Врата Времени, где отражаются все варианты всех возможных событий. – Дымно-горячее дыхание шевелит волосы у висков. Резные зрачки плещут огнем, не обжигая. – Огонь – это стихия. Он как зеркало. Каждому, кто смотрит в него, он показывает лишь его собственную душу. – Что такое эта наша душа? – Голубые глаза кажутся почти серыми, отражая стальное небо. – Она меняется каждое мгновение. Однажды и мы, и мир станем другими настолько, что от нас прежних не останется ничего. Однажды наш путь закончится… раз и навсегда. – Некоторые пути никогда не заканчиваются. Они исходят из Вечности и возвращаются туда же, рассекая время, как весеннюю реку. – Фира жмурится в лицо полуденному солнцу. – И то, что ты однажды сочтешь концом своей дороги, на самом деле окажется не концом ее, а лишь серединой. Или вообще самым началом. – Хорошо, если так, – вздыхает Джед. – Главное, не потерять себя и друг друга на этой дороге. Не стать чужими. Не забыться и не забыть. – Когда любишь, невозможно забыть. – Ты в нас настолько веришь? – усмехается Лорд Иллюзий. – Это… немного опрометчиво и нелогично, знаешь? – А! – переливчато смеется та. – Что ж, существу, которое старше, чем эти горы, позволительно быть опрометчивым и нелогичным, не думаешь, мальчик? Джед не думает. Спорить с драконами в любом случае занятие бессмысленное – они всегда окажутся правы. Древние создания, что с них взять… И потом, вокруг сейчас так хорошо, покойно, и ему просто нравится слушать ветер и звон раскаленного неба, и мелодичное журчание голоса в своей голове – драконы даже говорят, как поют, дивные существа, сколько в них тайн, до конца не изученных… – Сколько умных мыслей, сколько мудрых речей. Тебе надо заснуть, мальчик. – Узорчатое полупрозрачное крыло разворачивается, как веер, отгораживая его от солнца шатром из теней. – Полдень в пустыне – плохое время для размышлений, хорошее время для сна. – А ты днем не спишь? – Глаза у Джедайта ощутимо слипаются: он уже и забыл когда ему в последний раз приходилось ощущать себя столь безмятежно. – Или драконы не спят днем? Как они вообще спят? – Они спят, когда приходит их время, – мысленный голос шелестит не громче песчаного ветра внизу. – Когда придет мое время, и я усну. Крепко усну в песке, и ветер будет петь надо мной песни на языках, которые уже некому будет вспомнить… – Грустно, – вздыхает Лорд Иллюзий, практически засыпая. – Почему это у тебя звучит так грустно, Фира? – Потому что грусть и радость – крылья одной птицы, мальчик. И имя ей Жизнь. – Или смерть… – беззвучно шепчет лорд Серой Четверки, действительно сейчас похожий на растрепанного мальчишку, слишком уставшего от приключений. – Никуда от нее не сбежать. – А смерти нет, мальчик, не страшись ее, не беги от теней. Не в смерти зло, зло в сердце. Береги его, мальчик, береги его, где бы ни блуждал… Певучий, мелодичный голос наполняет сознание музыкой песка и ветра, солнечных лучей и спелых полуночных звезд, и слов Джедайт почти не слышит – они шелковой вязью ложатся на душу, где-то глубоко, глубоко, глубже разума и памяти, глубже воли и мысли, глубже сердца и чувства – туда, куда не дотянется никакая тень, как бы холодна она ни была. – …а смерти нет, мальчик, есть только сон, долгий, глубокий… пока не придет новое утро. Спи и не отчаивайся, мальчик, смерти нет… Почему он должен отчаиваться, хочет спросить Джед, но забывает, проваливаясь в сны, где в кои-то веки нет багрового неба, мертвых городов и оглушающего лязга войны. Только тепло и покой. И музыкальный златокрылый ветер со звездами в переливчатых глазах. –…спи. Отдыхай, пока можешь… Он отдыхает, пока может. Серые скалы и красные дюны вокруг отдыхают, пока могут. Металлически-звонкое небо застыло половинкой чаши, звенит лениво и сонно, пока может. Пока – можно. Золотая драконица смотрит на горизонт, прикрывая мерно дышащего человека полураскрытым крылом от колких песчинок и жгучих солнечных лучей. Она смотрит на красный песок, который скоро станет ей саваном и постелью, она слушает ветер, который тысячелетиями будет петь ей на мертвом языке. Она смотрит, и в глазах ее нет ни отчаяния, ни гнева. Драконы мудры. Драконы умеют смотреть дальше времени. Они знают, что любой сон закончится пробуждением. Они знают, что за любой ночью приходит новое утро. Они знают, что однажды снова наступит пора проснуться. Однажды. Когда в синее небо иной планеты вновь поднимется огненный феникс.