Офицер и джентльмен

День похорон матери был осенне теплым и ясным. И выходным для Герина, даже не пришлось отпрашиваться. Они вышли из колумбария в бездумном молчании, он взял сестру под локоть, переплел их пальцы. Хотелось прижать ее покрепче, сдавить тонкую руку, чтобы ощутить ее присутствие, и спросить глупое и жестокое: "Но ведь тебе-то лучше, Эйлин?" Но ничего из этого он не позволил себе. Они спустились по улице к какой-то кафешке, сестра потянула его внутрь, и он послушно последовал за ней — не все ли равно, где справлять поминки. — Мне в конце следующей недели надо в командировку, на три дня, — сказал он, разглядывая медный крестик матери. Цепочку он обмотал вокруг запястья, подобно четкам. — Ты справишься одна, Эйлин? — Конечно справлюсь, Герин, я привыкла быть одна, — она тоже смотрела на его запястье. — Не говори так... Официант принес горький кофе с коньяком ему, и густой шоколад — ей, в углу смеялись матросы и девицы, солнце преломлялось и сверкало в стеклах, играл патефон, а они больше не произнесли ни слова. ***Синяя тетрадка Эйлин фон Штоллер, запись вторая. Сегодня я подслушала разговор врачей — они курили на лестничной площадке, а я спряталась внизу, услышав, о чем они говорят. Обо мне. Доктор Таснин — тот симпатичный, что появился здесь недавно — говорил, что мое заболевание похоже на какую-то "мутирующую церебральную инфекцию". Я решила записать это сразу пока не забыла. Он говорил еще, что эти "штаммы" были выпущены из разгромленных лабораторий в Кастервице. Значит вот причина многих наших несчастий — не поехали бы мы перед самым переворотом на воды — и были бы живы мать с сестренкой... Но, наверно, если доктора теперь знают, что это за болезнь, то смогут помочь мне? Как жаль, что это не обнаружилось раньше... Я решила не рассказывать об этом брату: потерплю, пока положение не станет определенным. ***Конец записи, дальше идут портреты людей, среди которых много врачей*** Он не сможет отвертеться сегодня, — думал Эштон, следя за своим секретарем, убирающим бумаги во время совещания. Господин директор велел заказать только один люкс на них двоих, так что Герин был в курсе предстоящего ему ночного развлечения. Эштон вспомнил его гадкую ухмылку и вопрос: "Медовый месяц, дорогой?" Я тебе покажу медовый месяц, — он несколько раз повторил про себя эти слова, словно компенсируя свое тогдашнее молчание. Тогда он просто онемел от злости, как, впрочем, часто бывало в последнее время. Почему именно с Герином ему начало отказывать неизменное хладнокровие и красноречие? Чертов дойстанский выродок. С приближением вечера в паху наливалась тяжесть, а мысли разбегались, отвлекаясь от занудных прений по давно пережеванному вопросу. И сбегались к стройной фигуре секретаря, цепляясь за его текучие движения, широкие плечи, фарфоровое лицо, опущенные ресницы. Позже в отеле Эштон имел счастье наблюдать за любезничающим с девушкой-портье Герином. Всего-то и надо было взять ключи, и вовсе не обязательно сопровождать эти действия дешевыми комплиментами и светскими улыбками. — Извольте поторопиться, — подойдя, резко сказал он, недовольный промедлением. Герин обернулся, и Эштон увидел, как черты лица его сковал лед, а вежливая полуулыбка превратилась в злую гримасу. Господин директор подобрался, готовясь осадить его в очередной наглости. — Конечно, господин Крауфер... простите, дорогой... — и Герин робко прикоснулся к пояснице Эштона. В глазах потемнело от бешенства. Девка-портье, пожилая пара гостей у стойки, мальчишка-носильщик — все смотрели на них с жадной брезгливостью. — Что вы себе позволяете, — Эштон дернул выродка за предплечье и быстро потащил за собой. Тот не сопротивлялся, послушно шел рядом, крутя на пальце ключи и ухмыляясь. Нагнуть и отыметь с особой жестокостью, — думал он в лифте. Лифтер на них пялился. — Только попробуйте еще раз выкинуть подобное... — прошипел он в номере, грубо толкая Герина к дивану. — Но в чем я провинился перед вами, Эштон? — лживо спросил тот. — Кончайте ломать комедию... дорогой. Лучше заткнитесь и раздевайтесь. — Не хочу, вы меня обидели. Эштон зарычал, окончательно теряя контроль. Он рванулся, желая только одного — повалить и вставить. Злость ли тому была причиной, похоть или гнусные фиглярства любовника — но он совершенно забыл, с кем имеет дело. И вспомнил только, корчась на полу от боли, словив сильнейший удар поддых. — Ну, кто же так открывается-то, дорогой. Взгляд Эштона остановился на ботинках тонкой телячьей кожи. Даже размер ноги у них совпадал, он отдал ему даже обувь. Эштон бросился с низкого старта, целясь головой в пах и намереваясь схватить за ноги. Но Герин ушел в сторону, перехватывая его руку и заламывая за спину. Никогда раньше господин Крауфер не думал, что со взрослым, крепким мужчиной можно справиться так легко. Всего лишь вывернув под немыслимым углом руку — так что малейшее движение причиняло острую боль. Да, сам он и двенадцатилетнего мальчишку не смог бы заломить так прочно. Разве что отрубив. Он застыл, напряженно выгибаясь. — Отпустите. — А вы больше шалить не будете? — Герин, стоящий сзади, дернул его руку вверх, и Эштона подбросило на ноги болью. — Нет, черт вас подери! Отпустите. Герин швырнул господина Крауфера на диван и прищурился, наблюдая, как тот быстро поворачивается к нему лицом, вжимаясь в подушки и неловко придерживая руку. Кажется, их контракт только что закончился, и теперь снова придется судорожно метаться в поисках денег. Но сестра почти здорова, они справятся. А терпеть еще и побои он точно не нанимался. Он развернулся и ушел в спальню. Сейчас бы поспать. Можно ли надеяться, что Эштон угомонится и не будет его доставать ночью? Эштон! Он усмехнулся: надо же, привык называть господина Крауфера по имени даже в мыслях. И тут же вздрогнул от нервной тревоги: нельзя было оставлять этого типа одного. Герин вылетел обратно в гостиную и увидел господина директора, склоняющегося над саквояжем. — Что это тут у вас? — он резко свел локти Эштона за спиной. — Револьвер! — Отдайте! — Эштон рванулся в сторону и зашипел от боли. — Неужели вы хотели меня пристрелить, Эштон? — он отпустил директора и подбросил в руке револьвер. — Это же преступление. Вы это понимаете? — Я не хотел в вас стрелять, поверьте, — господин Крауфер замер, следя за тем, как небрежно его секретарь вертит оружие на спусковой скобе. — А что хотели? — Просто... для защиты. Вы ведь избили меня. — Черт вас побери, вы первый на меня напали! А теперь еще и это. Что мне теперь с вами делать? Эштон затравленно молчал. И Герин покачал головой. "Что же нам делать, Мирэне? — Давай его трахнем, милый!" Мирэне радостно смеялась в его сознании и хлопала в маленькие пухлые ладошки, а Герин ошарашенно присматривался к Эштону. Предложение было заманчивым: напоследок хотелось показать извращенцу — кто из них двоих мужчина. Но... было одно но: на Эштона у него не стояло. Совсем. Одно время Герин его ненавидел и испытывал сильнейшее отвращение. Потом эти чувства словно угасли, оставляя после себя неприязнь и легкую брезгливость. И еще какую-то странную привязанность: Эштон начал его развлекать своей злостью и метаниями. И... да, и тем, что доставлял такое удовольствие: и когда имел, словно шлюху, и когда сам изображал дорогую шлюху, страстно и умело его вылизывая. Последнее нравилось, естественно, больше, но каждый раз Герин воображал на его месте свою предпоследнюю пассию. Воображать на этом месте последнюю — Мирэне — было бы похоже на безумие. — Вы, кажется, жаждали любовных утех, господин Крауфер? — он подошел ближе и, положив револьвер в карман, толкнул Эштона в грудь, подсекая ноги и снова заламывая. Терпеть сейчас его возмущения и сопротивление было бы губительно для решимости Герина в последний раз угодить Мирэне: — Я буду рад доставить вам это удовольствие. — Нет! Немедленно... Это было как кошмар — кошмар, где вас неумолимо настигают, а вы не можете пошевелить ни пальцем в свою защиту. Или убежать. Эштон еще хотел что-то сказать, когда его повалили на пол и начали с нетерпеливой грубостью сдирать штаны — что-то о том, чтобы не смел, иначе... Но глаза его встретились с глазами Герина, и господин директор подавился несказанными угрозами: своеобычное ледяное отвращение на лице его секретаря сменилось теперь ледяной же жестокостью. Эштон даже взмок от мгновенно прошившего его страха. Нижняя половина его туловища была оголена, он даже не упирался, когда его перевернули кверху задницей и вздернули на колени. В сжавшийся анус сразу же ткнулись членом, и Эштон рвано выдохнул от боли. — Черт, не лезет, — процедил Герин, после третьей безуспешной попытки. — Вы что, не можете расслабиться? — Не могу, — рассердился он. — А вы не можете мне помочь? — Я не собираюсь лезть вам туда пальцами! — Хотя бы смазкой попробуйте воспользоваться, — выдавил Эштон. — Я к вам был гораздо снисходительнее. — Какая еще к дьяволу смазка? Эштон истерично хихикнул, доставая пузырек из кармана: неужели Герин настолько не замечал, что с ним делали? — Предлагаете растянуть вас этим? — прохладное стекло прижалось к его горящей заднице, и Эштон дернулся, уходя. — Не извивайтесь! — Вы издеваетесь?! Смажьте меня и себя маслом. Герин засмеялся: — Ну, простите, дорогой, согласен, идиотская была шутка... Смажьте все сами. От невероятного унижения поджимались пальцы на ногах, а мускулы сотрясала мелкая дрожь. — Потрясающе... вы меня насилуете и заставляете заботиться об удобстве этого насилия... Он вылил масло на ствол Герина и несколько раз провел ладонью, размазывая. Потом, морщась, запустил руку под себя. Дойстанец с любопытством следил за ним. — О вашем удобстве в первую очередь. И я вас не насилую, а просто желаю соответствующе отблагодарить. — Не извольте... ох!.. — его снова развернули и насадили. — Беспокоиться... Я и так... обойдусь... С маслом дело пошло живее — Герину удалось протиснуться почти на всю длину. Он не стал ждать, пока болезненно вскрикнувший Эштон привыкнет, сразу начал шершаво толкаться. Эштон, конечно, уже имел подобный опыт, правда давно и всего три раза. И сейчас он изо всех сил старался расслабиться и изогнуться поудобнее, вспоминая те разы. Механически-равнодушные движения любовника не позволяли получить никакого удовольствия. — Господи, вы трахаетесь так же отвратительно, как и сосете. — Ваши комментарии абсолютно неуместны, — недовольно заметил Герин и шлепнул его по ягодице. Но не рассчитал силы — Эштон соскочил и упал бы на бок, если бы его не поддержали под живот. Это было последней каплей: всхлипнув, он попробовал вырваться. И снова был скручен. — Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста, оставьте меня. — Вот почему вы каждый раз плюете мне в душу, когда я пытаюсь проявить свою любовь? — Что за бред вы все время несете... Герин уткнул его лицом в ковер и поднял за бедра, снова пристраиваясь. И опять умудрился соскользнуть, попал лишь со второго раза, помогая себе пальцами. Пара толчков и снова остановка. — Проклятье, Эштон, из-за ваших выкрутасов у меня упал. Эштон скорчился на полу, наблюдая, как Герин, страдальчески сведя брови, вытирает член салфеткой и пытается возбудить себя. — Вы, кажется, намедни хвастались своим искусством сосать? — он дернул бывшего начальника за ногу, подтаскивая поближе. — Давайте, продемонстрируйте. Эштон смирился с этим театром абсурда, он послушно подполз и обхватил губами член Герина. Возбуждать пришлось долго, словно тому тоже не доставляло удовольствия происходящее. Зачем же он это делает? Наконец, плоть под его губами налилась кровью, и Герин поставил его в свою любимую, судя по всему, позу. Пару минут он снова терпел саднящие фрикции и пытался притереться. — Чтоб вас! Опять упал... — У вас вообще стоял когда-нибудь нормально? — Эштон тоже бессильно упал — на пол, но был снова вздернут кверху. — У меня прекрасно всегда стоит! Я же не виноват, что ваша тощая задница — настолько асексуальное зрелище. — У меня не тощая задница! И вас никто не заставлял в нее лезть! — Ладно... пойдемте в душ... В душе Эштон снова стоял на коленях, под горячими струями, делал минет. Потом упирался лбом в бледно-розовый мрамор, а руками цеплялся за бронзовые краны. Их одинаковый рост оказался очень удобным в позиции стоя — движения Герина стали порождать истому и тяжесть внизу живота. Он поворачивал голову и ловил отражение взгляда любовника. Тот сосредоточенно трудился, следя за реакцией на свои действия. Наверно, его задели слова Эштона, и теперь он старался показать себя во всей красе, доставить удовольствие. Глаза его немного смягчились, уже не смотрели так сурово, на дне их плескалась холодная усмешка, и Эштону снова казалось, что он проваливается и летит, кончая. После ванной Герин связал ему руки полотенцем ("Это чтобы у вас не возникло новых интересных идей, Эштон") и потащил в кровать. Эштон замучено вытянулся на постели, задницу немилосердно саднило. Герин упал рядом, развернул его к себе спиной, прижался, опуская руку на пах. Эштон вздрогнул всем телом: неужели опять? Но его не стали больше терзать, дыхание Герина практически сразу стало размеренным, щекоча его шею. И Эштон еще некоторое время лежал без сна, нежась в объятиях своего мучителя.