Офицер и джентльмен

Герин проснулся ровно в пять и лежал, наслаждаясь теплом и томной негой отдохнувшего, наконец, тела — кошмаров не было. И там, в темноте, ему по очереди начали приходить в голову гениальные мысли. Можно не спешить, думал он, с эпическим уходом от господина Крауфера. Пусть тот выгонит его сам, и, может быть, заплатит до конца месяца, как обещал когда-то. Ведь что он потеряет, если останется еще на месяц-другой. Кроме никчемной гордости, которую господин Крауфер все равно уже растоптал так последовательно. Вбил мне в задницу своим членом и заставил получить удовольствие от этого, поправился он, решив никогда более не лгать себе ни в едином слове. Ведь если долго всматриваться в глаза истине, то однажды истина начнет всматриваться в тебя. Глубокомысленное изречение, всплывшее со времен университетской юности. А если долго всматриваться в кучу дерьма... Герин усмехнулся, осторожно высвобождаясь из объятий сестры. Надо искать дополнительные источники дохода, думал он, умываясь и ставя чайник на огонь. И что-то предпринимать в отношении господина директора — сколько можно терпеть его глумления. Вы держите меня за женщину, господин Крауфер? Интересно, а как женщины всю жизнь выживают и справляются с теми, кто их сильнее? Проснулась Эйлин и принялась споро собирать завтрак — подогрела ему большой кусок булки с толстым ломтем ветчины. — Сестренка, — смущенно спросил Герин, — а скажи... вот если к тебе неприятный кавалер начнет ну... с поцелуями лезть — что ты сделаешь? — Пощечину влеплю, — весело улыбнулась она. И Герин понял, что опыт приличной девушки вряд ли ему хоть как-то поможет. Мирэне, вспоминал он, спеша на службу. Приятная во всех отношениях (а особенно — на ощупь) дамочка полусвета, за которой он небезуспешно волочился года два. Ты мне поможешь своими советами, Мирэне? Если я когда-нибудь вернусь на родину, то поставлю тебе памятник на Старом кладбище. На Старом кладбище того города, где взбесившаяся чернь растерзала твое бедное тело. Он почти вбежал в приемную и с размаху уселся за свой стол, принимаясь разбирать утренние газеты. Морис, первый секретарь, протянул ему листочки: — Отредактируйте и перепечатайте, Герин. Герин задумчиво уставился на его руку. На указательном пальце была бородавка. Ну, что скажешь, Мирэне? "Нам платят совсеееем не за это, милый." — Простите, Морис, но у меня совершенно особое задание от господина директора, я не могу отвлекаться. И он вернулся к изучению периодической печати. Откуда-то ведь надо было начинать поиски денег. Его честный труд здесь никому не нужен, придется искать окольные дорожки. Хотя перед Морисом немного неловко... — Нет, — сказал он днем, когда господин Крауфер велел ему запереть дверь. И тот насмешливо задрал брови. Так, кажется, Мирэне в таких случаях жаловалась на недомогание? — Я плохо себя чувствую, господин Крауфер. Расстройство желудка. Понос, знаете ли. Эштон изумленно фыркнул: что еще за фокусы. — А тошнота вас, надеюсь, не мучает, Герин? — заботливо осведомился он. — Каждый раз мучает, — сознался тот, впервые за долгое время взглянув ему в глаза. — А вы — вы ведь не будете меня мучить... дорогой господин Крауфер? — и он улыбнулся — одними губами. Эштон поперхнулся. Все это было бы забавно, если б не странная жуть, исходящая от белого лица Герина, его застывшего взгляда и приклеенной улыбки. Словно находишься рядом с безумцем. — Ну, что вы... поправляйтесь. Я вычту этот день из вашей зарплаты. — Спасибо, вы так добры, — ответил секретарь, все так же неприятно улыбаясь. — Значит, я могу идти домой? Эштон ощутил смутное беспокойство: добыча ускользала слишком явно. — Ну, ведь обычные свои обязанности вы в силах исполнять. Я вычту только надбавку за ваши особые услуги... дорогой господин Штоллер. — Благодарю, — Герин вежливо наклонил голову, выходя. Призрачная Мирэне избавила его на сегодня от липкого внимания начальства. Ему захотелось хихикать — тихим смешком психопата. Или кого-нибудь прибить. Или постучаться головой об стену. Все эти желания удивительным образом гармонировали друг с другом. За последующие десять дней Мирэне окончательно утвердилась в его сознании. Самыми нелепыми отговорками она помогала отвертеться от "особых услуг". А также от вообще всякой работы. Бесконечная ложь и игра. Сам же Герин упорно рыл варианты обогащения. Точнее, хотел бы рыть, но его внимание, как приклеенное, цеплялось за Дойстан. Дойстан, Дойстан... Рычащей тенью он таскался за своим отвергнутым сыном. Когда Герин вставал, Дойстан вставал за ним, подобно злому псу. Куда бы он ни шел — Дойстан следовал за ним. Целыми днями Герин вглядывался в красные глаза Отчизны, а она не смотрела на него. Он даже нашел адрес Леонира фон Тарвенга, возглавляющего какое-то бредовое движение Освобождения. За два с половиной года эмиграции Герин вдосталь налюбовался на всяких там борцов за свободу и Реставрацию. Жалкие болтуны, живущие в мире странных иллюзий. Но барон фон Тарвенг отличался от них — тем, что у него были деньги. Он сохранил свой немалый иностранный капитал и обладал определенной властью благодаря этому. Герин не был ему представлен в прошлой жизни, но все же написал письмо. Он писал о силе лжи, захватившей умы соотечественников. И о бесполезности возвращения ко лжи старой — ведь новая давно и окончательно выиграла важнейшую битву за сердца людей. Единственный наш путь, чтобы вернуться, писал он, это поддержать переворот внутри сложившейся новой иерархии — и просочиться в нее, в самую верхушку. Чернь не заметит подмены, вдохновенно убеждал он. А те, кто заметит — достойны разделить власть или умереть. И даже указал пару кандидатур в новой политической элите Дойстана — на роль подставного короля и ключа к возвращению. Он не надеялся на ответ, отправляя это письмо. Ему было просто необходимо излить одолевавшие его навязчивые идеи и избавиться от преследующего пса. За всеми этими манипуляциями Герин лишь случайно заметил укоризненный взгляд Мориса, когда в очередной раз скинул на того свою работу. И почувствовал легкий стыд. Что бы сделала Мирэне на моем месте? — привычно обратился он сам к себе. Мирэне была женщиной доброй и заботливой, а еще она обожала всех лечить. — Что у вас за безобразие на руке, Морис? Давайте я изведу эту вашу бородавку. — К-как? — Морис был ошарашен внезапным вниманием всегда злого и надменного директорского любимчика. — О, весьма проверенным методом, мы в гимназии всегда так от них избавлялись! — и он жестом престидижитатора выхватил из кармана кусачки для ногтей. — О, нет, не стоит беспокойства, я как-нибудь сам! — Морис спрятал руки за спину и вжался в кресло. Герин хотел было уже отступить, но вспомнил, как настойчива была Мирэне в своей заботе. — У вас есть какая-нибудь спиртовая настойка? — полюбопытствовал он, прищелкнув кусачками. Морис отчаянно замотал головой и — слава Богу! — ненормальный коллега куда-то удалился. Морис некоторое время так посидел, ощущая, как сильно бьется сердце. Господи, чего он так испугался. Глупость. Морис заставил себя расслабиться и заняться работой. И второе пришествие проклятого дойстанца заставило его дернуться. — Давайте руку. — Нет! Чертова белобрысая зверюга схватила его за кисть и больно вывернула, заставляя упасть на пол, на колени. — Что вы творите! Немедленно меня отпустите!.. Пожалуйста... Герин коленом придавил руку не понимающего своего счастья парня к стулу и глубоко отщипнул бородавку, а потом залил ранку йодовой настойкой, добытой у почтенной дамы-референта. Мирэне посоветовала успокоить бедняжку: — Ну же, ведите себя как мужчина, нечего скулить из-за жалкой царапины. — Что тут происходит? — Эштон вышел, привлеченный сдавленными воплями из приемной. И застал совершенно дикую картину: всхлипывающий на полу Морис и нависший над ним Герин. — Я пытался помочь нашему милейшему господину Морису в исправлении досадных недостатков... — дойстанец оскалился в ставшей уже привычной злобно-фальшивой улыбке. — Пройдите за мной, Герин. Эштон никогда бы не подумал, что его могут так извести чьи-то лживые и скользкие виляния. Но выходки Герина доводили его до бешенства. Что он о себе вообразил? Хуже всего было то, что с другими удовлетворения найти не удавалось. Словно все подделка, кроме Герина. Эштон защелкнул замок и прижал своего секретаря к двери. — Раздевайтесь, Герин, я сейчас сам исправлю ваши досадные недостатки. — Вот так грубо, дорогой Эштон? — тот легко отстранил Эштона от себя. — Вы просто оскорбляете меня в самых нежных чувствах. — Прекращайте строить из себя престарелую шлюху, — сорвался Эштон. — И подставляйте свою задницу. Или проваливайте к чертям. Герин прищурился, словно что-то решая, и ярость Эштона слегка отступила перед странной тревогой — а вдруг тот на самом деле предпочтет уйти? Брюки распирало, несмотря ни на что. — Попросите меня. Ласково. Ведь мне тоже хочется почувствовать себя любимым. Слова Герина настолько не совпадали с ледяной брезгливостью в голосе и глазах, что господину директору захотелось застонать в голос. Он уже не вспоминал о своей охоте, ему просто и безыскусно хотелось овладеть этой наглой высокомерной тварью. Как жаль, что невозможно применить силу. — Вы прекрасны, Герин. Свет очей моих. Снимайте штаны. Подумав, Герин принялся расстегивать ремень. И позже Эштон долго вколачивал его в кресло для посетителей, заставляя глухо стонать и выгибаться от удовольствия. И содрогаться в сильнейшем оргазме, хватаясь за несчастное оскверненное кресло, а господин директор проваливался вслед за ним в сладкую, кружащуюся бабочками бездну — чтобы упасть рядом и сверху, целуя любовника во влажный висок и закушенные до крови губы. И видеть, как, дрогнув, распахиваются его веки, и встречаться с равнодушным каменным взглядом. Тем вечером, придя домой, Герин узнал, что умерла его мать.