Офицер и джентльмен

Охранники сказали, что господин Крауфер не покидал внутренних помещений дворца, и Герин быстрым шагом направился к спальне Марии-Антуанетты. Дверь была заперта. На стук никто не отзывался, и он с трудом подавил желание отстрелить замок и вломиться. — Эштон! Эштон! Рейхсляйтер минут пять упоенно колотил каблуками и был готов уже увериться, что Эштон прячется где-то в другом месте. В тот момент, когда он доставал оружие, дабы снести для последней проверки эту проклятую дверь, она распахнулась, и Герин ввалился в проем спиной вперед — прямо в объятия любовника. — Эштон, ты почему не открывал? — Я спал, — буркнул тот, отводя глаза и высвобождаясь. — Вот как? — у Эштона был очень чуткий сон... Герин обеспокоенно заглянул ему в лицо: — Эштон, этот придурок тебе ничего не сделал? — Нет. Я просто спал. И хочу продолжить это увлекательное занятие. Герин неуверенно улыбнулся: Эштон за что-то злился на него и не хотел говорить — за что, и надо было уходить, он всегда ненавидел разборки. Но им осталось всего четыре ночи, и так не хотелось терять ни одну из них. — А можно к тебе присоединиться? — тихо спросил он, давить сейчас было нельзя. — Конечно, Герин, присоединяйся, ты же знаешь, я всегда готов раздвинуть перед тобой ноги, когда пожелаете, господин рейхсляйтер, — голос Эштона сорвался. Герин почувствовал будто его ударили поддых. — Мне казалось, ты этого хотел, — холодно обронил он. — О, да, конечно же хотел, ведь я лишь похотливая тряпка, об которую можно вытереть ноги, попользовавшись... Давай, начинай, — Эштон резко дернул пояс халата, затянув его, вместо того чтобы развязать, и принялся нервно теребить узел, сейчас он жалел, что не пошел к себе домой, решил сэкономить полтора часа сна, идиот. Будто бы можно было надеяться на сон, что здесь, что там, но зато там бы он тихо промучился до рассвета, и не сорвался на эту позорную сцену. Герин молча развернулся, чтобы уйти и никогда больше не возвращаться: он терпеть не мог всего этого, всех этих скандалов и претензий, когда все заканчивалось, не проще ли сказать что все прошло, не вываливая этой эмоциональной грязи. Эштон, застыв, смотрел ему в спину, тот снова уходил, не оборачиваясь, легко сбегал по широким ступеням парадной лестницы, своей летящей походкой — словно навстречу чему-то удивительному и интересному, с облегчением оставляя неприятный груз позади — гнить в своей неприятности. Ему мучительно хотелось окликнуть Герина, сказать — постой и прости, но вместо этого он зло процедил: — Давай, иди к своему дружку. Герин остановился, посмотрел на него, слегка закидывая голову, на его лице отразилось изумление, а потом понимание: — Ты ревнуешь. Эштон попятился, это была ошибка — так ненароком открыть свою душу, Герин и так взял у него слишком много, а теперь может вдоволь позабавиться его глупой привязанностью — надо же, временное постельное развлечение вообразило, что может ревновать. — Не порите чушь, господин Штоллер, — он отступил еще дальше, поднимая руки ладонями вперед, Герин стремительно приближался. — И избавьте меня от своего общества. — Не дождешься, — Герин дернул его на себя, не обращая внимания на чувствительный тычок в бок, заломил назад руки и затолкнул в комнату. Эштон дернулся и замер в его объятиях, живо вспомнив, насколько тот искусен в борьбе. — Желаете снова меня изнасиловать? — Тшш, тихо, глупый, я же обещал не причинять тебе вреда... Я же люблю тебя, — жаркий шепот в шею заставлял вздрагивать, покрываться мурашками и тянуться навстречу ласке. — Люблю. А с Френци у нас ничего нет, он мой единственный друг, не злись на него... Эштон расслабился, подставляясь под поцелуи, жаркое возбуждение накатывало волнами, конечно же, он не верил этим признаниям — слишком легким, чего не скажешь, опьяненный желанием. Сам Эштон никогда и никому не признавался в таком, он вообще никогда не говорил о чувствах, соблазняя своих любовниц и любовников лишь подарками, но Герин был другим, и совершенно не стыдился подобных слов, наверно, потому, что они ничего особого для него не значили. Мимолетная интрижка, которая завершится через четыре дня. Вот такая у него любовь, спасибо и за это. — Прости за тот раз, — втирал меж тем Герин, подталкивая его к кровати. — В гостинице. Я поступил бесчестно. — Не за что... извиняться... я хотел сделать то же самое... тогда... не получилось просто... — Эштон запустил руки в льняные волосы Герина, тот целовал его в сгибы бедер, придерживая за разведенные колени, и коварно избегал жаждущего прикосновений члена. — Подбери ноги. Теперь Эштон сам держал себя под колени, бесстыдно выставляясь. Герин приставил большой палец к его входу и с легкой улыбкой смотрел на него, ничего больше не предпринимая, и Эштон застонал и сам потерся об этот палец. — О, господи... — еле слышно выдохнул Герин, расширенными глазами наблюдая за похотливо елозящим любовником. Эштон судорожно вздохнул, стыд и желание сводили его с ума, он никогда не думал, что будет получать такое порочное удовольствие от всех этих унизительных положений. Словно тогда, в борделе, Герин вывернул его душу наизнанку, заставив хотеть странного и без конца отдаваться в полную власть этого человека, именно таким парадоксальным образом добиваясь чувства защищенности и близости. А может, это произошло еще раньше — в той гостинице, когда он наслаждался после побоев и насилия? Это не важно, ведь ни с кем другим такого не хотелось, а Герин с ним ненадолго. Каждый мускул его тела болезненно ныл, моля о том, чтобы его приласкали, член истекал смазкой, кровь пульсировала в сосках и анусе, а губы пересыхали, их приходилось постоянно облизывать. Герин слегка надавил, мышцы податливо разошлись, впуская его, а потом он убрал руку, и склонился, заглядывая Эштону в лицо. И Эштон выгнулся, пытаясь прикоснуться к нему, развел пошире бедра, ожидая проникновения, и, вскрикнув, содрогнулся, когда вместо этого получил шлепок по ягодице — легкий, но обжигающий. Яйца свело, он зажмурился, но ему не дали кончить: Герин сжал его член у основания, облизав при этом головку. — Эштон... помнишь, я тебя просил, рассказывать мне, когда происходит что-то серьезное? — Герин сопровождал свои слова новыми шлепками, с изумлением видя, как нравятся его действия. — Вооруженный псих в спальне — это серьезно. Понимаешь меня? — Д-да... — простонал Эштон поджимая порозовевшие ягодицы. Герин лизнул горячую от ударов кожу, расстегнул брюки и вошел в дрожащее от вожделения тело, пристально глядя в глаза Эштона. Казалось, тот не видит его — настолько бездумно плывущий был у него взгляд. Совершенно определенно, Эштон хотел ограничения и подчинения так же сильно, как он сам хотел подчинять и ограничивать, и это было то, что Герин о себе не знал раньше. Он считал себя человеком, не выносившим прикосновений, и старался всегда компенсировать эту холодность своими ласками, лишь бы не трогали его. В той, другой жизни, Эштон сломал этот его барьер, заставив получать удовольствие в пассивной роли, но больше ни с кем этот опыт повторять не хотелось. Теперь же Герин понимал, что вовсе не к прикосновениям он испытывал отвращение. Он просто никогда и никому не мог отдать хоть каплю контроля. Безграничная власть, которой у него было так много, но к которой он был равнодушен в обычной жизни и отношениях, оказалась остро необходимой ему в постели. Им хватило пары минут, чтобы прийти одновременно — Эштон с хриплым стоном, а Герин не позволил себе ни звука, он упал рядом с обнаженным любовником, лизнул в шею, и прошептал: — Я бы не слезал с тебя всю жизнь. — Это была бы короткая и печальная жизнь, — фыркнул Эштон. — И очень долгая смерть от жажды. — Нет, — засмеялся Герин, — прислуга бы подносила нам еду и вино... жевала и метко заплевывала бы в рот. Герин встал, а Эштон бездумно вытянулся на кровати, он привык, что тот всегда заботился о нем после секса: вытирал теплыми полотенцами, набирал воду и собственноручно мыл... это было приятно, хоть с ним и забавлялись как с любимой игрушкой. Любимой. Эштон улыбнулся: слова Герина все же запали ему в душу и теперь грели изнутри. Даже привычная горечь, всегда приходящая от осознания того, что он позволял с собой делать, насколько низко пал в своей безнадежной любви — сегодня не посетила его. Не безнадежная. На живот плюхнулось что-то мокрое и холодное, и он подскочил с возмущенным воплем. — Ой, прости, — смеялся Герин, закрываясь руками от летящей в него тряпки и отступая к ванной. — Не надо меня бить, я все осознал и раскаялся. В ванную комнату они вломились вдвоем, но в позолоченное корыто Эштон неведомым образом плюхнулся один, а Герин уже заботливо поддерживал его под голову и водил мыльной губкой в паху. Револьвер в кобуре лежал на столике, на безопасном от воды расстоянии. — Герин... зачем ты все время таскаешь оружие с собой? Надеешься отстреляться при случае от роты автоматчиков, сидя на унитазе?.. Мне кажется, это место уже чистое. — Да? А тут? — пальцы скользнули в легко расступившийся анус. — Я надеюсь успеть застрелиться, если меня придут арестовывать. — Но разве, — Эштон обеспокоенно заглянул ему в лицо. — Разве не ты... решаешь это? — Сегодня я, завтра меня... Такова природа власти, — на губах рейхсляйтера мелькнула волчья ухмылка и вдруг расцвела мечтательной улыбкой: — А ты бы хотел жить в Новом Свете, Эштон? Герин трепался о дождевых лесах и разноцветных пустынях, таящих в себе сокровища древних цивилизаций, теплом синем океане, белом песке безлюдных берегов и белых стенах фазенд. — И полуголые пейзанки вокруг! — упоенно восклицал он. — Пейзанки, — улыбался Эштон, качая головой. — Полуголые. — Ну, да... Согласись, приятное зрелище. Эштон смотрел на любовника с изумлением: тот внезапно стал похож на себя прежнего, того молодого мужчину, который рассказывал господину директору об арктических экспедициях и о своем идеале женщины — и не замечал, что его привели на свидание в дорогой ресторан. Правда, тогда в глазах Герина сияла теплая улыбка, а теперь искрился холодный смех, и было видно, что он не верит, будто его мечты сбудутся, но Эштон ни за что бы не сказал это вслух: ведь там, в этих мечтах, было место и для него. В белой фазенде, окруженной апельсиновыми плантациями и табунами тонконогих вороных. — Эштон, — Герин обмотал его полотенцем и притянул к себе, целуя. — Пойдем ко мне. — Зачем. — Там Френц. Один. Связанный. Я беспокоюсь о нем — вдруг проснется. — Да-да, конечно, иди. — Идем со мной, я без тебя не засну. Буду рыдать в подушку от одиночества. — Хорошо, — сдался Эштон. — Дай хотя бы одеться. А ты не хочешь сменить? Герин оглядел свою насквозь мокрую одежду: — Да... одолжишь мне? Кажется у нас был один размер.