Офицер и джентльмен

***Как Герин с Френцем совершили аварийную посадку в дождевых джунглях, и что из этого вышло. — Бесполезно, — сказал Герин, когда солнце миновало зенит, — вызываем спасателей. Он собрал инструменты и уже пробрался к кабине, когда оттуда вылез Френц. Граф улыбался шально и светло, и на плечо ему села очередная стрекоза, теперь сапфирная, и запуталась в выбившейся серебряной пряди: — Рация накрылась пиздой. — Какие приятные новости. Он скользнул в кабину и уставился на развороченную панель управления. — Я пытался ее починить, Герин, — виновато сказал Френц за его спиной. — Как вы талантливы, друг мой, — засмеялся он, падая в кресло. — А поведайте, она накрылась до или после ваших смелых попыток? — Вот на что ты намекаешь, а? Ее погрызли лемуры. — Ты не уследил за своими тварюгами... — Клетка надломилась при твоей виртуозной посадке. А у бедных крошек такой стресс. И природное любопытство, — Френц ухмыльнулся, устраиваясь в соседнем кресле. — Если мы спустимся к бухте Симмонса, то лагерь гориллофилов оттуда в суточном переходе. Герин улыбнулся в ответ и достал планшетку. Потрепанные карты, небрежные наброски и засвеченные фотографии привычно завладели его воображением, он склонился над ними, покусывая кончик модного шарикового пера. Острое, захватывающее чувство вело его по следам древней цивилизации, а в конце пути ждала и пульсировала тайна. Тайна другого мира, чужого сознания... интересно, какими представали, например, эти цветущие болота в глазах древних? Он отметил подозрительный холм — о, да, с высоты птичьего полета было почти очевидно, что там должно что-то скрываться — и мечтательно откинулся, смотря на проплывающие мимо болота сквозь стекло. Те чавкали и хлюпали под днищем амфибии, едва слышно сквозь гул мотора, Френц вел самолет в бухту, о чем-то болтая. — Герин блядь! — Что? — Судя по идиотскому блаженству на физиономии, тебя абсолютно не волнует судьба бедных пушистых крошек лемурчиков, в которую я тебя посвящаю? — О, Господи, — он даже всхлипнул от смеха, — еще одно упоминание о пушистых крошках, и я свихнусь, Френц. Пару месяцев назад чистопородная сука Герина разродилась двумя щенками, и они с Френцем сидели с ней полночи: роды были трудными, как у всех чистопородных. А коньяк, которым они праздновали сучий успех оставшиеся полночи — особенно забористым, сагенейская бурда, ничуть не похожая на благородный франкширский напиток. И утро ознаменовалось пинком в дверь и разгневанным непонятно по какой причине Эштоном на пороге сарая. — Злой муж пришел, — хихикнул Френц ему на ухо, а Герин любезно приподнялся и махнул бокалом в неопределенную сторону: — Эштон, поздравь меня... вот эти милые крошки... — он запнулся, пытаясь построить фразу с двумя сложными словами: перспектива и инбридинг, когда Эштон, прошипев: "о, да, милые пушистые крошки, поздравляю", выскочил, злобно грохнув дверью. Сука залаяла ему вслед, а Герин изумленно уставился на голых, как крысеныши, щенят: — Пушистые, Френц? Френц ржал, развалившись на собольей шубе — в расстегнутой рубашке с закатанными рукавами, и его штаны цвета хаки тоже были закатаны, и сам Герин выглядел столь же непристойно. Может, этот их вид рассердил чопорного Эштона. Они так веселились тогда, и с тех пор все мерзкие твари, которыми бывший граф фон Аушлиц набивал свое поместье, носили обобщенное название "пушистых крошек", будь то пауки или удавы. — Гориллы, — трепался Френц, когда они маскировали самолет в бухте Симмонса, — обладают очень четкой иерархией. Вот, например, друг мой, доказав свое превосходство, доминирующий самец может выразить и свое расположение, одарив нижестоящих сочным и вкусным яблочком из своего дерьма. — Нужна разведывательная экспедиция к предгорьям, — отвечал ему Герин, вскидывая на плечи рюкзак, — уверен, они строили пещерные храмы. — Думаешь, гориллы и до этого додумались? А золото они там хранили? — Определенно, — улыбался Герин, ведь Френц так любил золото и горилл, — определенно, мой друг. Сколько раз они рыскали по этим джунглям, иногда с проводниками из местных, но чаще просто вдвоем. Столько, что насекомые и разнообразные пиявки перестали их замечать, а заросли, казалось, незаметно расступались на их пути. Так казалось Френцу, и он однажды поделился этим наблюдением с Герином. — А может, мы просто привыкли — и видеть просвет среди этого леса, и к местной живности? — задумчиво ответил Герин. — Нет, — засмеялся тогда Френц, — нет, такая привычка создается целой жизнью, а не парой грибных приемов, ты же знаешь. — Я знаю. Но предпочитаю об этом не думать. А Френц думал. Думал, пока они безмолвно скользили по лесу, меняясь порядком следования. В Дойстане Герин всегда шел первым, а здесь с самого начала они распределили нагрузку поровну. В конце концов, первому слишком часто приходилось работать мачете. Они останавливались на привал, и Френц откидывался на рюкзак, сложив винчестер на коленях, он смотрел вверх на очередных стрекоз, кружащихся над ним и лениво думал: "Достали... стрекозлы..." Когда-то в Дойстане Герин превратил его грибные путешествия по кошмарам в бесконечный полет — просто тем, что повел за собой. И он помнил это чувство, специально вызывал его, и оно приходило все чаще, полет становился все стремительнее, иногда он сам себе казался гигантской стрекозой, с механическим воем крыльев несущейся за добычей, а мир вокруг распадался на тысячи сверкающих осколков в его фасетчатых глазах. Но здесь, в Сагенее, стрекоз оказалось слишком много, и парочка-другая постоянно ошивалась рядом. Френца это оскорбляло: ведь он знал, что таким образом вьются около самки самцы насекомых... Эти членистоногие смели держать его за самку?! Всех раздавить. Ночью стрекоз не было, и они еще долго шли в темноте. Теперь Френц казался сам себе ягуаром, видящим во тьме. Впрочем, он ведь и правда видел, не так ли? "Ты, главное, не свихнись на своих анималистических фантазиях, Френци, друг мой. Лучше не думай об этом, правда" — "Почему бы и нет, Герин, меня это так волнует." Они забрались на дерево и устроились там, по очереди сторожа сон друг друга. Френц прислушивался к нескончаемым крикам и шорохам, перебирая волосы Герина, положившего голову ему на колени, он всматривался в черно-серые переплетения, и снова и снова заставлял мир распадаться на тысячи кусочков. И собираться снова. *** — Ваше Сиятельство, — Герин притянул Френца за локоть, чтобы глумливо прохихикать на ухо: — Я в шоке, Ваше Сиятельство и эта безродная эмансипе... Еще и вдова. Какой мезальянс. Френц дернул рукой и оскорбленно заметил: — Ваш тон, дорогой друг, абсолютно неуместен, Джеки — прекрасная женщина и... И при чем здесь мезальянс? У нас общность интересов, дружеские отношения и никаких альянсов! Герин радостно заржал, глядя, как граф, крутанувшись на каблуках, уходит, сердито развернув плечи и печатая шаг. Наконец-то можно будет отыграться за все его дивно остроумные и тактичные замечания насчет Эштона... Френц помахал рукой проезжающему мимо джипу, и оттуда выглянула, белозубо улыбаясь, та самая синеглазая Джеки — главная в местной шайке сумасшедших биологов. — Запрыгивай! — крикнула она, и дойстанец легко переметнулся через бортик кузова, устроился рядом с пухлым стеснительным ассистентом. Тот пододвинулся, придерживая тропическую шляпу, и смущенно улыбнулся новому соседу. Френц молодецки врезал ему по плечу в ответ, вскочил, держась за дуги на кабине, и обернулся назад, к смотрящему ему вслед Герину: — Гориллы блядь заждались! — задорный дойстанский мат перекрывал рев отъезжающего авто, ассистент печально потирал место удара, а Френц смеялся, раскинув руки, и ветер трепал его непокрытые волосы. Герин мелодраматично махал шляпой, пока машина не скрылась за поворотом, а потом лениво отправился искать Джу-джу, вождя аборигенов, сотрудничающих с биологами. Надо будет договориться о проводниках и носильщиках для будущей экспедиции в предгорья. Он слегка улыбнулся, перед внутренним взором опять замелькали старинные карты и новейшие аэроснимки, будущий путь прокладывался по ним красной пунктирной линией. С ответвлениями. Джу-джу нашелся на окраине лагеря, вождь курил вонючую трубку и безучастно созерцал пространство перед собой, почесывая круглое пузо. Герин присел рядом на корточки и тоже закурил. Предстоял обстоятельный разговор на ломаном франкширском вперемешку с наречием племени. Жаль, что здесь не было Эштона, тот бы выучился говорить с аборигенами за несколько недель... Но изнеженного франкширца и под страхом смерти не заманишь в джунгли. Герин тихо вздохнул и вспомнил, как светится радостью лицо любимого, когда тот идет навстречу, приветствуя его после дальних походов, как пытается не показать при этом излишней спешки. И замирает на самой грани близости, не решаясь подойти без разрешающего знака — взгляда, улыбки, приглашающего жеста. Как будто его достоинство пострадает от демонстрации столь явного желания, как будто он боится показаться навязчивым. И все равно, думает Герин, все равно, больше ничего не важно, ничего, кроме этого, ведь это так хорошо, когда тебя столь преданно ждут дома. ***Как Эштон купил себе очки, а Герин сходил на бал. Эштон поднял голову, услышав шум — Герин возвращался с утреннего объезда владений — и поспешно снял очки для чтения. Он уже два месяца как заказал их, но до сих пор скрывал сию постыдную слабость от любимого. Двери распахнулись, в комнату ворвались черные собаки, а следом за ними и Герин, так стремительно, что Эштон едва успел закончить движение, пряча футляр в карман. — А что это у тебя там, дорогой? — Герин хищно щурится, отшвыривает в сторону стек и мгновенно оказывается рядом, от него пахнет конским потом, пряным лесом и дорожной пылью, и Эштон теряется в этом коктейле, жадно прижимает к себе твердое родное тело. Герин быстро поцеловал его в шею и отпрянул, смеясь и высоко задирая похищенный футляр. — Отдай! — Тихо-тихо, — Герин прижал палец к губам, лукаво усмехаясь. Тонкая золотая оправа посверкивает в его руках, похожая на странное насекомое, и Эштон беспомощно смотрит в сторону, ожидая насмешливого "сдаешь, дорогой". Но Герин молча поворачивает его за подбородок, осторожно надевает очки, и склоняет голову набок, изучая. Эштон жмурится, чувствуя, как пылают щеки. — Какое у тебя лицо интеллигентное стало. — Правда? — губы Эштона вздрогнули в недоверчивой полуулыбке. — А до этого, значит, на редкость тупое было? — О, теперь я понимаю, почему ты прятал такую красоту, боялся, наверно, что тебя из кровати не выпущу? — Да, — согласился Эштон, кончиками пальцев Герин обводил его скулы, и он замер, наслаждаясь лаской. — Да, и я вижу, мои опасения были небеспочвенны. — Ты такой красивый. Эштон беззащитно моргнул, когда с него снова сняли очки, а потом улыбнулся, судорожно выдыхая, с Герином было самое главное — понять, во что тот очередной раз играет, и сейчас это была "пронзительная нежность". Он с удовольствием подыгрывал любимому во всех его маленьких спектаклях, о, да, некоторые из них доставляли совершенно особое удовольствие, на грани боли, а некоторые — боль на грани удовольствия... Но иногда — иногда он думал: осталось ли в этом человеке хоть что-нибудь настоящее для него, Эштона. Легкая мечтательная улыбка, жар вдохновения — все это он ловил украдкой, все настоящее было обращено к другим, и чаще всего — к Френцу. В полном молчании они занимались любовью на теплых гладких досках, собаки с интересом смотрели на них из сумрачных углов, и Эштон слушал журчание фонтана во внутреннем дворе, он поворачивал голову и видел белое небо в проемах галереи, все в ажурных листьях, совершенные декорации, оттеняющие их страсть. — Как твоя сделка века с этими фармацевтами? — спросил Герин после бассейна, обнаженный, он застегивал Эштону запонки на белоснежной рубашке. И Эштон самодовольно принялся докладывать о финансовых успехах, чтобы услышать одобрительное "молодец". Герин всегда слушал его так внимательно, что когда-то он решил было, что тот хочет тоже заняться бизнесом. Но это было не так, на деле Герин интересовался только новыми самолетами, причем совершенно бескорыстно — завод-то принадлежал Эштону. И еще газетой, для разнообразия — своей. Так что все такие разговоры были лишь для удостоверения в финансовой стабильности. Но Эштон очень любил их — из-за законного чувства гордости, одолевавшего его в эти минуты. — Кстати, — сказал он, — помнишь швейцеринского гения, нашедшего вакцину от нейронной чумы? Мне удалось запрячь его на новый контракт. — Прелестно, Эштон, просто прелестно. — Представляешь, у него жена — дойстанка. Я взял для них приглашение на прием у Ансалиса. — Спасибо, дорогой, — Герин изобразил признательную улыбку и принялся одеваться. Случайная дойстанка или привет с Родины? Герин усмехнулся: а ведь Эштон полагает, будто он скучает по соотечественникам. Не стоит рассеивать эти прекрасные иллюзии. *** Эштон взял мохито у пробегающего мимо официанта и нашел взглядом своего юного гения. Тот притулился у колонны, грустно наблюдая за танцующими. — Скучаете, доктор Таснин? Нервный ученый аж подпрыгнул и уставился на него влажно поблескивающими глазами. — Да... нет, господин Крауфер. — Возьмите мохито, доктор, — ласково заулыбался Эштон и положил руку ему на плечо, — весьма приятный коктейль. — Да, спасибо, — доктор сделал большой глоток и неуверенно покосился на работодателя. — Ваш кузен, господин Крауфер... Он все время танцует с моей женой... — Да? — Эштон тоже посмотрел в зал. Герин сжимал в объятиях тонкую женскую фигурку, они кружились в медленном вальсе, одинаково светловолосые и черноглазые, такие чужие среди веселой смуглой толпы. И не сводили друг с друга глаз. — Полно вам, доктор, наверно, они знакомы, ведь, кажется, ваша жена — дама из общества, будьте снисходительны. — О, нет, какое общество, увольте... Что у них может быть общего с вашим кузеном? — Это вам повезло, — засмеялся Эштон, приобнимая и утягивая собеседника в сторону, — что здесь нет второго моего кузена. Иначе бы вам ни за что не вырвать жену из их лап. А так — шанс есть, вполне определенный. — Второй кузен? И тоже дойстанец? — тихо ужаснулся доктор Таснин, а потом с доверчивой надеждой заглянул в лицо Эштону: — И как же... вырвать? Эштон отвел взгляд и облизнулся: — Сейчас я вам все подробно расскажу... *** Эштон благосклонно внимал горячей речи Герина о шансах какого-то там трехлетки в предстоящих бегах. На эту животрепещущую тему в табачном кабинете дискутировали уже с полчаса, и Эштон в ней расслабленно не принимал участия. Он смотрел на медленно растущий столбик пепла на своей сигаре и лениво думал о том, что Герин вполне удачно играет на скачках, хоть никогда и не говорит об этом, предпочитая делать вид бескорыстного любителя благородного спорта. Этот хитрый тип никогда не посвящал Эштона в свои темные делишки... как будто можно скрыть что-то от человека, управляющего твоим капиталом. Так что Эштон знал и о подпольном тотализаторе, и о спекуляциях с предметами искусства... И о том, что Френц играл на бирже — тоже удачно, и об их загадочных совместных махинациях, после которых специальный поверенный отмывал для обоих разнообразные суммы денег. Вот об этом он предпочитал не думать — связана ли была разудалая парочка с криминалом или теневой политикой... нет, его это не касается. Достаточно было того, что они могли "решить вопрос". И один раз Эштон даже обратился к Герину с подобным вопросом. — А на кого бы вы, господа, поставили в следующих выборах? — небрежно роняет Эштон, и бессодержательная дискуссия о скачках переключается на столь же бессодержательную беседу о политике. — Пойду потанцую, господа, — через пару минут говорит Герин, на его лице — великосветская скука. Бедный доктор Таснин. *** Герин необычайно тих, они возвращаются с приема, и он неподвижно смотрит в окно лимузина, и реплики Эштона повисают в воздухе. Ехать долго, и скоро молчание становится ватно-ледяным, Эштон растерянно теребит узел галстука, он ищет тему для разговора, пытаясь разбить вставшую между ними стену: — Эта дама... жена доктора Таснина, вы с ней были знакомы? — Несколько мгновений я думал, что сошел с ума, и Эйлин вернулась ко мне. Но я обознался, — едва слышно отвечает Герин и закрывает глаза. — И слава Богу, Эштон, что бы я сказал, если бы это была она. Это снова какая-то тайна, и по дойстанской еще привычке Эштон не решается узнать сверх положенного, поэтому он не спрашивает, что значит для Герина "она", и кто такая Эйлин. Вместо этого он молча садится на пол, прижимается щекой к бедру любимого и дожидается, пока тот запустит пальцы в его волосы. Эштон вспоминает сегодняшний вальс и женщину в объятиях Герина. И вдруг решается высказать давно лелеемую идею: — А ты не хотел бы обзавестись наследником? Герин вопросительно вздергивает бровь, и он поспешно добавляет: — Я договорюсь с какой-нибудь юной красоткой, она сможет стать матерью наших с тобой детей... за большое вознаграждение, естественно... Они даже будут братьями... или сестрами... — О, Боже, — смеется Герин, — я говорил тебе, что ты совершенно аморальное чудовище? Нет, скажи, что это неправда, признайся, что ты просто заделал бастарда некой пейзанке, и хочешь теперь признать ребенка? — Что же в этом такого аморального, — расстроенно шепчет Эштон. — Разве от этого не выиграют все стороны? По-твоему, достойнее заделать... — Тшш... тихо, — Герин накрывает его рот ладонью и улыбается, глядя в глаза: — Все блондинчики будут моими. — О... А ты знаешь, что, согласно новейшим теориям доктора Менделе, светлые волосы наследуются только если оба родителя — светловолосые. Вроде как темные — доминантные. — Не знаю, что там за теории у твоего доктора Менгеле, а у всех дойстанцев волосы серебряные или рыжие, и это единственная доминанта, — фыркает Герин. — Менделе, дорогой. — Какая разница. *** — — Идем спать, — позвал Эштон, когда музыка закончилась. — Ты иди... — Герин рассеянно пробежал пальцами по клавишам рояля и кивнул на коньяк: — Иди, а я еще посижу с моим пузатым горьким другом... Эштон встал у него за спиной, положил руки на плечи, помедлил, вспомнил вчерашний бал, и задал тот самый вопрос, которой ему самому Герин задавал каждый день: — Не расскажешь, что за дело ты провернул месяц назад? За сорок тысяч? — спросил он. И получил совершенно безумную историю в ответ: об агентах Альбионриха, потерявшейся в предгорьях экспедиции и головокружительной охоте за королевским алмазом, который эта экспедиция нашла вместо древних храмов майранне. Эштон с улыбкой слушал эту сказку и не мог поверить ни единому слову, но глаза Герина сияли восторгом и вдохновением, как когда-то давно во Франкшире, когда он рассказывал об арктических походах, и Эштон улыбался ему в ответ и думал, что это оказалось совсем нетрудно — увидеть его настоящего, надо было всего лишь спросить. ***Одна ночь из жизни потерянной экспедиции. Чертовы альбионские агенты вновь уныло затянули свои национальные застольные песни. Герин вытащил себе собеседника из ближайшего салата и втирал ему про то, как скучает он по бескрайним снегам великой Родины. — О, да, — соглашался его собеседник, — и вся королевская рать... — Блядь! — остроумно срифмовал Френц и заржал. — Мне кажется, — задумчиво протянул Герин, снова уронив альбионца в салат, — если забраться повыше в эти горы. Туда, где самые звезды. То там будет лежать снег. Как полагаете, друг мой? — Определенно, — согласился Френц. Френца тянуло на свежий воздух: подышать им, любуясь на звезды, поссать... Кстати да! Поссать. Он, пошатнувшись, встал из-за стола, сосредоточился, нашел точку равновесия... и уже твердым шагом направился к выходу из землянки. Правда, на лестнице ему показалось крайне уместно помочь себе руками: была она крутой и на четырех конечностях преодолевалась не в пример легче. На свежем воздухе щебетали и ухали ночные птички, заливались хохотом сагенейские дьяволы. — У, с-суки, — прошептал Френц, вытаскивая на волю свое немалое достоинство. Дьяволов он не любил: сколько раз они придавали его приятным снам о войне и застенках совершенно особое очарование. Нежно прожурчала струйка и кончилась, а Френц, замечтавшись, глядел в небо, и звезд рассмотреть не удавалось. Внезапно рядом послышалось частое дыхание. Френц опустил голову. — А! З-зайчик! Здравствуй, мой хор-роший... Зайчик, облизнувшись, смотрел на него с загадкой в темном взоре. — А смотри, что у меня есть, — решил поразить зайчика Френц и многозначительно поводил своим членом справа налево. Зайчик чуть подался вперед, демонстрируя интерес, и словно бы даже принюхиваясь. Френц вдохновился и соблазняюще оттянул крайнюю плоть. Плоть начала набухать. Зайчик подошел поближе, склонил недоверчиво голову набок... А потом не выдержал, потянулся и лизнул красивую большую головку. — Да-а-а, — простонал Френц. Как горячо. Как мокро. Как хорошо. Он опустил ладонь на темную голову, пропустил между пальцев густые шелковистые пряди. — Хороший мальчик. — Френц, твою мать! — ему неслабо врезали в бок, а милый зайчик испугался и присел. — Отцепись от моего пса!.. Породу испортишь, дегенерат. — Это ты мне весь кайф испортил, сволочь, — примирительно ответил Френц: Герин матерился только когда бывал по-настоящему выведен из себя. Впрочем, друг быстро успокоился, тоже расстегнулся и уставился в небо: — Красиво... — Звезды, блядь, — согласился Френц. — Иногда мне кажется, что всего этого просто не может быть, Френц. Что на самом деле вокруг зима, Дойстан, а мы с тобой обдолбались в подвале охранки. И Эштона нет. Френц подумал и решительно отмел это предположение: — Хуй! — а потом покосился вниз и добавил: — Кстати, у меня больше. — Я тебе медаль сделаю, — оскорбился Герин. — Чтобы ты мог вспоминать об этом не только каждый раз, как мне рядом поссать приспичит. Френц заржал. — Нет, это точно не сон, — усмехнулся Герин. — В моем сне такой хрени не было бы никогда. КОНЕЦ. Октябрь 2010 – февраль 2011, редакция 2014 г