Решение

Мне устроили тихие похороны. Скромная церемония, из гостей только друзья. Отец пытался было спорить, но кто ж станет его слушать? В конце концов, похороны мои и нравиться они должны именно мне. Мы с Бьякуей, Рукией и Ренджи стояли чуть позади всех, хотя большая часть присутствующих могла нас видеть. - Знаешь почему я так разозлился, когда понял, что ты убил себя? – начал внезапно Бьякуя, не обращаясь, казалось, ни к кому. - Почему? - Я родился и вырос в Обществе Душ. По меркам Генсея я и не жил никогда. И мне показалась непозволительной твоя расточительность. В любой жизни есть своя прелесть, Куросаки. Жаль я не смог объяснить тебе этого раньше. Я не знал, что сказать. Такая откровенность холодному и сдержанному главе могучего клана Кучики совершенно не присуща, и то, что он говорил со мной так открыто, как с равным, было непривычно – мне редко удавалось вывести его на такой разговор. Ренджи и Рукия тоже молча переваривали сказанное с почтительно-обалдевшими выражениями лиц, пока я не решился нарушить молчание: - Но что теперь со мной будет? И зачем генералу отправлять меня в академию проводников душ? Чему мне там учиться? - Контролю над реяцу и кидо в основном, - ответила Рукия. – Хотя возможно после смерти твоя реяцу стабилизируется сама по себе, и дополнительные тренировки не понадобятся. - А кидо я бы на твоем месте поучился у Цукабиши Тессая, - добавил Бьякуя. – Хотя для этого и придется посещать Генсей. - Неудобно… Как-то не вовремя я умер, а? – я улыбнулся неплохой вроде бы шутке, но все присутствующие внезапно повернулись и окатили меня волной осуждающих взглядов. Ясно, шутить на тему собственной скоропостижной кончины пока рановато. И хотя все присутствующие знали, что со смертью моего физического тела они не потеряли возможность контактировать со мной, атмосфера оставалась поистине похоронной. Замысловатые цветочные композиции в высоту моего роста, молитвы, скорбные лица… Неспособный видеть духов священник периодически недовольно поднимал свои густые седые брови, когда Карин или Исида недовольно шикали на нас или Иноуэ тихонько хихикала над глупыми шутками Ренджи. До конца церемонии я успел перекинуться парой слов с Тессаем, договориться о тренировках и заказать у Урахары парадно-выходной гигай. Все складывалось так спокойно и удачно, что было скучно. Сколько себя помню, я боролся и шел против ветра, но стоило мне умереть, как все изменилось. Даже Бьякуя. После похорон, когда все уже разошлись, я задержался у своей могилы, притаившейся сбоку от маминой, и рассматривал высеченные на надгробии надписи. «Почтительный сын» «Верный друг» «Любящий брат» Как банально. Он подкрался и встал сзади, легко положив ладони мне на плечи. От неожиданности у меня приятно ёкнуло где-то под сердцем. - Они кое-что забыли, - тихо произнес он. - Что? - Сильный шинигами, - почти гордо. А затем едва слышно мне на ухо: - Мой шинигами. - Хочешь меня к себе в отряд? – хохотнул я, оборачиваясь и пытаясь разглядеть в его глазах подтверждение того, что только что услышал. Мне ведь не показалось? - Не хочу, - ровно ответил он, отстраняясь. – Гораздо интереснее посмотреть, каким ты станешь капитаном и как будешь справляться с оравой вооруженных идиотов. Вот уж действительно справедливый исход событий… Обустроившись в Обществе Душ, я совершенно неожиданно начал ловить себя на тоске по Генсею. Сперва мимолетно, задерживая глаза на акациях в особняке Кучики, как две капли воды похожих на те, что росли под моим окном в клинике Куросаки, или пытаясь приготовить на завтрак яичницу-болтунью по рецепту своего отца, распугав всю прислугу на кухне. Без этих мелочей мой мир понемногу наполнялся пустотой, ширившейся день ото дня. И вот я уже сбегаю в Каракуру с утра пораньше под предлогом занятий по кидо или патруля, а на самом деле провожаю девочек в школу, помогаю им с уроками вечером, сплетничаю с Иноуэ о том, что Исида где-то откопал себе девушку-квинси, молча потягиваю пиво с Чадом, глядя на заход солнца над нашей маленькой речушкой, и ужинаю с семьей до появления первых пустых. Пока я не научусь контролю над реяцу и кидо, Общество Душ не следит за мной строго, и я могу делать что захочу. Однако, осознание того, что большинство моих желаний теперь связаны с миром живых, пусть и приходит не сразу, но начинает словно стучать десятком маленьких молоточков внутри моей головы, вселяя тревогу и непонятное раздражение. «Неужели я ошибся?» - эта мысль проносится всполохом где-то на краю моего сознания через пару месяцев после смерти. Я не хочу признавать это. Я прекрасно помню унылое прозябание на грунте, бесконечность однообразных, сводящих с ума своей скукой дней. Вот только в Сей Ретее ничуть не лучше. Тренировки не занимают и трети дня, а кроме них заняться решительно нечем. Затишье после последней войны расслабило, кажется, даже самый воздух здесь. Лишь появление пустых где-нибудь на задворках Руконгая на время нарушает праздность тринадцати отрядов, чтобы после их устранения там опять воцарилось ленивое ничегонеделание. От всего этого хочется выть волком и лезть на стенку от скуки. Почему везде так тихо и мирно? В Каракуре спокойно, в Обществе Душ спокойно, в Уэко Мундо просто бархатный сезон!... Неужели только во время войн я теперь чувствую себя живым? Неужели Бьякуя был прав, и я не научился ценить жизнь саму по себе, не испещренную чередой битв, погонь и смертей? И должен ли я был умирать? Ответом мне служит внезапно проникшая в воздух реяцу Кучики, расползающаяся, как аромат весенних цветов, по террасе, на которой я засиделся сегодня, обдумывая свое положение. Уже глубокая ночь, и я удивлен, что он еще не спит. Его тень при полной луне легко касается моего косодэ, когда он усаживается рядом. - Ты понял, наконец, красоту луны? – спрашивает он покойно, но я могу уловить тень самодовольства в его интонации. - О чем ты? Я и не заметил, что она взошла, - усмехаюсь я в ответ, чем явно задеваю его. На самом деле, я начинаю проникаться его привязанностью к созерцанию луны, каким бы странным мне это ни казалось. Она мертвая, холодная и бесполезная, как и я. И мы оба ничего не можем с этим поделать. Бьякуя, усердно скрывая свое неудовольствие, пытается встать и уйти, но я не позволяю. Он сегодня вернулся с задания, забравшего его у меня на неделю, и я знаю, что мы оба соскучились. Странное дело, меня больше не пугает его гневный взгляд, шепот «отпусти меня!», в котором ясно слышится сталь. Ведь я теперь «его», так он сказал? Я настолько поверил в собственную непогрешимость, что позволяю себе не обращать внимания на его недовольство и просто притягиваю его к себе и целую. Я не отпускаю его плечи и продолжаю целовать, пока он не поддается и не отвечает мне, позволяя себя убедить. Ночь сегодня тиха и светла, и поместье, заливаемое тусклым лунным светом, выглядит удивительно мирно. Нам нет больше смысла прятаться от этого света или бояться вспугнуть тонкую тишину вздохом или тихим стоном, тонущим где-то между ласками и поцелуями. Просто потому что теперь плевать. Я умер ради всего этого. Умер ради Бьякуи, и черта с два я позволю ему об этом забыть. Когда поцелуев становится мало, и он, пытаясь стащить мое косодэ, чуть ли не валит меня на землю, подминая под себя, я все-таки думаю, что лучше нам зайти в дом, а то стража или слуги могут запросить прибавку к жалованью за моральный ущерб. Нехотя я отстраняюсь и чуть ли не несу Бьякую в ставшие моими покои особняка. Стоит закрыть седзи, как Кучики выныривает откуда-то из темноты и впечатывает меня в стену, сдирая с плеч уже потрепанное косодэ. Жаркие поцелуи везде, куда можно дотянуться, беготня ласкающих рук по телу, нетерпеливость с ноткой азарта – то немногое, что осталось неизменным в моей жизни. Бьякуя резко опускается на колени и вбирает мой член с такой жадностью, что я не могу сдержать вскрика и едва удерживаюсь на ногах. Еще немного приготовлений, и он подхватывает меня под бедра, словно я ничего не вешу, крепче прижимает почти содранными в кровь лопатками к многострадальной стене и торопливо входит, не сводя хищных глаз с моего лица. Ему нравится видеть мою запрокинутую в немом вскрике голову, зажмуренные глаза, резко открывающиеся с его первым толчком, и неконтролируюмую гримасу наслаждения, искажающую лицо. Я судорожно вцепляюсь в его плечи и волосы, тяну за шею и приникаю глубоким, влажным, бесконтрольным поцелуем. Он глухо рычит, резко двигая бедрами, опуская меня на себя, мой член трется о его живот, его ногти прочерчивают красные полосы по моей заднице, и от всего этого так феерически хорошо, что я кончаю, выгибая спину дугой, прерывая поцелуй, давая себе возможность кричать о том, как я счастлив. Бьякуя следует за мной, губами и зубами цепляясь за мою шею, и мы валимся на дощатый пол, не в силах доползти до футона. - Ты всю округу перебудил, - усмехается Бьякуя сквозь сбившееся дыхание. - Да плевать, - отвечаю я, ловя его слегка затуманенный взгляд и прижимаясь к горячему телу. Нам жарко, мы мокрые и едва можем дышать после пережитого тайфуна ощущений, но это не имеет значения. Ничего и никого не существует больше, только мы, тяжело дышащие на холодном полу. Нам обоим плевать на чье бы то ни было мнение, плевать на наше положение в обществе, обязанности и перспективы. Хочется лишь продолжать целовать друг друга, легкими касаниями чертить извилистые линии на телах пока не захочется все это повторить. Той ночью я, наконец, отбрасываю свои сомнения и тяжелые мысли, избавляюсь от них, словно Бьякуя решил вынести мусор из моей головы. Он – все, что мне нужно. Навсегда и без вариантов. Как там говорят в мире живых? «Пока смерть не разлучит нас»? Бред собачий. Нас смерть соединила, стала нашим союзником, и вряд ли это можно исправить. Я хочу сказать ему об этом, поднимаю голову с его груди и встречаюсь с ним взглядом. И я понимаю: он знает. Это читается в его искристо-серых глазах, когда он отбрасывает челку с моего лица своими тонкими и полупрозрачными в темноте пальцами и касается легким поцелуем. Он знает и разделяет это, не оставляя сомнений. И не важно, в жизни или смерти, мне не нужно ничего больше.