Привычка выживать

У Джоанны Мейсон бывает только два состояния. Она либо очень зла, либо очень равнодушна. Жить с ней в одной квартире – задача, иной раз кажущаяся непосильной даже победителю Голодных Игр. К тому же, Игры имеют свойство заканчиваться, а вот совместное проживание ограничений по времени не имеет. Ситуация осложняется тем, что совместное проживание в одной квартире, как и Голодные игры, может окончиться убийством. Утром чаще всего, она очень зла и очень деятельна. Деятельность ее выражается в бессмысленном перемещении по квартире, благо все комнаты проходные, и дверьми можно хлопать, сколько душе угодно. И не важно, если единственный несчастный сожитель все еще спит. То есть, спал. Попробуй тут поспать, когда нечто очень худое, очень темное и с очень длинными ногтями пытается тебя щекотать и дурным голосом ноет о том, что хочет есть. Питу еще ни разу не удавалось ее проигнорировать. И даже отделаться от нее тем, что еда есть, ее нужно только разогреть, не получается. Джоанна даже упрямее его самого, а так же противнее, настойчивее и невыносимее, из чего следует вполне закономерный вопрос: кто из них двоих переродок, созданный Капитолием? - Пэйлор просто очень изящно убивает меня, - ворчит Пит, натягивая штаны. Мейсон, не испытывая никакого смущения, маячит у окна. - Вообще, меня попросил за тобой присматривать доктор Аврелий, - отвечает каким-то вялым голосом. – Вряд ли он действовал по указке Пэйлор. Хотя… - она хмурятся, - насколько мне известно, у этих двоих весьма странные отношения. Пит закатывает глаза и думает, что в его черный список можно заносить еще одно имя. Правда, иной раз он думал, что Мейсон в его жизни объявилась из-за Плутарха. А вот доктор Аврелий… кто ты мог на него подумать. А ведь такой спокойный и добрый человек. Пит готовит завтрак, Пит накрывает на стол, моет после завтрака посуду. Для нормального существования Питу нужно немного. Несколько часов в день для того, чтобы закрыться в светлой комнате, теперь уже приспособленной под его студию. Но несколько спокойных часов – это слишком много для Джоанны. Ей скучно. Ей хочется поговорить. Ей хочется погулять. Ей не хочется делать все это в одиночестве. После прогулки ей хочется есть, и круговерть домашних дел начинает новый виток. Пит Мелларк иной раз с сожалением думает о том, что он не переродок, что он не может просто вспомнить имя Китнисс Эвердин и разрезать Мейсон, находящуюся под рукой, на кожаные ремни. Он просто не может сорваться, он бесконечно устал, но понять не может причин этой странной усталости. Мейсон больна. Мейсон не кричит по ночам, нет. Она может не спать три, четыре дня, а просто бродить по квартире, завернувшись в одеяло. Ей постоянно холодно. Ей постоянно тревожно. Она не хочет говорить о своих тревогах, о своих страхах, но иногда Пит думает, что им обоим было бы проще, если бы она просто кричала, будила всех в доме, но успокаивалась, оказавшись не в одиночестве. Но Мейсон не кричит. Мейсон перемещается по квартире, и Пит не сразу понимает, что его комнату она старается игнорировать дольше всего, и лишь когда становится невыносимым находиться в тишине, она оказывается у него. Иногда она молчит, просто слушая его спокойное дыхание, сидя на полу, прижавшись спиной к батарее. Самое жуткое случается тогда, когда Пит открывает глаза и орет от ужаса, видя перед собой бледное будто обескровленное лице своей сумасшедшей соседки. - Ты что, ты с какого дерева сегодня упала?! Настает его очередь бегать по квартире, завернувшись в одеяло. Правда, в одеяло он заворачивается только первые пять секунд, потому что от ужаса он еще и размахивает руками, а одеяло очень сильно мешает. Джоанна, так и оставшись у батареи в его комнате, закатывает глаза и прикуривает сигарету. Ах да, она ведь еще и курит! - И как часто ты это делаешь?! – Пит нависает над ней со всей угрозой, на которую способен. - Временами. То, что ты можешь спать, успокаивает меня. Когда мы спали в одном номере, я тоже так делала, - договаривает с ухмылкой. – Тебе теперь страшно, да? - С этим нужно что-то делать, - только и отвечает Пит, присаживаясь на кровать. Голова, тяжелая после короткого сна, начинает болеть. – Почему я не слышу твоих шагов? Даже когда ты бродишь тут в темноте? - Я большую часть жизни провела в лесу. В лесу нельзя шуметь, Мелларк, - и опять ее слова сочатся ядом. – Я попросила твою яркую капитолийку провести сюда телефон. Доктор Аврелий будет лечить меня по телефону, потому что не может поднять свою большую жирную… - Чтобы не слышать окончания фразы, Пит включает в ванной воду. Шум воды – единственное, что способно заткнуть говорящую Джоанну Мейсон. Правда, ненадолго. - Тебе ведь тоже снятся кошмары, Мелларк. Я знаю. Я вижу, как ты порой просто распахиваешь глаза и смотришь в потолок. Тебя всего колотит, как… - сглатывает слюну, - как после ударов тока. Удары тока – это еще одна больная тема, для обоих. - Что тебе снится? Пит пожимает плечом. Плохая выдается ночь. Странная. Он знает, что уже не сможет заснуть, но знает тоже, что не захочет засыпать, зная, что эта двинутая опять придет сюда успокаиваться… Говорить о Китнисс Эвердин ему тоже не хочется, но выбора у него нет. Почему-то всегда в такие странные ночи он говорит о Китнисс Эвердин со всеми, кому не лень слушать, или кто недостаточно умен, чтобы не расспрашивать его. Еще такие разговоры случаются вечером. Или днем. Да и вообще, после того, как его имя было произнесено на Жатве в первый раз, он только и говорит, что о Китнисс Эвердин. Будто больше поговорить не о ком. - Боишься довериться своему единственному другу? – усмехается Мейсон. – Я не кусаю таких же сумасшедших, как я сама. Ты уже болен. Мне лень расходовать яд. Просто скажи, что тебе снится почти каждую ночь, и, я возможно, отстану. Питу сложно пропустить мимо ушей ее «возможно». Он позволяет ей залезть на его постель с ногами, а сам ложится поперек. От пола тянет холодом, но это его не смущает. Сейчас самое время подцепить простуду с какими-нибудь осложнениями и сдохнуть через неделю ада. - Каждую ночь я убиваю ее, - говорит он спокойно. Дыхание у Джоанны легкое, поверхностное, и можно представить, что в комнате, помимо него, никого нет. – Места и способы всегда разные, только итог один – я убиваю ее. На играх. На Квартальной Бойне. После моего возвращения из Капитолия. Я закалываю ее. Или топлю. Или душу. Или сжигаю заживо. Это происходит случайно, или я долго разрабатываю план ее смерти. Иногда я целую ее, и кажется, что мы счастливо живем в Двенадцатом Дистрикте, и наши дети играют на цветущей Луговине, а потом я ломаю ей пальцы и сворачиваю шею. Она никогда не кричит. В ее глазах всегда застывает одно и то же выражение. Она удивлена. Удивлена тому, что погибает от руки того, кто ее когда-то любил. - Дети? – переспрашивает Джоанна с сарказмом. – Ты из вымершего вида романтиков, Мелларк. Ее можно проигнорировать. - Такое было и до Капитолия, до пыток, до начала Квартальной Бойни. Мне снилось, будто она умирает, я просыпался, и видел ее спящей. А сейчас я просыпаюсь и знаю, что кошмар, на самом деле, не кончился. Я жив. Она мертва. Первое время меня это радовало, а потом этот доктор меня вылечил. Джоанна трясется теперь от смеха. - Давай найдем этого доктора и убьем? – спрашивает, вытирая выступившие слезы. – Лучше бы он сказал всем, что мы безнадежны, что проще нас убить, чтобы мы не мучились сами и не мучили других. Это было бы правильнее, так? – Пит качает головой. – Ах, ну да. Если мы выжили в мясорубке, значит, мы не должны были стать фаршем. Значит, из нас должно получиться что-то еще. Джоанна тушит сигарету о собственную ладонь, и Пит подскакивает, как ужаленный. - Ты второй раз с дерева упала?! Джоанна опять закатывает глаза. - Я родилась в Седьмом Дистрикте, я росла на деревьях, - заявляет самодовольно. - Нужно подержать руку под ледяной водой, - не слушает ее Пит. Они подносит ее ладонь близко к глазам, и кажется, что он близорук. Джоанна резко вырывает руку, и в глазах ее появляется ужас. - Не нужно, Пит. Это только… Это пустяк, он сам заживет. Она ненавидит воду. Старается как можно реже ее включать, и то лишь в самых экстренных случаях. Пит знает, почему. Питу тоже довелось пройти через пытки электричеством, но сейчас он будто сам становится одним из ее истязателей. Ее ужас придает ему сил, позволяет просто закрыть глаза на несостоятельность только что возникшего в его голове плана. Он уверен, что все сделает правильно, и он знает – она будет сопротивляться. Она кричит, упирается ногами, бьет его, стараясь попасть по лицу. От ее ногтей остаются длинные царапины, но Пита не может остановить боль. Он хочет спасти хоть кого-нибудь, он устал видеть, как все вокруг него медленно гниют заживо под пластами своих кошмаров, подпитываемых ужасами, происходившими с ними в прошлом. - От этого страха пора избавляться, - говорит он Джоанне на ухо. Наверное, все это время, она и подумать не могла, насколько он сильнее ее. Такой отстраненный, с такой доброй улыбкой, разговорами о Китнисс Эвердин, он ведь казался тем мальчишкой, который трясся, выходя на сцену на Жатве. Все считали его слабаком. Влюбленным слабаком. Все ставили на нем крест даже тогда, когда он расправлялся с врагами, спасая задницу Эвердин. Все всегда считали его слабаком, но он не был слабаком. Он держит ее так крепко, будто хочет переломать все ребра. Он не чувствует боли от ее ударов, а она извивается, осыпает его грязной бранью, но не может ничего сделать. Ад длится до двери в ванную. Она думает, что ему не удастся включить воду так, чтобы она не сумела вырваться, она готова прогрызть ему руку до кости, но не допустить того, что он собирается сделать. Нет, Пит, так страхи не лечат. От ее крика, переходящего на визг, а потом на хрипение, закладывает уши. В ванной она переворачивает все вверх дном, но вырваться у нее не получается. Воду он включает, наверное, силой мысли, и стоит с ней, как последний дурак, под струей едва теплой воды. Она уже не хрипит. - Видишь, это не больно, - шепчет он ей на ухо. Она выше, она слабая и легкая, как тряпичная кукла. – Это только вода, Джоанна. В ней нет никакого тока. Видишь? – он должен добиться от нее хоть какого-то ответа, и на самом краю сознания он думает, что завтра проснется в этой ванне с перерезанным горлом. Или с головой, из которой зрелищно будет торчать топор. – Джо? Она дышит. Не сопротивляется, когда он вылезает из ванной за полотенцами. Сидит, съежившись, обнимает колени руками и смотрит куда-то в сторону. Поймать ее взгляд не удается. Пит корит себя за такой поступок, думает о том, что нужно было сперва прочитать тонны книг по психологии, или, на крайний случай, обговорить подходящие методы лечения с доктором Аврелием. Хотя бы по телефону. Ему становится страшно, когда она позволяет себя раздеть, вытереть махровым полотенцем, переодеть в пижаму. Она смотрит куда-то в сторону, и взгляд у нее остановившийся, такой же, какой, наверное, был у него, когда он стал пить таблетки, избавляющие от эмоций. У нее сухие, растрескавшиеся губы, капли воды стекают по щекам, но это вовсе не слезы. Она покорно ложится на свою кровать, покорно накрывается одеялом. Она – кукла, Пит ненавидит себя за опрометчивость, и садится на пол у кровати, обдумывая то, что сделает завтра. Подождет, когда установят телефон. Наберет номер доктора Аврелия и во всем покается. Его зовут Пит Мелларк. Ему восемнадцать лет, и он непроходимо туп. Жуткая ночь и не думает заканчиваться. Джоанна Мейсон лежит в своей постели с открытыми глазами.

...

Кто-то включает в ванной воду, Пит дергается, просыпаясь, больно ушибает локоть о стену, подскакивает, и, не обнаружив на кровати Мейсон, рысью бежит на шум льющейся воды. В ванной после вчерашнего никто не убирал, и заходить в нее страшно. Пит ожидает увидеть все, что угодно. Джоанна Мейсон, с тем же застывшим взглядом, стоит в ванной под струей холодной воды. На ней уже знакомая Питу пижама. - Джо? – спрашивает он робко. Она поворачивает в его сторону голову. - Ты прав, - говорит отстранено. – Ток здесь не предусмотрен. - Ты в порядке? – уточняет он, перекрывая кран. Вода ледяная, Джоанну трясет, от полотенца она почему-то отказывается, и идет в комнату как есть, в мокрой пижаме. – Вижу, что нет, - Пит мягко берет ее за запястье, и получает сильную пощечину. Не то, чтобы он рассчитывал на объятия после того, что сделал, но пощечина его расстраивает. За ней следует и вторая, но вторую он успевает перехватить. Спокойно начавшееся утро опять заканчивается потасовкой, Джоанна опять кричит и вырывается, но расстановка сил между ними прежняя, поэтому и заканчивается все так же, как раньше. Он опять накрывает ее одеялом, и она едва не впивается в его руку своими зубами. Глаза ее, красные от слез, смотрят на него с обидой и злостью. Но она реагирует на него, значит, все не так плохо. Хуже будет, когда в ее руки попадет топор. Или хотя бы нож, но о совсем мрачных перспективах Пит старается не думать и из комнаты уходит. Весь день он ждет удара в спину, но Джоанна спит – или делает вид, что спит. Ее не будят мужчины, устанавливающие на кухне телефон, и не будит Пит, путающий кнопки на аппарате и трижды попадающий не туда, куда нужно. Кажется, будто доктора Аврелия хватит удар, когда он узнает голос своего пациента. Сбивчивый рассказ выслушивает с поразительным спокойствием, и обещает приехать сегодня. Обещание свое выполняет, но только через три часа, которые способны свести с ума нормального человека, а Пита Мелларка никто не может назвать нормальным человеком. Впрочем, Пит все три часа проводит с пользой, убирая разгромленную ванную и не забывая изредка проверять месторасположение Джоанны Мейсон. Удара в спину он продолжает ждать и после того, как доктор приходит. Очень бледный доктор, стоит отметить. Когда Аврелий просит Пита из комнаты убраться, Пит закусывает губу. Взгляд доктора просит его остаться здесь, и какое-то время Мелларк мечет между здравым смыслом и милосердием. Здравый смысл советует ему не только уйти из комнаты, но и из страны уехать, сменив имя, и, по возможности, пол. Тихий разговор между врачом и пациенткой занимает около получаса. - Радикальные методы лечения я не приветствую, - заявляет Аврелий, появляясь из комнаты целиком, а не по кускам, как Пит ожидал. Видимых повреждений иного характера на нем тоже нет. – Но, кажется, ей пойдет на пользу такая встряска. Вот эти таблетки нужно будет купить. Режим их приема я тоже написал на бумажке, - он действительно оставляет возле телефона какую-то бумажку и медлит около двери. – Сейчас она не хочет тебя видеть, поэтому оставь ее на время в покое. И… позвони мне завтра, хорошо? Кажется, доктор хочет добавить что-то вроде «если будешь жив», но не добавляет, а всего лишь ободрительно прикасается к плечу Пита и вздыхает. Нужно было свалить из страны, когда было время, обреченно думает Пит, и, не зная, чем себя занять, не чувствуя ни голода, ни желания предложить Джоанне поесть, возвращается к чистому мольберту. Лист слишком белоснежный. У Пита болит голова, каждая линия кажется неправильной, неровной, краска капает с кисти и все портит. Пит убирает воду и достает остро заточенный карандаш. Он не может сосредоточиться, не может вспомнить даже то, что хотел нарисовать. Конечно, это будет не Китнисс Эвердин. Теперь он может представить только мертвую Китнисс Эвердин, но мертвая Китнисс Эвердин возвращает все его ночные кошмары. Грифель карандаша ломается, рука дрожит, лист кажется невыносимо белым, и все вокруг сбивает с толку. - Нарисуй меня, - внезапно говорит Джоанна. Пит не оборачивается. Ее голос полон ненависти и решительности. Она не спрашивает, как ей сесть. Она не спрашивает, рисовал ли он когда-нибудь кого-нибудь с натуры. Она знает, он рисовал только Китнисс Эвердин, такой, какой помнил. Он точит карандаш, чувствуя себя не в своей тарелке, и Джоанна наблюдает за ним с неподдельным интересом, но интерес – только одно из охватывающих ее чувств. О своих собственных чувствах Пит старается не думать, как старается не думать и о том, сколько жестоких казней придумала для него эта девица. Потому что Джоанна Мейсон сама выбирает позу для своего портрета. Приносит из кухни стул и садится, бесстыдно разведя ноги в сторону. Стоит ли говорить, что Джоанна Мейсон обнажена? Она ненавидит его, он чувствует. Его, Капитолий, и все, что сделало из нее чудовище. Она ненавидит его, и при этом он ей интересен. Она прожигает его спокойным взглядом, и, он удивлен, но она может сидеть неподвижно в течение долгого времени. Сперва он чувствует себя неуютно, но потом какая-то часть его просто перестает существовать. Он рисует, впервые за долгое время, рисует. Пусть не так, как привык – не красками, не по памяти, не Китнисс Эвердин. Красота женского тела, пусть излишне худого, красота женского лица, пусть искаженного сначала яростью, потом недоверием, полностью поглощает его. Плавные линии цепляют друг друга, а сам он будто не участвует в процессе, он лишь наблюдает за тем, как на невыносимо белом листе, белом, как стены его палаты в больнице, проступает женская фигура. Он слишком много времени уделяет глазам, но Джоанна, кажется, вообще забывает, что нужно двигаться или моргать. Портрет оказывается законченным уже ночью, и Пит не просит Мейсон одеться. Просто переворачивает мольберт и выходит из комнаты, ни о чем не думая. Он устал, он бесконечно устал бороться и делать вид, что все в порядке. Он боится закрывать глаза и засыпать, потому что знает, что покажут ему кошмары, укрепившиеся в той части сознания, которую он не контролирует. А еще он не может контролировать Джоанну Мейсон, от которой невозможно избавиться. - Хочешь, я подскажу тебе несколько способов для ее убийства? – шепотом спрашивает она, без разрешения заходя в комнату. На губах ее играет знакомая улыбка. Ах, да, Пит вспоминает, где видел эту улыбку в первый раз. На ее играх. Она убивала с этой улыбкой, перевоплощаясь из жалкой девушки в беспощадную изворотливую убийцу. – Ей ведь заново наращивали кожу, так? Она была похожа на лоскутное одеяло. Знаешь, чтобы я сделала с ней? Я вскрыла бы каждый заживший шрам. Она была охотницей, так? Охотница, которую свежуют заживо – чем не ирония? Тихий шипящий шепот. - Замолчи, - просит Пит, поднимаясь. - А еще мне очень нравится идея с огнем. Ведь твою ненаглядную Китнисс нужно было поджечь, чтобы она стала Огненной Китнисс. В ней никогда не было огня, она лишь жалко тлела, как потушенный костер, вся ледяная, ее нужно было полить бензином и поджечь. И слышать, как она кричит, - Джоанна подходит ближе, зная, что у Пита просто чешутся руки ее ударить, но она не останавливается. Она жаждет смерти, жаждет спокойствия, и думает, что сможет все это получить. – Ты не помнишь, быть может, но я помню, как под пытками ты выкрикивал ее имя. Китнисс Эвердин. Китнисс Эвердин. В луже собственной крови, между разрядами тока, ты кричал одно и тоже. Когда не мог кричать – ты шептал. Тебя бросали на пол камеры, ты был без сознания, но я слышала каждый слабеющий твой вдох, и каждый раз сходила с ума от того, что твое сумасшествие постепенно становилось моим. Ее имя выжигалось на моей коже, и я ненавидела вас обоих, но особенно ее. Потому что я слышала твои крики. А она – нет. Она всегда была глупой дрожащей тварью… Пит бьет ее по лицу легко, не ладонью даже, пальцами. Джоанна смеется, глаза ее сверкают, а голос становится еще более язвительным. - Но сколько бы ты ее не звал, она не приходила. Ты не был ей нужен, потому что ты даже своей матери не был нужен, а ведь ты всю свою жизнь так хотел быть любящим и любимым сыном, - договаривает она осторожно, и чего-то ждет. – И все? – спрашивает с явным недоумением. – Ты, капитолийский переродок, не можешь меня даже ударить? Представь, что я – это она. Она убила в тебе все, чем ты был. Сначала любовью, а потом ненавистью выжгла все, что было тебе когда-либо дорого. Но она умерла, она больше не чувствует боли, а ты продолжаешь гореть в ее огне, и чувствовать ее раны, ты… Слов ей не хватает, и она наносит удар, распаляясь от того, что не получает удара в ответ. Пит сперва уклоняется, потом, оглохнув от очередного удара, перехватывает ее руки, теряет равновесие, и вместе с ней падает, больно ударяясь о спинку кровати. - Проживи она хоть тысячи жизни, она не стала бы достойной тебя, - смеется Джоанна Мейсон с лихорадочно блестящими глазами, с тонкой струей крови из прокушенной губы. Невесомая, зажатая в тисках его рук, она нависает над ним, и кажется такой жалкой, такой незащищенной, такой похожей на ту, другую, темноволосую и медленно тлеющую после всего, что на нее свалилось. Они совсем разные, - отстраненно думает Пит, рассматривая лицо своей соседки так пристально, будто видит в первый раз. Они такие разные, и целуя Джоанну, он не вспоминает, что чувствовал, целуя Китнисс, хотя в этом забытье может виноват охмор. Мейсон отстраняется, и с еще большой злостью заявляет, что не считает себя настолько сумасшедшей, чтобы учить всему с нуля какого-то малолетку. Следующий поцелуй кажется даже более жестоким, и все вокруг них резко перестает играть значение, потому что у них есть только они сами – больные, сломанные люди с искалеченными душами, которые, если и могут помочь друг другу, так только этим болезненным, пугающим обоих, чувством наслаждения. Они настолько поглощены друг другом, что мертвым призракам вокруг них остается только выжидать другого, более подходящего момента, чтобы вновь мучить их, и ночь за окном становится чуть светлее, чем была до этого.