Моя жизнь, моя любовь

Бородино. Поле, изредка вздыбившееся небольшими холмами, тонуло в предрассветном тумане. Небольшое село, покинутое жителями было спешно превращено в линию обороны для гвардейского егерского полка. Едва солнце поднялось над землею, тишину утра разорвал артобстрел левого фланга, где недалеко от Утицкого леса в резерве расположился Александрийский полк под командованием полковника Кенпачи. Грохот выстрелов слился с воем снарядов, которые при ударе сотрясали землю, выбрасывая комья в небо. Первая атака французов на Багратионовы флеши была неудачной, сразу по выходу из леса, попав под картечный огонь, дивизии генералов Дессе и Компана были опрокинуты фланговой атакой егерей. Но около 8ми часов уже следующая атака была удачна, и им удалось захватить южную флешь, оттеснив обороняющиеся там войска западнее. - В седло! – скомандовал Кенпачи, подняв руку. Гусарский полк, по всем правилам, перед решающим сражением одетый в парадный мундир, сверкал серебром эполет. Наброшенные на седла вальтарапы, делали их вид еще торжественнее, начищенные до блеска шашки сверкали на солнце. - Пришел приказ, братья, отбросит француза от наших позиций! Покажем этим неженкам нашу силу! Нечего жеманным французикам делать на русской земле, не по нашим меркам они скроены! Не нашим ветром они овеяны, не нашим солнцем они согреты! Покажем им скорость наших коней, что рождены нашим ветром! Ослепим их сиянием клинков, что в нашем солнце выкованы! Вперед! За Россию! Полковничья шашка рассекла воздух и, подняв коня на дыбы, Кенпачи ринулся в самую гущу боя. Знамена трепетали на ветру, трубачи трубили всеобщую атаку, а бой обещал быть жарким. Почти обессилевшая в бою 2я дивизия встретила несущийся на помощь гусарский полк, радостными криками. На крыльях ветра летели кони, из глубины груди на волю рвалось покатившееся по цепи «Ура!», шашки взлетели, устремившись остриями к небу, словно требуя благословления. Куросаки вихрем следуя за командиром, рубил направо и налево, где-то слева от него раздавался голос Ренджи, раздававшего приказы своим людям, а справа что-то отрывисто командовал Исида. Француза с мушкетоном Ичиго увидел не сразу, а только тогда когда тот уже успел прицелиться в ведущего свой полк в бой Кенпачи. Пальцы баронессы бездумно скользили по клавишам, то наигрывая марш, то какие-то мрачные отрывки пьес и сонат. С раннего утра она не могла найти себе места, ходила из комнаты в комнату, бродила узкими тропками по саду вокруг поместья. К половине девятого уставшая, она обессилено опустилась на стул возле фортепиано. Мысли путались, наползая друг на друга, сталкиваясь, слезы и улыбка сменяли друг друга. Испуганный таким ее состоянием, барон Кучики пригласил лекаря, но тот еще не прибыл. Внезапно сердце болезненно сжалось, а затем сорвалось на безумный ритм, заставив Рукию кинуться к образам: - Спаси и сохрани, Господи, - раз за разом повторяла девушка, как заведенная. – Спаси и сохани… Ударив Хичиго шпорами, поручик бросился наперерез, прикрывая командира. На мгновение, ощутив на плече холодную и костлявую руку, он не дрогнул. Вспышка выстрела, боль в груди справа и, уже падая из седла на согретую солнцем землю, за секунду до того, как что-то закричит Абарай, он снова вернулся в тот июньский вечер и прочитал по губам, к которым столько раз мечтал прижаться, слова адресованные ему: «Храни тебя Бог, любовь моя» Улыбка осветила лицо и, прежде чем провалиться в темноту, он взмолился: «Господи, я не могу уйти, так и не сказав…»