Бессовестное

Джону ужасно хотелось врезать Шерлоку. Почти без причины, почти «просто так». Хотелось неимоверно. Особенно когда этот бессовестный детектив начинал шастать по комнате в четыре утра, не заботясь о том, что Джону, который лег всего два часа назад, прекрасно слышны его топот и особо шумные соударения с вещами. С вещами, которые Джон собственноручно раскладывал по местам до того, как лег спать – и, вследствие чего, на которые Шерлок просто так налететь не мог. И за это хотелось врезать вдвойне. Джону когда-то казалось, что у него стальные нервы. Всё-таки Афганистан за спиной. Но даже стальные нервы не спасали его, когда Шерлок садился играть. Размашисто проводил смычком по струнам – где-то сильнее, где-то быстрее, – а Джону казалось, что на скрипку Шерлока намотаны его собственные нервы, даром, что стальные. Ему хотелось выть волком, лезть на стену и царапать обои, но снаружи он лишь нервно перелистывал газету, бесконечно проводя по тексту глазами и не понимая ровным счётом ничего. Желание врезать Шерлоку с каждым разом становилось нестерпимее. Шерлок видел. Видел темные круги под глазами Джона, видел его нервные содрогания при одном лишь упоминании скрипки – видел. И гневные взгляды из-под нахмуренных бровей, и даже почти осязаемое желание Джона хорошенько наподдать ему – тоже. Усмехался в спину, пока тот отворачивался перелистнуть газету. Шерлок видел немного дальше – чуть дальше, чем чувствовал сам Джон – и, в нетерпении, с удвоенной силой начинал его раздражать. Джону невероятно хотелось врезать Шерлоку: чтобы он понял, как жутко уворачиваться от падающей откуда-то сверху рапиры или насколько неприятно с утра обнаруживать в морозилке вместо упаковки сосисок десяток чьих-то пальцев. Врезать хотелось от души и с размахом – до звезд перед глазами, - но с каждым разом почему-то всё меньше. Джону казалось, что он начинает привыкать к чисто-Холмскому сумасшествию. А Шерлок видел и ждал, когда тот, наконец, поймёт, что это отнюдь не привыкание. Шерлок видел, что это. Но ждать не умел совершенно.