Со мною что-то происходит.

Альфред входит в кухню, беззаботно улыбаясь сидящему напротив растерянному Мэтту. Брат сидит, ссутулившись, сжимая двумя ладонями коллекционный стакан «Кока-Колы» с апельсиновым соком. Под глазами Мэтта залегли темные круги, очки сдвинуты на переносицу, светлые волосы растрепаны. Мэттью и раньше был тихим, правда, стараниями Франциска он систематически вытаскивался в свет, встречал новых людей, заводил полезные знакомства да и просто вел себя как обычный парень. Странный, застенчивый, но довольно милый и вполне дружелюбный. Университет здорово изменил его. Альфред бы никогда о подобном не подумал в прошлом. Альфред, в общем-то, о многом бы никогда не подумал. Ни о том, как Франциск и их дружба повлияют на Мэтта. Ни о том, что он, Альфред, обретет лучшего друга в персоне ужасно колючего, словно ему подсыпали соли в чай, студента английского происхождения с совершенно странной с точки зрения его, Альфреда, фамилией – Керкленд. Будто диковинное английское ругательство, в самом деле. Артур старше, чем сильно гордится. Гордости и чувства собственного высочества у Керкленда как у стада английских королев. Но после первой кружки пива от интеллигентного и чопорного до тошноты Артура остается только блеющая какие-то свои английские шутки-прибаутки бесформенная масса, что так и норовит уснуть за барстойкой. В такие моменты Скотт устало воздымает взгляд к небесам - чаще просто к потемневшему от дыма потолку «Гнома» - любимого бара компании - и тушит извечную сигарету в переполненной (им же) пепельнице. Обозвав брата феечкой, Скотт без труда закидывает себе вяло трепыхающееся нечто на плечо и уезжает на такси – отвозить брата в студгородок отсыпаться. Сам-то старший брат английской королевы уже давно получил свой диплом и теперь трудится инженером на хорошей работе. После первого завала по физике (ну, подумаешь, полсеместра играл с ребятами в тетрис на уроке) и первой пятерки по ней же, благодаря Скотту, Альфред в который раз убедился, что никогда бы не подумал о том, что брат феечки станет помогать ему в грызении материи гранита науки. Время показало, что бывает всякое. Вот так вот совершенно внезапно для самого себя Фред стал круглым отличником по физике и даже задумался о поступлении в профильный колледж. Ну а что? Есть уйма физиков-супергероев. Тот же Гордон Фримен - отличный пример. Для полноты образа осталось только монтировку раздобыть. Джонс на мгновение вздохнул, а потом снова солнечно улыбнулся брату. День уже подходил к концу, и для Фреда он выдался очень плодотворным. Он порядком устал после шести часов непрерывных занятий секс… наукой с крошкой-физикой. Шутку эту он, кстати, тоже подцепил от грубоватого рыжего фейского братца. Он вообще очень многое от него перенял. Со Скоттом было проще, чем с кем-либо – это, пожалуй, единственное внятное оправдание, что Альфред пока себе нашел. И это правда. Все формулы, что зачитывались Альфреду его хриплым голосом, часто прерываемые очередной затяжкой, прочно врезались в память, снимая тапочки на входе и оставляя подпись о месте жительства на задворках подсознания. Со Скоттом все было проще. Не только физика, но и многие другие вещи становились понятней. Фред часто ловил себя на мысли, что понемногу взрослеет, общаясь с ним. В их компании он всегда был самым младшим, и это было естественно. Но хоть пытайте – Альфред ни в жизнь не признается, что скучает по нему. Впрочем, завтра он придет снова, по привычке обнаглеет и полезет на кухню обедать, и активно жуя найденный на полке «Кит-Кат», который Фред «случайно» там оставит, как обычно проведет Джонсу мозговой штурм, раскритикует, если надо, а если Альфред заслужит – похвалит за старания. Он же Герой, как-никак. Потом закурит, раскроет учебник на главе об электромагнитной индукции, не найдя пепельницы, рассеяно стряхнет пепел прямо себе в чашку, и начнутся четыре часа умственной деятельности. Но это будет еще нескоро. А пока на кухне, где сидит Мэтт – тихо. Сравнительно тихо, как и всегда. Тишину прерывает только гул соседской газонокосилки. За окном – то, что Альфред, по своему скромному представлению может назвать улицей американской мечты: ровнехонькая road с двумя рядами практически одинаковых домов. Перед каждым – коротко подстриженная лужайка. Вечер близится к ночи, кто-то зовет детей на ужин к общему столу в обязательно уютной обеденной; дети Уилкоксов смеются, сидя в деревянном домике-логове на старом ясене, что растет на их заднем дворе; приветливая тетушка Грейс поливает цветы перед крыльцом, а старый пьяница Грегори, как всегда, где-то пропускает стаканчик-другой за игрой в покер. Все идет своим чередом – размеренно, неторопливо, по-домашнему, и ничто не колышет гладь реки под названием «улица американской мечты». Альфреду это нравится. Постоянство не стоит нарушать ничем необычным и неизвестным, особенно если ты привык к тому, что все всегда хорошо. Альфред вспоминает, что пришел на кухню выпить воды и перекусить чем-нибудь, а потом в его планах было в качестве вознаграждения умственной деятельности провести полночи за прохождением Принца Персии. Мэтт со стуком ставит стакан на столешницу. Его голова бессильно опускается рядом прямо щекой на гладкую поверхность. Альфред невольно отрывается от разглядывания пылинок в последних лучах уходящего дня и переводит взгляд на него. - Что-то случилось? - Да нет, ничего, - все так же смотря в никуда, отвечает Мэтт, - хотя, знаешь ли, Ал, мне снился сон… Сон? С чего это вдруг Мэтту вздумалось обсуждать собственные сны, словно тринадцатилетняя девочка-подросток? Вот так-так. - Вообще-то, я даже проснулся от того, что закричал… - тихо продолжает брат. Фред пытается вспомнить, сколько им было лет, когда они в последний раз рассказывали друг другу о своих кошмарах и не может. Пять? Шесть? Тогда еще спать вдвоем в одной кровати не казалось чем-то из ряда вон выходящим и неприличным, но они давно не дети. Мэтью уже год как студент, учится в другом городе и иногда (как сейчас) приезжает на входные домой. Он, Альфред, его младший брат, как и раньше, злоупотребляет фаст-фудом, прется от комиксов и играет в видеоигры по ночам. А еще тырит печенье из стеклянной баночки на самой верхней полке на кухне и любит валять дурака. В остальном же в плане взросления он пошел дальше брата. Ему девятнадцать лет, но его геройская щетина ступила уже не одну бритву, а мощные кулаки разбили не один нос, защищая милую барышню. Только что толку от этих достижений, если ты по уши влюблен в всегда пахнущего перегаром растрепанного красно-рыжего наглеца-физика? Игру со здравым смыслом Альфред проиграл еще четыре месяца назад, на этой же самой кухне целуя Скотта. Помнится, он в порыве еще скинул учебник на пол, за что незамедлительно получил сильный укус нижней губы. - Не забудь перевести в стандартный вид, - прислонившись щекой к ладони, напоминает Скотт. Альфред кивает, делая нужные корректировки в условии задачи, и задумчиво грызет ластик карандаша. Из раздумий его вырывает тихое сопение рыжего. Убедившись, что Скотт всецело поглощен легкой дремой (наверное, снова всю ночь где-то ошивался), Фред, уже не скрываясь, переводит свой взгляд на него, напрочь забывая о физике, законах и формулах. Когда Ал заработал первый завал, он обратился к Арти, а уже тот послал Фреда к Скотту, мотивировав это тем, что у него и так нет толкового занятия, кроме как работы утром и пьянок вечером. Прошло уже два месяца, с тех пор, как установилась своего рода постоянность: он три раза в неделю приходит, проводит урок и снова уходит по своим делам. Насколько видит Фред – ему и самому по нраву это своего рода развлечение. Перед рыжим ему не нужно играть в непонятливого поверхностного дурачка и это здорово. Должен же он хоть перед кем-то быть самим собой. Альфреда к Скотту влечет как северный полюс магнита к южному. И это влечение сильнее его самого и голоса его разума. Красный полюс магнита. Красные волосы. Огненный нрав. Все это тянет Альфреда к себе с невероятной силой, учебник летит на пол, и он не успевает опомниться, как зарывается пальцами в красные пряди на затылке Скотта, тянет к себе его лицо и словно наркоман припадает к его губам. Алу все равно, что будет после, поцелуй пьянит и это отключает все остальные мысли, а осторожное касание к чужому языку напрочь стирает последние остатки разума. Нижнюю губу пронзает острая подлая боль, добавляя поцелую металлический привкус. Скотт сильнее надавливает клыком, а потом отстраняется и отходит на шаг. Альфреду становится жарко. Не столько от желания, сколько уже от стыда. Парень потряс головой. -Ты… что? – переспросил Альфред. - Проснулся оттого, что закричал. Ты вообще слышал, что я сказал? - Нет… Все еще немного краснея из-за внезапно нахлынувших воспоминаний, Альфред торопливо подошел к раковине и оперся ладонями о холодный металл. Разглядывай закатные лучи на поверхности наполненной водой кастрюльки, и шанс спалить перед братом собственные пятнисто-красные щеки значительно уменьшится. - Я выкрикивал какие-то слова, но выговорить их не мог. Как будто… ну, даже не знаю… - тихо говорит Мэтт, задумчиво рассматривая стакан, и убирая падающую на глаза светлую волнистую прядь, - будто меня парализовало. И голос у меня был другой… ниже… совсем не похожий на мой, - парень ненадолго умолк, а Фреду все никак не шел из головы чертов образ Скотта, тот жаркий поцелуй и его острый клык. - Понял, что кричу, и умолк. Но меня еще трясло. Так трясло, что пришлось даже свет включить, - продолжил брат, - Остаток ночи я провел с Кумаджиро, - почти шепотом добавил он. Мэтт? С Кумаджиро? Альфред пытается вспомнить, когда же брат в последний раз спал с игрушкой, подаренной ему отцовским другом из Японии. Ему было десять? А десять ли? У него, у Альфреда, тоже где-то была игрушка детства. Тони (да, Тони) был длинным серым инопланетянином с Сатурна, любившим шоколад, фанту и соленые крекеры. Хоть все это и было достаточно давно, Альфреду до сих пор нравится постоянно играть в ребенка. Громко разговаривать, творить то, что захочется, шумно веселиться и не обращать внимание на проблемы. Но это ведь не значит, что он такой и внутри. Тишину прерывает кашляющий звук двигателя старенького пикапа Грегори Зифкица, который, видимо, как раз возвращался из «Гнома». Вот его автомобиль заезжает на свое парковочное место – прямо напротив их окна. Альфред немного успокаивается – он знает, что сейчас будет: старик выйдет из машины, смачно хлопнет дверью, чуть пошатываясь, дойдет домой, встретит сварливую жену и поплетется на кухню – разогревать ужин в старенькой микроволновке «LG». Таков порядок вещей в этой минивселенной его улицы американской мечты и таким он должен быть. Мэтт снова умолкает. Щеки стали нормального цвета – Альфред видит это в своем отражении на поверхности кастрюльки в раковине. Оборачивается на Мэтью – тот сидит, чуть сгорбившись, в полосе последних лучей: Ал видит танцующие пылинки и блестящие стекла очков. - И что же тебе приснилось? – спрашивает он и невольно ловит себя на мысли о том, что знать ответ ему совсем не хочется. Почему – он не знает и сам, но что-то тут недоброе – это точно. И это «что-то» он чувствует буквально под кожей. Такое противное щекотное чувство, что тоненьким червем вьется где-то в районе затылка, заставляя одинокую каплю холодного пота срываться с виска в недолгий полет к спокойной глади воды в кастрюльке. Какого черта ему не по себе, спрашивается? Альфред почти злится, только непонятно на кого: на себя, брата или на собственное дурное предчувствие. Обычное легкомыслие, что он всегда легко напускает на себя, стремясь отгородиться от проблем и скрыть реальные мысли, сейчас слетает с его лица как плохо приклеенные обои. - Не уверен, что хочу рассказывать, - Мэтью поднимает голову, подносит стакан к губам. Ал видит – у него дрожат руки. Мелко-мелко, почти незаметно. Но факт того, что у преимущественно спокойного брата шалят нервишки, немного пугает. Фред чувствует – по позвоночнику скатилась еще одна капля холодного противного пота. Какого черта все это вдруг так на него влияет?! - Говорят, если сон рассказать, он не сбудется, - его губы шевелятся, он слышит свой голос и не узнает его. Он совершенно не хотел этого говорить, но слова вырвались сами собой – странно. И – странность номер два – что-то вдруг почти неощутимо меняется. Стакан с тихим звуком снова встает на свое место. - Так говорят? - Вроде бы, - тихо бормочет Альфред себе под нос, уже тысячу раз пожалев, что сказал эту чертову фразу. У стакана вырастает тень – полупрозрачная, но длинная. Она мнится ему несуразной цепкой паучьей конечностью или хищной лапой пришельца. У стакана, даже у хлебных крошек, что остались после неаккуратно съеденного гамбургера – у всего есть свои тени. И это почему-то – почему..? – пугает его. У него отпадает всякое желание слушать непонятный сон брата, в котором он кричал как парализованный, а проснувшись, спал со своим дурацким медведем. Нет-нет, ему будет гораздо лучше, не знай он этого. Что в этом плохого? Ничего. Не стоит сомневаться. Стоит побыстрее снова натянуть на себя маску игривого весельчака и забить на все это. Сегодня суббота. Обычная суббота на обыкновенной улице заурядного американского городка и ничего необычного происходить не должно. Он уже почти раскрывает рот, чтобы сказать, что нет, наоборот, сон не сбудется, если про него не рассказывать, но уже поздно. - Мне снилось, что был вечер. Что я спал днем, а потом проснулся. Была суббота, как сегодня, и я пошел на кухню чего-нибудь перекусить, - голос Мэтта звучит тихо, ровно, но вкупе с все больше сгущающимися тенями это по непонятной причине пугает Ала еще сильнее. Он снова отворачивается к окну и, пытаясь успокоиться, сосредотачивается на закате. Тот просто потрясающий – действительно есть, на что посмотреть. Красно-алый, с легкой примесью оранжевого там, где круглая половинка солнца уже практически скрылась за горизонтом. «Цвета крови» - так сказал бы Скотт. Эй, какого черта он снова лезет ему в мысли?! - Все было так же, - продолжает Мэтью. – Вот, даже закат был таким же. Еще одна капля пота нервно стекает по позвонкам. Альфред оборачивается и видит, как Мэтт держит пальцы на последнем ярком пятне солнечных лучей. Пылинки танцуют вокруг его руки, а Алу хочется крикнуть, чтобы он перестал, чтобы остановил это безумие, чтобы прекратил рушить привычный порядок вселенной. Только вот голос комом застревает в горле, скатавшись там в тугой, колючий, словно из наждачной бумаги, шарик. - Я видел свою тень на полу, вот прямо тут, - он указывает пальцем на плитку, - и она казалась мне неестественно яркой и плотной, - Мэтт рассеянно улыбается, что доводит страх Фреда почти до паники, заставляя его на ватных ногах торопливо присесть на стул напротив брата. - «Яркая…» - странное слово для тени, правда? Как и «плотная»… - Мэтти… - все, что способен выдавить из себя Ал. Брат поднимает на него задумчивый взгляд и Фреду становится понятно, что мыслями он далеко не здесь. Мэтью снова рассеяно улыбается и Альфред невольно подмечает, какие у него потрескавшиеся губы. Проклятье. Этот чертов рыжий мерзавец словно притаился в каждой мельчайшей детали, незаметно вплетясь в его собственное «Я» своим нахальным зеленым взглядом. - Ну и что это было? – растягивая слова, спокойно спрашивает Скотт, наклоняясь, чтобы поднять учебник с пола. Ал смотрит на его красную макушку и чувствует, что его щеки по цвету могут переплюнуть гектары томатных полей. Все, о чем он может думать – это о том, какой же он придурок, и на кой хрен нисколечко не может держать себя в руках. С его губ срывается только невыразительное мычание, и он трет укушенную губу, чтобы сделать хоть что-то, а не просто стоять томатно-красным столбом. Скотт медленно поднимается, аккуратно ставит книгу на стол, достает новую сигарету из пачки и неспешно закуривает. И смотрит. Просто – без усмешки, упрека, издевательства, ехидства или отвращения к парню, что прямо посреди развязывания задачи вздумал поцеловать его. Даже без удивления, словно то, что только что случилось – абсолютно нормально и даже не порицается в обществе. Альфреду почти болезнен этот малахитовый взгляд. Лучше бы унизил, наорал, сломал нос, в конце-то концов – хоть что-то, но не это спокойное ожидание и дымящийся кончик белой сигареты в невыносимо красивых длинных пальцах левой руки. Черт. И когда он умудрился превратиться в долбаного педика? Скотт прикрывает глаза, затягивается, и задумчиво выдыхает в сторону. Ал осторожно трогает языком новоявленную ранку, собирая с нее пару капель соленой крови, про себя отмечая, что предки Скотта явно восходили если не к крокодилам, то к каким-то зубастым динозаврам точно. Потомок динозавров нарушил тишину. - Больно было? - Нет, - соврал Альфред, припоминая себе чудовищную подлость и внезапность острого клыка, и мысленно приготовившись к отборнейшему поливанию грязью в лучших традициях старшего брата Артура. Оххх, мааать… Если Артур об этом узнает… Какого черта он не подумал об этом перед тем, как влюбляться? - Прости, - отводя взгляд, отвечает Скотт, снова затягиваясь. Альфреду кажется, что ему послышалось. Скотт? Извиняется?? За то, что прокусил губу парню, который полез к нему целоваться??? Да уж, если Арти узнает, язва будет долгой. Но взгляд Фреда невольно падает на струйку светло-серого дыма, и он невольно думает, до чего же у рыжего сухие и потрескавшиеся губы… - Я подошел к окну и увидел вмятину на зифкицовском пикапе, - вывел Альфреда из трясины воспоминаний ровный тихий голос Мэтта, - Не знаю, откуда она взялась, но я знал, что он крепко выпил где-то, и вмятина появилась по пути домой. Альфред чувствует, как его спина холодеет, как стынут руки и кончик носа. Ему делается не по себе и кажется, будто он вот-вот упадет в обморок от страха, как маленькая девочка во время просмотра ужастика. Вмятина. Минуту назад, стоя у окна, он видел машину Зифкица и то, как она парковалась напротив их кухни. Вмятина. Была ли там вмятина? Да нет, не может быть. Возможно, Мэтт видел, как Грегори выезжал на ней в три часа в бар, когда выходил проверять почту к почтовому ящику, и теперь попросту прикалывается над ним, Алом? Но Фред тоже ведь видел машину тогда через окно спальни. Была ли там вмятина? Черт, была ли? Чушь какая-то. Бред. Может, зацепил что-то на парковке еще вчера, это ведь необязательно было по пьяни, и не факт, что сегодня. Фред коснулся виска дрожащими ледяными пальцами, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. Он видел машину Грегори Зифкица минуту назад, когда она заезжала на площадку перед их окнами. Была ли там вмятина? Альфред нервно снял очки и прикрыл пальцами горящие глаза. Почему это, спрашивается, вообще его волнует? Это просто сон. Бред, конечно же. Бред. Мэтью просто прикалывается, наверное, раскрепостился в университете и начал шутить. Да, пока получается плохо, но нужно оценить, посмеяться и наконец-то перестать думать о том, есть ли вмятина на машине Грегори Зифкица или нет. Есть или нет. Проклятье. - Я подошел к холодильнику, открыл дверцу и увидел большую тарелку с мамиными гамбургерами. Вот это да, вот это завтрак на завтра, думаю я. Фреду уже не просто страшно, он почти в ужасе оборачивается на поблескивающую дверцу металлического холодильника, совершенно точно зная, что именно сегодня, пока Мэтт уезжал по делам в магазин, мама готовила большущую тарелку его любимых гамбургеров на завтрашнее утро. Он видит свое перепуганное лицо в металлической дверце и нервно сглатывает тугой наждачный ком. Это глаза загнанного зверя. - Я подумал, что, пожалуй, возьму один, но потом мне пришло на ум, что мама будет ругаться, поэтому просто налил себе соку в стакан и сел за стол, вот в точности как сейчас, - неуверенно говорит Мэтт, снова отпивая из посудины. Кажется, он немного успокоился, и Альфреду было бы очень интересно узнать, каким образом, потому что степень его паники росла в геометрической прогрессии с каждым сказанным словом брата. - А потом зазвонил телефон. Я сразу бросился к нему, ты ведь знаешь, как меня раздражает его звон, - Мэтт заметно напрягся, в глазах, скрытых за прозрачными стеклами появился нехороший блеск, - И вот тут-то и начинается страшное. Хочешь страшное слушать? Нет, думает Ал, нервно теребя под столом край длинной зеленой футболки. Не желаю слушать страшное. И в то же время, несмотря на весь свой страх, какая-то часть Альфреда упрямо хочет его услышать. Та самая часть, что заставила его разомкнуть губы и сказать, что сны не сбываются, если их рассказать, и начать этот пугающий его разговор, что никак не вплетался в рамки его представлений о субботних вечерах. Это неправильно. Ненормально. И пугает. Так не должно быть, нечего рушить привычный порядок вещей. Он хочет знать страшное, ведь любопытство сильнее страха. Страшное всем интересно, и мы на этом повернуты. К тому же, кажется, бабушка когда-то давным-давно и вправду говорила, что сны не сбываются, если их рассказать. От кошмаров стоит избавляться, а добрые сновидения хранить для себя. Но нехорошее предчувствие в районе затылка уже звонит во все колокола, заставляя чутье сиять красным цветом тревоги, как этот чертов кровавый закат за окном.       С ним что-то происходит. И это что-то ему совсем не по душе. - Я взял трубку – звонил Франциск, - внезапно заикаясь, произносит Мэтью, но быстро берет себя в руки и только расстегивает самую верхнюю пуговицу своей белой рубашки. – Франциск только сказал свое обычное «Маттье», и я уже понял – это он. Знаешь, так бывает. Альфред тянет слегка дрожащую руку и сметает со стола крошки, которые просачивались такими черными плотными и яркими тенями по столу, пугая его и словно олицетворяя глупый чертов сон Мэтта. - Я сказал: «Привет, Франц, чего так поздно? Я сегодня еще дома, назад вернусь только в понедельник». Сначала никакого ответа. Я уж подумал, что, наверное, что-то со связью, а потом услышал какие-то странные звуки, будто он пытается что-то сказать, но сил хватает только на шепот. Будто он никак не может отдышаться. Вот тогда я и испугался. Какой тормознутый, не правда ли? Сам Ал по кличке «Герой», который в этом сезоне является ведущим в нападении школьной команды по регби, которому принадлежит абсолютный рекорд в Subway Surfers среди всех своих знакомых, который совершенно внезапно для самого себя теперь встречается с абсолютно взрослым физиком Скоттом и притворяется, что щетина рыжеволосого его страшно раздражает и колется, - испугался куда раньше, еще до того, как Мэтью помянул вмятину на машине Грегори Зифкица. Помнится, пару дней назад, когда они со Скоттом, сидели и прятались под столом, как малые дети (и это при том, что рыжему пришлось согнуться едва ли не втрое), пытаясь не спалиться перед мамой Ала, слушали ее треп по телефону. - Боишься? – глухо прошептал Скотт ему на ухо. - Нет, - честно ответил Ал. Он так и не привык к тому, что они прячутся уже почти четыре месяца, а вот Скотт… Физик, едва услышав малейший шорох, снова надевал на себя непроницаемую маску наглости, словно это и не он только что с чувством впивался в чужую шею. Нет, не он. Вы ошиблись. Стопроцентно ошиблись, это не он, проходите мимо и не засматривайтесь. Альфред, в отличие от него, совсем не боялся быть честным и открытым, но Скотту было нужно время, и Ал был не против, вроде как. Но если бы маме братьев вдруг вздумалось зайти на кухню, поднять край скатерти и посмотреть под большим дубовым столом, ее взгляд сначала бы наткнулся на сцепленные в замок руки, торопливо обрываемый поцелуй, потом на поджатые почти до подбородка колени, а потом и на Скотта, чей цвет лица вздумал бы состязаться с цветом огненно-красных волос. К счастью для потомка крокодилов, этого не произошло, и им пришлось просидеть под столом почти час, пока мама, накручивая на палец длинный провод, обсуждала со своей подругой сначала новые сорта гиацинтов в цветочной лавке в центре города; далее они говорили об их соседке Нэнси Деруорт, потом речь зашла о Грегори Зифкице, и мама сказала фразу, что теперь досужливо всплыла в сознании Альфреда: «Если он не перестанет садиться за руль пьяным, точно кого-нибудь собьет». - Потом Франц произнес что-то вроде «лицо» - не помню, как это называется, но суть в том, что у человека в словах теряется слог. Я понял, что он имел в виду «полиция». Я спросил, причем тут полиция, что он хочет этим сказать – и сел, - Мэтт показал рукой на нишу в стене рядом с телефоном. – Я уже начал на него злиться. Подумал, вот же придурок, что еще за шутки такие. Каким клоуном был, таким и остался. Альфред в который раз дрожащими пальцами поправляет очки, и старается сосредоточиться на Скотте, чтобы отгородиться от своего противного предчувствия и ужаса, вызванного Мэттом с его рассказом о дурацком сне. С таким похолодевшим от страха телом красные щеки ему точно не грозят. - Я спросил, что это было? – настойчиво повторил Скотт, разглядывая Альфреда сверху вниз. Все так же – без какого-либо упрека, лукавства, насмешки, издевки или отвращения. Простое… любопытство? Тогда чего он от него хочет? Ответа? Альфред сам не в курсе, что это было. Хотя, нет, пожалуй… - Желание, - отвечает он, едва узнавая свой хриплый голос, - безумное желание. Зачем же трогать ножкой омут, когда нырнул уже с головой, - про себя решает он в порыве внезапной смелости. Скотт, не успев выдохнуть дым, судорожно закашливается и, как кажется Алу – от неожиданности. - Эй, ты чего? - торопливо спрашивает блондин, наблюдая, как все еще немного кашляющий Скотт садится прямо на пол, опирается спиной о кухонную тумбу и запускает пальцы в и так взъерошенные до абсурда волосы. Проходит около десяти минут этой весьма неловкой паузы, прежде чем Скотт отвечает. - Не думал… - рыжий поднимает на Альфреда чуть прищуренные зеленые глаза, но его реплика адресована не ему, а скорее самому себе, потому что смотрит вскользь, - что я так заиграюсь. Замечательно. Просто прекрасно. Если раньше Ал был просто очень красным, то теперь цвет его горящих щек мог сравниться только с облитыми кровью скалами диких прерий. Скотт медленно поднимается, наверняка довольный устроенной сценой, как кажется Фреду, и снова затягивается своей проклятой сигаретой. И – смотрит. Альфред уже просто ненавидит этот взгляд безумно выразительных глаз. Просто взгляд – так смотрят на что-то любопытное, решая, к примеру, пробовать ли брать на руки милую, пушистую, но все же крысу. Из оцепененья Альфреда выводят пальцы парня, что легко приподнимает его подбородок. Разорвать зрительный контакт кажется Фреду просто невозможным с такого минимального расстояния. И он смотрит. Смотрит, как завороженный. Альфред почти невесомо касается кисти Скотта и с удивлением отмечает его лихорадочный пульс. Одному рыжему известно, чего ему стоило это деланное спокойствие. Физик на секунду останавливается, словно решая что-то для себя напоследок, а потом осторожно выдыхает сигаретный дым прямо в губы Ала, увлекая того в невозможно горький безумно горячий поцелуй. Так и завертелось. И все было бы хорошо, если бы Альфреда никто не потянул за язык сказать, что сны не сбываются, если их рассказать кому-то, и если бы не это противное холодное чувство, что скользкими щупальцами шевелится чуть выше желудка. От приятных воспоминаний лучше не стало, напротив – это лишь усилило непонятную тревогу в десяток раз. Осознание собственного предчувствия приходит совершенно неожиданно в своей ясности – он боится, как бы ни с кем ничего не случилось. Но ведь и не должно же! Рассказать сон – все равно, что вогнать вампиру осиновый кол в грудь. Сны не должны сбываться, если их рассказывают. Он не в силах больше сидеть, а потому идет к окну и выглядывает на их улицу. Какой замечательный вечер. Как блестят капли воды на только что политой лужайке Уилкокса. Только сердце в груди бьется оглушительно громко, пот катится по спине крупными градинами, и Альфреду хочется накричать на брата, приказать ему замолчать и не рассказывать этот жуткий кошмар. Он зашел на кухню попить воды всего десять минут назад, напоминает он себе. Ему хочется напомнить Мэтту, что Артур и Скотт частенько выпивают в «Гноме» по субботам, обсуждая события пройденной недели, и что это обязательная часть мироздания его субботы, которую ни один долбаный сон не имеет права нарушить. - Он все никак не мог выговорить что-то четко, разборчиво, все только бормотал, а потом я услышал «погиб» и внезапно понял, что кого-то из наших друзей больше нет в живых. Я просто это знал. Кого-то из «наших». Не Франца – он мне звонил. Скотта или Арти. Сердце Альфреда пропустило удар. Вмятина на машине Грегори.       Она там есть. - Сидел и думал, кто же мне дороже, как в каком-нибудь идиотском женском сериале, - продолжает Мэтью, не замечая всего, что происходит с братом, - И тут я начал кричать на него. «Скажи кто!», «черт возьми, Франц, скажи кто!». И лишь тогда реальность начала потихоньку просачиваться… Мэтт снова заправляет прядь волос за ухо, а Альфред клянет всеми известными словами закат цвета крови и видит в самом центре вмятины красное пятно. - К тому времени я уже понял, что лежу в кровати, но голос продолжал звучать, тихий, словно издали и совсем не похожий на мой. «Жиии тооо. Жиии нее тооо, анц!». Скажи кто. Скажи мне кто, Франц. Мэтт умолкает, задумчиво разглядывает рукав своей рубашки. Он выглядит как человек, получивший желанное облегчение. Он что-то прикидывает, задумчиво отпивая сока, что все никак не закончится. - Я лежал на простыне и трясся от страха. Убеждал себя, что это только сон. Только уж больно реальный. Реальный, - протирает он стекла очков, - и ужасно удивительный. Или удивительно ужасный. Мэтью снова умолкает, обдумывая, как рассказать о том, что было потом, и не замечает ни бледности брата, ни того, что тот его больше не слушает. Альфред, снова опершись руками о холодный металлический ободок раковины, напрягает все свои мыслительные силы, убеждая собственное предчувствие в том, что красное пятно на капоте зифкицовского пикапа не кровь, а грунтовка под старой облупившейся краской. Грунтовка. Ну, конечно же! С какой готовностью паникующее подсознание нашло нужное слово. - Да уж, глубоко порой заходит мое воображение, - неловко смеется Мэтт. – Наверное, это все от непривычки, я же почти не сплю в университете – все занятия да учеба, - оправдывается он. – Но все эти детали… настолько четкие и яркие… Он замолкает, успокаивается, и благодарно смотрит на широкую спину брата в зеленой футболке с логотипом Green Day. Закат потихоньку подходит к концу, передавая полноту власти ночи. Альфред не слышит ничего, кроме грохота своего сердца и шума в ушах, а машина Грегори Зифкица, что стоит прямо напротив их окна через дорогу пульсирует в такт его лихорадочному сердцебиению. Когда звонит телефон, он не кричит, потому что не может даже вдохнуть, не закрывает голову руками, потому что они словно примерзли к металлу раковины. Все, что он может, это до рези в глазах смотреть на машину напротив и повторять себе, что что-то красное и мохнатое прямо посреди протершейся грунтовки – не что иное, как диковинная гусеница. Он слышит, как Мэтт встает из-за стола и идет к телефону, а звон того раздается второй раз и третий. Ошиблись номером, лихорадочно думает он. Так и должно быть, ведь сны не должны сбываться, если их рассказать. - Алло? – говорит Мэтт.