ID работы: 1556410

НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ПЛОТНИКОВ, или ЕЩЁ ОДНА ИСТОРИЯ ОБ АЛИСЕ СЕЛЕЗНЁВОЙ

Джен
PG-13
Завершён
85
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
333 страницы, 31 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
85 Нравится 92 Отзывы 43 В сборник Скачать

Часть I. ЧП на Блуке Глава I. Гераскин ошибается

Настройки текста
«Слышу голос из Прекрасного Далёка, Он зовёт меня не в райские края». Ю.С. Энтин «Прекрасное Далёко» «Все книги рассказывают о других книгах». Умберто Эко "Имя Розы"       В мартовские иды Юлий Цезарь…       Ах, простите! Забылся! Это же из другого рассказа…       Но наша история тоже началась в середине марта, спустя 2138 лет после событий в римском сенате. [1]       Мало кто из москвичей обратил внимание на эту дату. Для них, занятых своими заботами стремительного XXI века, во весь опор мчащегося в следующее столетие, это был лишь ещё один день календаря, такой же, как и 364 его брата. Но для учеников станции Юных Биологов, что скрыта от любопытных глаз и городского шума в парке на Гоголевском бульваре, невзрачная календарная циферка была связана со знаковым событием.       В этот день к ним на станцию прилетел первый грач, принеся на своих иссиня-чёрных крыльях весну. Не ту, чей приход люди тысячелетия отмечают множеством замысловатых хронометров, а настоящую весну, явление которой предопределёно биоритмами самой Природы. Ту весну, что мы можем наблюдать в чернеющих проталинах, усыпанных цветами подснежника и прострела, в перезвоне капели, в распускающейся листве деревьев и в возвращении из сезонной миграции птиц. То есть во всех тех мелочах, которые остаются незаметны среднестатистическому жителю мегаполиса. Что ему, избалованному климат-контролем, вечнозелёными парками и аллеями, самоочищающимися от грязи и снега тротуарами, прудами с подогревом и прочими подобными благами цивилизации, до каких-то там «народных примет». Современный обыватель узнаёт о приходе зимы не потому, что за окном пурга и на стекле филигранные морозные узоры, а из короткого сообщения по телевизору «Поздравляем с Новым годом!» Тогда он бросается к календарю и с удивлением обнаруживает, что на дворе тридцать первое декабря, а не середина августа. И до него начинает доходить смысл неясных пертурбаций, ранее замеченных глазом, да не принятых своевременно в расчёт. Как-то: облетание листвы с некоторых деревьев – а он-то думал, что они старые и больные. Или странное исчезновение комаров и мух – а он размечтался, что наконец-то изобретено средство, раз и навсегда избавляющее от них. И становится ему понятным изобильное появление в квартире банок со всяческими соленьями-вареньями, явно не магазинными, а кустарного производства. И припоминает он что-то из ворчания бабушки о ранних заморозках. И снова он недоумевает: как это он упустил из виду ход времени. Наивный! Он думал, что часы позволяют видеть его. Нет! Они просто помогают не опоздать на работу.       А само время, как призрачная мелодия блюза, разбитая на двенадцать тактов, остаётся неуловимым фоном, сопровождающим всю людскую суету. И люди отвыкли прислушиваться к обертонам и гармониям этой мелодии, что отражаются в плавной, а порой резкой смене сезонов. Жизнь, превращённая искусственным климатом в одно постоянное лето, прекрасна! Но красота её утратила очарование непостоянства и взбалмошности характера погоды – частичку естественности, делавшую её такой трогательной в своих капризах и сюрпризах. Из древней мелодии исчезла импровизация, интрига. «Музыка стала комфортом», – как сказал старый поэт… [2]       Вот в этой скучной, как казалось юннатам, обыденности прилёт птицы, подчиняющейся воле вековечного инстинкта, а не прихоти человека, был сравним с маленьким чудом. Ведь, рассудить здраво, чего этим грачам не сидится на месте, когда в Москве теперь такие же субтропики, как в забугорной Африке. Но пернатые упрямцы продолжали из года в год кочевать туда-сюда по планете, чувствуя неощутимую людьми смену сезонов.       Такое бессмысленное растранжиривание энергии легко можно было бы принять за банальную глупость. Однако поведение птиц меньше всего заслуживало скоропалительных выводов об их здравомыслии.       Во-первых, как заметил Фабр, [3] инстинкт слеп. Но слепота не есть признак глупости. А, во-вторых, в инстинкте этом было больше мудрости, чем у иных профессоров.       В самом деле, если бы грачи не улетали к зиме на Юг, где бы они жили? Конечно же в городах, где поддерживался искусственный климат. Потому что территория Евразийского материка, лежащая в умеренных широтах и лишённая поселений, таки подвергалась всем прелестям межсезонья. А во что бы превратились города при нашествии миллионов птиц? Прежде всего, как бы это нашествие отразилось на работе транспорта, которого в небе было не меньше, чем на земле? Сколько бы аварий случилось из-за столкновений с пернатой помехой!       Наука отрицает целенаправленность эволюции Природы на пользу человеку. Но такие мелочи, как миграционный инстинкт грачей, давал повод всё же предаться философским изыскам на этот счёт. Нет! Человек достиг многого за свою историю, но он всё ещё зависим от Природы. Он не царь, а в лучшем случае наместник этой великой кудесницы.       Обсуждением этих вопросов и были заняты ребята на станции, наблюдая, как грач с деловитым видом клюёт брошенный ему кусок колбасы из искусственного белка.       Только Аркаша Сапожков не примкнул к общей компании. Он удалился с целью украсить лабораторию станции очередной картиной – собственной, его, Сапожкова, кисти.       Аркаша обладал талантом художника. То есть он не занимался моделированием графики на компьютере, а действительно умел пользоваться такими «орудиями Палеолита», как краски, кисти, карандаши, чернила, пастель, мелки и даже уголь, создавая с их помощью образы и сюжеты, близкие его натуре юного учёного. Он мог с фотографической точностью Ивана Шишкина [4] воспроизвести на картине игру света и тени в пышных кронах деревьев, скрупулёзно прорисовав отдельным оттенком зелёного каждый листочек. Ему ничего не стоило настоящим пером, об употреблении которого сохранилась память лишь у работников музеев, скрупулёзно вычертить тончайшие детали предмета. И, подобно великому Доре [5] и Шарлю Бланшару, [6] варьируя густоту штриховки, придать черно-белому изображению гравюры иллюзию трёхмерной голограммы.       Но Аркаша предпочитал работать для души. А владели его душой художники-импрессионисты Клод Моне и Ренуар. Полотна их были насыщены светом. А сочные многоцветные мазки создавали потрясающую оптическую перспективу. На глубоком фоне среди каскада вспышек и прозрачных теней на уровне подсознания виделось то, что хотел изобразить художник – движение! Холсты импрессионистов напоминали размытый кадр фотокамеры, получающийся, когда в момент съёмки фотограф не успевает сфокусировать чёткость. Но именно такой подход великолепно и изящно предавал динамику навек застывшего мгновенья.       На подобную живопись было сложно смотреть вблизи – она походила на ковёр с неясным пятнистым узором. Но встань подальше, и глазам открывался проступающий из буйства оттенков аскетичной палитры живой образ. И мягкие тени успокаивали взор. И от картины сложно было оторваться, любуясь, с какой нарочитой простотой выполнены сложнейшие цветовые гаммы.       В такой же манере, что и знаменитые французы, работал кумир Аркаши – анималист Константин Флеров. [7] Хотя к движению импрессионистов Флеров, естественно, не имел отношения, но в его полотнах, украшающих залы Палеонтологического музея, легко угадывалось влияние школы этих революционеров от живописи. Например, его холст «Стегозавр» навевал мысли о творчестве Ван Гога.       Картина же Сапожкова была портретом мужчины средних лет с красивым округлым лицом, исполненным пытливой проницательности. Через круглые стёкла очков на зрителя смотрели умные добрые глаза. Высокий лоб, лишённый морщин, говорил об умиротворённом открытом характере, но чуть сведённые брови и плотно сжатые губы указывали на привычку к упорному труду и умению отстаивать своё мнение. Мужчина был одет в скромный чёрный пиджак, из-под которого виднелся глухой стоячий белый воротничок – деталь, которая современному человеку показалась бы, чрезвычайно неудобным предметом одежды. В правой руке мужчина держал стебелёк бобового растения.       Портрет покоился в роскошной ажурной рамке из бронзы поверх каркаса из болотного кипариса. Специально для этой картины её изготовил кузнец Семён Иванович Бордаев – прославленный конструктор первой и пока последней подземной лодки. Семён Иванович был большим другом Алисы Селезнёвой, которая вместе с Пашкой Гераскиным помогла однажды кузнецу воссоединиться с пропавшим братом. [8] По её просьбе Бордаев и смастерил для Аркаши оправу к его полотну.       И вот, пока другие ребята станции с умилением следили за тем, как крылатый гость расправляется с угощением, Аркаша опасно балансировал на табурете с тяжёлым портретом размером почти с самого художника, пытаясь водрузить детище своего творческого порыва на малюсенький крючок высоко на стене. В таком состоянии его застал праздный Гераскин.       – Привет! – гаркнул Пашка, грохнувшись на ближайший стул. – Что на грача не любуешься?       Аркаша, весь обращённый в борьбу с негабаритным предметом, огрызнулся нечленораздельной тирадой на каком-то мёртвом языке. Сапожков знал тьму таких языков и виртуозно их использовал, украшая свою речь заковыристыми оборотами и ёмкими определеньями, аналогов которым в обычных языках современников не имелось. Полиглотство было ещё одним его талантом и хобби.       Вальяжно развалясь на стуле, Гераскин принялся командовать процессом, по его выражению, «повешенья мужчины». Не иначе как благодаря его чуткому руководству, Аркаше таки удалось нацепить картину на крючок, одновременно испытав все недостатки земной гравитации, – он рухнул с табурета.       – Кривовато… – поморщился Пашка. – Говорил же «правее».       Сапожков, потирая ушибленную поясницу, разразился речью на шумерском. Непонятной, но звучащей столь грозно, что не возникало никаких сомнений: именно такими словами Гильгамеш проклинал змею, укравшую у него цветок вечной молодости. [9]       – Но-но! Без выражений! – съехидничал Гераскин, тайно завидовавший Сапожкову в его способности к языкам. Он прищурился, приглядываясь к портрету.       – Вот, Аркадий, интеллигентный ты человек: рисуешь, классической музыкой увлекаешься. А такими словами поносишь друга! Как так можно? Гений и злословие несовместимы!       – Поношу потому, как не выношу, – Аркаша потянул картину за край, выравнивая её. – И не увлекаюсь я классической музыкой… Это вон Селезнёва на скрипке играет…[10]       Сапожков досадовал за падение своего авторитета в глазах такого наглого субъекта, как Гераскин. Да и больно было. Искусство требует жертв, но на подобные жертвы Аркаша совершенно не рассчитывал. А Пашка со своим подзуживанием сыпал соль на раны.       – Вот я и говорю, что вовек бы не догадался, будто ты увлекаешься «Битлз»! Скрытный ты. Это всё от брожения излишней науки у тебя в голове.       – Зато у тебя в голове ни намёка на брожение. И если ты, Гераскин, девять лет посещая станцию Юных биологов вместе со мной, не догадывался, что я увлекаюсь энтомологией [11] и жуками, в частности, я могу предсказать, что и через двадцать лет брожения в твоей голове не появится. В вакууме ничего бродить не может.       Пашка вспыхнул, как солома, облитая бензином.       – При чём тут жуки, Сапожков?! Я о «Битлз» говорил!       – Сначала определись, на каком языке ты со мной хочешь говорить, а потом… Потом – молчи!       – Я с тобой на человеческом языке говорю, мой переутомлённый наукой товарищ, – Гераскин, уже свирепо сопя, возвышался над Аркашей, словно голодный Минотавр над жертвой.       – О жуках? – с завидным спокойствием спросил Сапожков.       – О «Битлз»!       – Давно ли ты, Гераскин, проходил аттестацию по английскому? Или ты в это время бороздил просторы Млечного Пути, превращая его в Простоквашу? Тогда авторитетно должен заметить, что “beetles” по-английски – «жуки». «Б», «и», «и»…       – Эй!       – Что «эй»?       – Не «и», а «эй»! «Эй»!       Гераскин напоминал торжествующего на поле под Ватерлоо Веллингтона, который увидел вдали чёрные мундиры гусар Блюхера, спешащего ему на помощь. Его приветственный клич «Эй!» и размахивание руками усиливали сходство.       В лабораторию вошли Алиса, Джавад Рахимов и близняшки Белые. В окно заглянул печальными глазами однорогий добродушный жираф Злодей. На подоконник сел заинтересованный шумом грач в компании местной воробьиной шпаны.       – Ребята, вы чего шумите? – Джавад своей внушительной комплекцией и солидным голосом испускал флюиды миротворца. Этакий дронт с оливковой ветвью. Ведь дронт тоже голубь, только в двадцать раз больше обычного.       – Гераскин учит меня английскому, – фыркнул Аркаша.       – Ничему я тебя не учу, башка премудрая! Представляете, этот человек не знает, как пишется слово «Битлз». Какая там третья буква «и» или «эй»?       – «И», – уверенно сказал Джавад.       – «И», – в один голос подтвердили Маша и Наташа Белые.       У Пашки челюсть отпала, и глаза вылезли из орбит. Алиса стояла, задумавшись. И терпящий поражение Веллингтон-Гераскин с немой мольбой впился в неё взором. Как будто от её мнения зависела победа в споре, где число голосов уже перевесило не в его пользу.       – Смотря о чём вы беседуете, – улыбнулась Алиса.       – Вот! – Гераскин подпрыгнул до потолка и захлопал в ладоши, чуть на ушах не заходил, как маленький мальчик, получивший от Деда Мороза целый транспортный модуль с подарками.       Сапожков и его союзники с недоумением переводили взгляды с ликующего Пашки на Алису. А у той на лице застыла загадочная улыбка Джоконды.       Приняв гордую позу Юлия Цезаря, объявляющего миру о покорении Галлии, Гераскин блеснул очами и вдохновенно провозгласил:       – Узнайте же, несчастные, меру своего невежества! Придя сегодня в нашу alma mater, [12] я застал здесь Аркадия, водружающего на стену портрет Джона Леннона, – перст Гераскина нацелился на картину. – Я решил завести с ним разговор о старинной музыкальной группе Beatles, в которой этот самый Джон Леннон играл. Но Сапожков прикинулся, что не понимает, о чём я говорю.       Пашка присмотрелся к портрету.       – Кстати, Леннон у тебя какой-то не такой… А чего вы хохочете?       Нет, ребята не просто хохотали – они умирали от истеричного сумасшедшего смеха. Они кашляли и задыхались уже беззвучным гоготанием, кто лёжа на столе, кто привалившись к стене. Пашка растеряно стоял среди этого аристофанова хаоса [13] и взывал, чтоб ему объяснили шутку юмора.       – Гераскин, ты...Ты, – Сапожков (серьёзный Сапожков!) катался по полу, корчась от несусветного ржания!       – Л-ле-ле-нно-ннн! – надрывался от смеха Рахимов, стуча по столу своим кувалдообразным кулаком, и несчастный предмет мебели пронзительно трещал.       – Пашка – б-б-б-балбес-с-с-с! – утирала выступившие от смеха слёзы Алиса.       – Селезнёва?!       Павел оскорбился. Над ним смеялись, его обзывали, но худшим было то, что он не понимал, чем же всё это вызвано. Казалось, даже жираф за окном ухмыляется, а воробьи на подоконнике чирикали всё равно, что хихикали. И грач отчётливо крикнул «Кха-кха-ха!», присоединяясь к веселью. И у мужчины на портрете разве не играла на губах снисходительная улыбка?       – Вы с ума спятили?! – взбесился Паша. – Что не так-то?!       Сапожков еле-еле дышал, пытаясь придти в себя.       – Нет, я погорячился, сказав, что у тебя через двадцать лет ничего в голове не появится. Там и через сто двадцать лет ни намёка на мысль не будет. Дж-дж-джонн…       Аркаша снова зашёлся хохотом.       Гераскин метнулся к нему в красноречивом порыве физической расправы с оппонентом. На миротворца Джавада момент перехода комедии в трагедию сразу подействовал отрезвляюще, и он навалился Гераскину на плечи.       – Остынь-ка, Леннон!       – Пусти! И тебе достанется!       Пашка кипел, Пашка напоминал вулкaн Кракатау.       – Паша, прекрати! – голос Алисы был твёрд и суров, хоть она всё ещё не могла отдышаться от смеха.       Остальные тоже перестали смеяться, но улыбались, во всю ширину лица. И Пашке это было противно до жути!       – Павел! – нотационно начал Сапожков. – Перед тобой не музыкант Джон «Кактамего», а отец-основатель генетики, австро-венгерский натуралист девятнадцатого века Грегор Мендель! И тебе, как учёному, подчёркиваю «учёному», биологу конца двадцать первого столетия, девять лет посещающему станцию Юных Биологов и семь лет проводящему опыты по генной инженерии, стыдно не знать подобных людей.       Лаборатория снова наполнилась смехом, но уже не таким припадочным. А у Пашки словно землю из-под ног вышибли. Или наоборот, подвесили над землёй, как мешок, вырвав ноги. Коварный кинжал Каски [14] не нанёс такой раны Цезарю, как сразили Гераскина слова Аркаши. Он ощутил себя опустошённым, уязвлённым и… удивительно глупым! И это его злило. Он злился на себя за свою глупость. И злился на ребят, что они смеются над его глупостью, а, возможно, и над тем, как он бесится и страдает из-за этого чувства унижения. А тут ещё эта Алиска!       – Пашка-Пашка! Балбес!       И смеётся так задорно! А сколько раз этот «балбес» тебя из беды выручал, – хотелось возопить Пашке. Но он лишь вжал голову в плечи, весь ссутулился, съёжился и со всей злостью и отчаяньем, клокочущими в его душе в ту минуту, прохрипел:       – И ты, Алиса? Ну-ну…       Пашка оттолкнул Джавада и направился к двери.       – Гераскин, ты чего?       – Пашка?       – Паша, ты обиделся, что ли?       Хор удивлённых возгласов разбился о его спину, как морская волна об утёс. Пашка не ответил. Он быстро шёл прочь из здания станции, долой из парка и дальше-дальше. И в горле у него стоял комок, а сердце жгло грудь, словно раскалённый кусок железа.

***

      Пашка больше не появлялся на станции. А в школе не здоровался с ребятами, держался в стороне и всем своим видом выражал увлечённость учебником по космогонии. [15] Гераскина словно подменили! Из его образа ходячей катастрофы, сухопутного воплощения «Летучего Голландца», гонимого по валам жизни с галса на галс малейшим поветрием приключений, часто плачевно заканчивающихся для окружающих и самого Гераскина, исчезла бравада, порывистость, нетерпение. Будто неведомая сила усмирила вихрь в парусах его души и поставила мятежный фрегат на многотонный якорь угрюмой задумчивости. Паша был тих и замкнут. Вопреки обыкновению, не шумел на уроках. Если его спрашивали, не устраивал циркового представления из своих ответов. Но по предмету отвечал строго то, что от него требовали, ни больше, ни меньше. Успеваемость его по алгебре и химии, например, резко повысилась. Чему учителя не могли нарадоваться. И в их разговорах часто высказывались счастливые замечания, что Провидение, таки, вдохнуло разум в казавшегося безнадёжным горе-сорванца. Только компании юных биологов «обновлённая версия» Гераскина вовсе не нравилась.       – Пускай дуется, – пожимал плечами Аркаша. – Как будто мы виноваты и в его характере, и в том, что он путает учёных с музыкантами.       Джавад был солидарен с Сапожковым. Но девочки и особенно Алиса тяжело переживали Пашкин бойкот и перемены, происходящие с их другом.       Незаметно пролетели семь дней, и на горизонте замаячили двухнедельные каникулы. Правда, «каникулами» эти полмесяца назывались лишь номинально. Ребятам рекомендовалось пройти в данный срок профильную практику на пользу обществу и науке. То есть в случае с юными биологами от них требовалось проявить полученные в школе знания трудом в учреждениях биологической направленности. Конечно, от этого можно было и отказаться. В конце концов, отдых – святое дело! Но ведь класс готовился к выпуску – летом уже нужно было поступать в институт. А отметка о практике в аттестате давала лишние баллы к экзаменационной оценке при прохождении конкурса в высшее учебное заведение. Новый век с его гиперскоростным полётом научной мысли спрашивал с будущих профессоров и академиков способности к самоотверженной работе и оперированию тысячами терабайт информации. Отбор в институты вёлся строжайший – учитывалось огромное количество нюансов. И абитуриентам следовало заранее позаботиться, чтобы плюсов в этих нюансах оказалось больше, чем минусов. Вообще, если ты хотел стать учёным, начинать им становиться следовало буквально с пелёнок.       Так же заветная положительная закорючка в графе «практика» снижала риск в будущем, по окончанию студенчества, попасть под маховик целевого распределения кадров. И позволяла выбрать место будущей работы самому, а не заниматься целый год прививкой яблочных дичков на Марсе [16] или выращивать хлореллы [17] в какой-нибудь Тьмутаракани.       Но юных биологов мало волновали все эти меркантильные аспекты практики. Сама возможность проявить себя, быть полезными воодушевляла их на подвиг отказаться от заслуженного отдыха ради зачастую скучного и неблагодарного труда, который доставался всем салагам-практикантам ещё со времён египетских фараонов. И лентяев среди них не было! Наоборот, каждый стремился перещеголять друзей, взвалив на себя непомерные обязательства. И только сознательность ответственного по приёму практики взрослого наставника уберегала детей от чрезмерных нагрузок.       Ученики должны были представить план о проведении практики на последнем занятии по биологии. Преподаватель Галина Петровна по очереди вызывала их с вопросом о краткой характеристике места и способа работы. От её внимательности зависело, чтобы её подопечные не вернулись с каникул измотанными, как рабы с соляных рудников. Если чей-то план её смущал своей излишней сложностью, она вносила в него коррективы, снижающие трудозатраты, к великому огорчению будущего практиканта.       Сапожков на пару с Джавадом, однако, добились для себя предприятия внушительного масштаба. В Галактическом Институте Ботаники за полвека скопились тонны препаратов и гербариев, доставляемых неутомимыми путешественниками и натуралистами с самых разных планет. Многие из этих, как принято говорить, «голотипов» числились лишь под кодовыми индексами хранилища, не имея положенного научного названия и, тем более, правильного научного диагноза. Вот мальчики и решили – хоть немного подсобить учёным в этом вопросе – дать описание 5-6 тысячам образцов в закромах БИГ(а). Джавад как раз специализировался на ботанике и был просто гением систематики. А Сапожков не хуже родного языка знал латынь, на которой по линнеевской традиции составлялись диагнозы растений.       Сёстры Белые изъявили желание лететь на Венеру. После неудачной попытки людей поменять орбиту этой планеты [18] для превращения её в подобие Земли было принято решение основать на ней колонию. Если гора не идёт к Магомету, то Магомет пойдёт к горе! Строительство города нa плaнете, представлявшей из себя бочку с серной кислотой, явилось вызовом конкистадорам с Земли. Но они справились с этой задачей! И теперь девочки собирались отправиться в этот «край обетованный», названный, кто бы сомневался, Купидонополисом, [19] с целью изучения местной кислотоустойчивой фауны и влияния венерианской биосферы на человека.       – Я лечу на Блук, – встала со своим планом Алиса. – Мне доверено, как представителю КосмоЗо и планеты Земля, сделать доклад на конференции Галактического Ветеринарного Общества. На обратном пути я заскочу на планету Пустую. Буду наблюдать за местной бионтой [20] в естественной среде обитания. Это согласовано с экологами и является их заданием.       – Пустую планету не зря назвали «пустой», – хохотнул Кирилл Родимов, сгоравший от зависти к Алисе. Ещё бы! Доклад на межпланетной конференции – это вам не помывка пробирок в НИИ цитологии.       – Пустая известна людям всего тридцать один год. А загадка живых существ на ней приоткрыта лишь семь лет назад, [21] без лишней скромности замечу, при моём непосредственном участии. И до сих пор научное сообщество не проявляет интереса к уникальной экологии её биоценозов. Наверно, из-за зависти? – Алиса выразительно посмотрела на Родимова. – Даже если бы на Пустой не было бы высших форм жизни, на ней, наверняка, существовали бы микроорганизмы, которые встречаются не то что на планетах, но на каждом втором астероиде. И никому нет до этого дела. Подумаешь, какая мелочь: Пустая планета и её обитатели! Но я скажу так: мелочи не имеют решающей роли, мелочи решают всё! Собственную планету человек не до конца познал, прожив на ней десятки тысячелетий. И отмахиваться от изучения других планет, даже самых неинтересных на первый взгляд, но хранящих тайн не меньше, чем наш Дом, планет, с которыми у Человека лишь «шапочное знакомство», я считаю непозволительной скаредностью учёного таланта.       – Это слова взрослого учёного! – просияла Галина Петровна. – Какие же вы все у меня молодцы! Гераскин? Паша, а ты чего такой молчун последнее время? Ты куда направишь энергию своего пламенного мотора? Пойдёшь в звероловы, небось?       – Улетаю в Академгородок на астероид Z-4004, – буркнул Пашка.       – Золото что ли искать? – не удержался от язвы Сапожков.       – Углеродный анализ астероида указывает, что ему более одиннадцати миллиардов лет. Предполагают, что внутри него сохранилась материя Планковской эпохи. [22] Для выяснения этого набираются добровольцы, – с флегматичным видом сказал Пашка.       – Чушь какая! – воскликнул Рахимов. – В Планковскую эпоху даже атомов не существовало, а тут целый астероид! Лженаучные поползновения… Это в твоём духе, Гераскин.       – Джавад, постыдись так говорить о друге! – с укором произнесла Галина Петровна. – Паша, твой план, конечно, хорош. Но это как-то не сильно связано с биологией. И почему я тебя на станции уже неделю не вижу? У тебя проблемы?       – Я ухожу со станции и с биологического курса, – сухо ответил Пашка.       Общий вздох изумления содрогнул кабинет. Два десятка шокированных взглядов уставились на Гераскина.       – Уходишь? Но почему? – плохо скрывая растерянность, спросила Галина Петровна.       Павел промолчал.       – Ну, дело, конечно, твоё… – развела руками учительница. – Все свободны. Успехов и до встречи через две недели!       Дети попрощались с преподавателем и, бурно обсуждая сюрприз, преподнесённый Гераскиным, вышли из класса.       – Гераскин, подожди! Разговор есть, – окликнул Пашку Рахимов.       Ребята нагнали мятежного однокашника у гардероба.       – Между собой разговаривайте. Чай, от скуки не помрёте, – огрызнулся Павел.       – Паша, не уходи! – пискнула из-за плеча Джавада Наташа Белая.       Гераскин отмахнулся от них и, накинув ветровку, направился к выходу.       – Это некрасиво! Не по-дружески! Не по-мужски! Не по-человечески! – выстрелил ему в спину Сапожков.       – Аркаша, не сгущай краски, – тихо сказала Алиса. – Паш, не сердись. Давай поговорим.       – Сапожков уже всё сказал, – отрубил Гераскин. – Я вам не друг, не мужчина, не человек. Бывайте!       Хлопнула дверь.       – Дурак! – цыкнул с досады обычно сдержанный Джавад.       Близняшки Белые по очереди всхлипывали и шмыгали носами. Алиса стояла, словно контуженая взрывом. Ей не верилось, что её друг – наверно, лучший друг – мог озлобиться до такой степени.       – Паша на себя злится и мучается от этой злобы. А ты его дразнишь, Сапожков, – вздохнула она.       – Перебесится! Что мне с ним цацкаться!       Аркадий тоже начинал злиться на себя, за собственную несдержанность и отсутствие такта. И, естественно, искал кого-нибудь на роль громоотвода. Ну почему все мальчишки, даже прекрасно понимая, что виноваты, пытаются найти крайнего для выхода негативных эмоций собственной несостоятельности. Алиса заметила, что Сапожков нацелился как раз спустить псов личных фобий, и решила не давать ему такого повода – не продолжать дискуссию. Зачем, если собеседник готов придраться к самым нейтральным понятиям? Девочка выразила уверенность, что всё в итоге наладится и, попрощавшись с друзьями, отправилась домой.

***

      – Ах, сегодня раньше обычного вернулась! – встретил Алису домашний робот Поля. – Суп только приготовился. Свеженький!       – Я не хочу есть, – Алиса погладила робота по шару, венчавшему кастрюлеобразное туловище домроботника. – Нет настроения, и устала очень…       – Что случилось? – сразу перешёл в атаку Поля. – Кто посмел обидеть мою Алисочку?! Какой la sot [23] мнит себя недостижимым для возмездия моей полипропиленовой десницы?!       Нужно заметить, что Поля заведовал хозяйством семьи Селезнёвых с первых дней жизни Алисы и за это время совершенно очеловечился. Такое не редкость для роботов, если их искусственный интеллект не ограничен для восприятия абстрактной информации. Алису Поля считал, в зависимости от ситуации и порой от собственной выгоды, то дочерью, то сестрой, но чаще беззащитной дамой, требующей постоянной помощи бравого кавалера, каковым робот мнил себя. Домроботник был страстным поклонником романов-фельетонов и через них приобрёл замашки пикаро и заправского бретёра. [24] Но его конструкция даже близко не подразумевала владения холодным оружием. И, конечно, как у всякого робота, в программу Поли была заложена блокировка на членовредительство. Поэтому всё его фанфаронство вызывало у наблюдателей лишь потеху, в то время как его пышные угрозы приобретали оттенок драматического фарса. Ведь, возглашая их, Поля старательно имитировал интонации героев бесчисленных фильмов жанра «плаща и шпаги». Поверьте, сложно сдержать слёзы умиления, когда помесь кухонного комбайна и пылесоса голосит “En guarde, canaille!” [25]. Себя Поля именовал не иначе, как «домрОботником», и утверждал, что благосостояние Селезнёвых покоится на одних его пластмассовых плечах. Кто-кто, но Алиса с этим не спорила. Потому что знала: этот забавный электронный мажордом при случае готов был лечь костьми, вернее, каркасной арматурой, во имя интересов своей бесценной хозяйки.       Мягким голосом Алиса попыталась охладить пыл домроботника:       – Никто меня не обижал, mon chevalier. [26] Успокойся! Мне просто нужно побыть одной, подумать. Понимаешь?       – Понимаю? Bien sûr! [27]       Роботы не умеют обижаться, но Поля превосходно изображал эмоции. За эти способности его даже приглашали в театральный кружок. И лишь проблема с нанесением на свою неказистую «личность» грима и других атрибутов перевоплощающегося в героя пьесы актёра заставила отказаться домроботника Селезнёвых от лестного предложения.       – От еды нос воротят! Секретничают! В другой раз в утиль сдадут оплот их семейного счастья! – негодовал Поля.       Свирепо гудя вентилятором охлаждения аккумуляторных батарей, он скрылся на кухне.       Алиса прошла в свою комнату и села за стол. Голова болела от мыслей, большая часть которых была, в общем-то, бесполезным переливанием из пустого в порожнее. А бесполезная работа, как известно, и умственная в том числе – самая утомительная вещь на свете. «Что не так с Пашкой?» – вертелось в голове Алисы. Она точно знала ответ на этот вопрос, но никак не могла от него отделаться, сколько бы на него ни отвечала. Из-за этой занудной назойливости вопроса о ненормальном состоянии Гераскина Алиса не могла ответить на другой вопрос, скромно ждущий своей очереди, пока она разбиралась с первым: чем она могла помочь другу? Алиса жалела Пашку. И она скучала по нему, скучала всю неделю, что он дулся на неё и ребят. А теперь ещё, судя по последним событиям в школе, возникла угроза, что Гераскин навсегда исчезнет из области её контактов. Это угнетало девочку и лишало сил. Она включила видеофон и набрала номер мамы, находящейся в командировке на маленькой планете Кастера. Алисина мама работала архитектором, и на Кастере по её проекту строилось здание посольства Земли.       – Привет, дочка! Как дела? Что нового? А что это ты нос повесила? Что-нибудь случилось? – и ещё десяток вопросов пальнули в Алису, как из пулемёта.       – Всё хорошо! Привет, мамочка! – рассмеялась Алиса. – Мне нужно с тобой посоветоваться.       – О-хо-хо! Моей самостоятельной девочке нужны советы? Вот так чудо! Это радость для меня! Спрашивай – помогу, чем смогу!       – Спасибо, мам! – и Алиса рассказала матери о ситуации с Гераскиным.       – Ну… – мама, задумавшись, закусила губу и сразу стала выглядеть лет на пятнадцать моложе.       – Да подождите вы! У меня с дочерью серьёзный разговор! – закричала она вдруг на кого-то. – Вон в той папке чертежи! Нет – в синей! Да! Ах, извини, доча, отвлекают!       – Ничего-ничего! Я могу потом перезвонить.       – Нет-нет! Я… Да откуда я знаю, где ваш полиуретан! Я его на завтрак не ем! У прораба спроси! Где Сергеич? Вот к нему и обращайся!       В кабинете мама появлялась лишь по недоразумению, всё рабочее время проводя на строящемся объекте. Поэтому Алиса позвонила ей на портативный видеофон, что мама носила на запястье. И теперь, когда её отвлекали по неведомым Алисе вопросам, мама дополняла свои ответы бурной жестикуляцией, а видеофон послушно следовал движениям несущей его руки. От чего перед взором девочки мелькали то небо, то чьи-то ноги, то каркасы зданий. И весь этот калейдоскоп сопровождался перебранкой архитектора со строителями.       – Уф! Надоели! – на экране появилось раскрасневшееся лицо мамы. – Я лишнего не сболтнула?       – Совсем немного, – невинно улыбнулась дочь.       – А? Досадно… О чём это мы? Ах, да! Послушай, ты же не первый день Пашу знаешь?       – Не первый.       – Так вот. Я его знаю хорошо. Конечно, похуже тебя. Но не плохо. И я могу сказать, что он человек чрезвычайно гордый. А гордые люди очень ранимы.       – Я знаю, – шепотом сказала Алиса.       Мама тоже перешла на шёпот.       – А сейчас он ещё и под воздействием гормонального стресса, переходного возраста и прочего. Ты – биолог – понимаешь, о чем я говорю?       – Яснее ясного. Но мне-то что с этим делать? Я друга не хочу потерять! Да и Пашка мучается и в пугало превращается.       – Алиса, всё очень просто. Пашка – дурачок. Его следует принимать таким, каков он есть. Смириться с этим, как с ещё одной данностью жизни, навроде энтропии. [28] Конечно, не надо давать ему спуску в его гордыне, но и угнетать не стоит. Здесь необходимо найти золотую середину и балансировать на ней. Как? Тут всё зависит только от тебя, ты же с ним общаешься, а не я. Но, замечу, если его оскорбил такой пустяк, о котором ты мне рассказала, нужно, закрыв глаза на причину его обид, пусть даже он сам виноват, извиниться перед ним.       – Извиниться?        – Каким бы глупым ты это ни сочла, но перед Пашей надо извиниться! А вот если он не примет твоих извинений, то он не «дурачок», а «идиот». И можешь радоваться, что подобный индивид выпал из твоего круга общения.       Может быть, мама и шутила, но голос её был строгим.       – Спасибо, мамочка! Я подумаю над твоими словами. До свидания! – Алиса помахала рукой экрану.       – Счастливо, милая! – мама помахала в ответ, и изображение исчезло.       – Компот-то хоть будешь? – прогнусавил из-за дверей Поля.       – И суп тоже!       Алиса потянулась и встряхнулась. Нужно было собраться в путешествие на Блук, а не раскисать. И что делать с Пашкиной бедой, она теперь знала наверняка.

Пояснения и комментарии

[1]       «…спустя две тысячи сто тридцать восемь лет» – 2094 год. 15 марта 44 года до н. э. в римском сенате группа заговорщиков убила Юлия Цезаря. Среди убийц оказался и близкий друг Цезаря Марк Юний Брут.       В цикле о приключениях Алисы Кир Булычёв не придерживался определённой временной последовательности. В его произведениях даты событий укладываются в полувековой период. А в мультфильме «Тайна третьей планеты» действие происходит вообще в XXII веке. При этом возраст героини остаётся сравнительно постоянным и не превышает тринадцати лет.       Здесь выбрана за точку отсчёта комбинированная дата рождения Алисы: год – 2079 (повесть «Остров ржавого генерала»), число – 17 ноября (повесть «День рождения Алисы»). Таким образом, на момент описываемых событий Селезнёвой четырнадцать лет. [2]       Фраза из песни Александра Дольского «Прощай, XX век». [3]       Жан Анри Фабр (1823-1915). Французский натуралист, энтомолог, писатель. Признаётся как основоположник науки о поведении животных – этологии. [4]       Иван Иванович Шишкин (1832-1898). Русский художник-пейзажист. Работы Шишкина отличались эпичностью, проявляющейся в тонкой прорисовке детaлей и сложной цветовой градации. Из числа самых знаменитых работ «Утро в сосновом лесу». [5]       Поль Густав Доре (1832-1883). Французский гравёр, иллюстратор, живописец. Доре почитается как самый выдающийся иллюстратор XIX века, за непревзойдённую игру света и тени его графических работ. Из числа наиболее известных иллюстрации к Библии и «Божественной Комедии» Данте. [6]       Шарль Эмиль Бланшар (1819-1900). Французский зоолог, энтомолог. Графическими работами Бланшара иллюстрированы книги Фабра («Жизнь и нравы насекомых») и Брэма (Жизнь животных»). [7]       Константин Константинович Флеров (1904-1980). Советский палеонтолог, доктор биологических наук, профессор. Заведующий Палеонтологическим музеем им. Ю. А. Орлова (1946-1972), участник Советско-Монгольской палеонтологической экспедиции. Художник-реконструктор и анималист, воссоздал облик многих ископаемых животных, широко цитировался в иллюстрациях палеонтологической тематики во второй половине XX века.       Упомянутая картина «Стегозавр» выполнена в характерных для творчества Ван Гога контрастных оттенках синего и охры. [8]       События описываются в повести Кира Булычёва «Подземная лодка». [9]       Гильгамеш – царь шумерского города Урука, правил в конце XXVII – начале XXVI веков до н. э. Гильгамеш был правителем, чьи деяния завоевали ему такую широкую славу, что он стал основным героем шумерской мифологии и легенд. «Эпос о Гильгамеше» является одним из древнейших литературных (письменных) произведений. Гильгамеша отличало неуёмное тщеславие, жажда славы, стремление сравняться с богами. Ради чего он, собственно, и искал цветок вечной молодости. [10]       Об этом таланте Алисы Кир Булычёв упоминает в повести «Излучатель доброты». [11]       Энтомология – наука о насекомых. [12]       «Мать кормилица» (лат.). Обиходное именование учебных заведений, в основном университетов. [13]       «…среди этого аристофанова хаоса» – Аристофан древнегреческий комедиограф, «отец комедии». Юмор Аристофана в основном обращён к низменному, к порокам и недостаткам (в т.ч. внешности) человека. Подобное сегодня воспринимается неоднозначно, как оскорбление, вульгарность, пошлость, признак дурного вкуса и воспитания. Одновременно, мало что сравнится с веселящим эффектом от сального анекдота или скабрезной шутки. Здесь понятие «аристофанов хаос» подразумевает «неприличный безудержный смех». [14]       В трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» заговорщик Каска первым наносит удар Цезарю. [15]       Космогония – наука о происхождении Вселенной. [16]       Обыграна советская песня «На Марсе будут яблони цвести» (музыка В. Мурадели, слова Е. Долматовский). [17]       Хлорелла – род одноклеточных зелёных водорослей, относимый к отделу Chlorophyta.       Хлореллы содержат более 50% белка. В 1967—1978 гг. их пытались выращивать для использования в пищу. Опыт не удался.       В фантастическом романе Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» «фермы» по выращиванью хлорелл удовлетворяют все потребности Человечества в пище.       Сегодня хлореллы используются для получения кислорода, очистки вод, как биологическая добавка к кормам различных животных. [18]       Эта сумасбродная идея, созвучная с настроениями советских учёных повернуть вспять сибирские реки, была высказана Киром Булычёвым в повести «Путешествие Алисы». Больше в цикле нигде не упоминается, что Венера переведена на одну орбиту с Землёй. [19]       Купидон – сын богини любви Венеры. [20]       Бионта – совокупность организмов, приспособленных к жизни в определённых условиях (биотопах). [21]       События описываются в повести «Путешествие Алисы». [22]       Планковская эпоха – в физической космологии, самая ранняя эпоха в истории наблюдаемой нами Вселенной, о которой существуют какие-либо теоретические предположения. Она продолжалась в течение планковского времени от нуля до 10 в -43 степени секунд. В эту эпоху, примерно 13,8 млрд. лет назад, вещество Вселенной имело энергию ~10 в 19 степени ГэВ, плотность ~10 в 97 степени кг/м2, размер ~10 в -35 степени м и находилось при температуре ~10 в 32 степени К. [23]       «Болван» (фр.) [24]       Роман-фельетон – обобщённое название приключенческой литературы XIX-XX веков, как правило, псевдоисторического содержания. Ярчайшим представителем жанра является Александр Дюма. Интерпретации романов-фельетонов в кинематографе характеризуют стилем «фильмы плаща и шпаги»       Пикаро (исп. picaro) – мошенник, плут. Популярный типаж главного героя произведений испанской литературы XVI-XVII веков, сформировавший суб-жанр, так называемого, «плутовского романа». Наиболее известный представитель этого стиля Луис Велес де Гевара, Матео Алеман и Сервантес. Хотя роман «Дон Кихот Ламанчский» последнего представляет собой острую сатиру на Лопе де Вегу и на «пикарский» жанр, как таковой.       Бретёр (фр. bretteur) – профессиональный дуэлянт, задира. [25]       «К бою, каналья!» (фр.) [26]       «Мой рыцарь» (фр.) [27]       «Конечно!» (фр.) [28]       Энтропия – в естественных науках мера беспорядка системы, состоящей из многих элементов. В популистской частности, подразумевающейся в книге, энтропия относится, прежде всего, к области термодинамики и характеризует неизбежный процесс потери (рассеивания) энергии (например, тепловой) при переходе вещества из одного состояния в другое, что в итоге приводит к постепенному снижению энергетического потенциала вещества (например, остыванию). С этим связана известная фобия, что в отдалённом будущем вся Вселенная остынет из-за энтропии до абсолютного нуля, при котором невозможна никакая жизнь или физические процессы. Часто энтропия понимается как направленность всех физических процессов Вселенной к хаосу.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.