Крозавица и Чудокторище

Раскаты грома эхом пробежались по гулким полупустым залам холодного замка, именуемого Тардис. Майские грозы, определённо, не входили в число избранных природных явлений скучающего у камина принца. В такие дни буйство стихии напоминало ему о безвозвратно утраченных и полузабытых днях лихих сражений, и в каждой создаваемой молниями тени ему мерещились давно ушедшие на покой лица его погибшей родины. Громкий настойчивый стук заставил мужчину выронить массивный кубок (оплавленный жаром огнедышащего зверя – не то дракона, не то халкотавра) из рук и нехотя прислушаться. Звук повторился. – Ваша Светлость, – на пороге комнаты возник заспанный дворецкий, – к Вам проситель. – В столь поздний час? Гони его в шею, Уилфред! Не хватало ещё, чтобы какой-то там попрошайка вымочил мои шёлковые ковры! – Она весьма настойчива, повелитель, и, более того, бахвалится, что у неё для Вас есть некий драгоценный дар. – Она? И как… – принц на секунду задумался, показывая непристойным жестом воображаемый объём груди неизвестной. – Хороша? – Не имел возможности разглядеть, господин. Как видите, я уже в своём ночном колпаке. – Проси её немедля, ты, сонная тетеря! Ожидания принца разбились о грубую твердь тела вошедшей в гостиную пожилой уродливой женщины. Тонкая нить её рта, казалось, ещё чуть-чуть – и треснет, как старый глиняный кувшин. – Прекрасный принц, благодарю, что принял на ночлег. За доброту твою дарю… – гостья на мгновение обнажила фланг чёрной накидки и непонятно из какого безвременья выудила неприглядную на вид палку, – волшебный сей побег. – О Рассилон, о горящие поля Галлифрея! – принц красочно закатил глаза. – Возвращайся в своё лихолесье, безумная старушка, не тревожь наш покой и будет тебе счастье. – Жестокий принц, я накажу тебя на… – колдунья (а это явно была непростая особа) что-то тяжело посчитала в уме, – много лет и превращу в чудную жуть, покуда розы цвет не оборвётся, не умрёт с последним лепестком. Лишь поцелуй любви вернёт… – Уилфрееееееед! – жалобно позвал принц. – Спаси меня от непрекращающихся поэтических нападок! И вина мне, вина! Напьюсь и попытаюсь забыть эту кошмарную физиономию!

***

Девица Белль Тайлери была из тех, кому палец в рот не клади… да и вообще, не суй что попало – больно брезглива, да и зубами остра (знай, дочь самого Торсионных дел мастера!). Хотя, следует заметить, что за всей внешней претенциозностью скрывалась донельзя жаркая персона. Только сама Белль об этом нисколько не догадывалась, ибо страдала раздвоением личности – весьма печальным недугом, особенно для хорошеньких молоденьких барышень, которых во всей их богом забытой деревушке было ровно две: сама Тайлери и местный полудурок Крипперье – любитель шёлковых чулочков и атласных корсетов. Днём Белль вела довольно скучную жизнь, помогая отцу в его мастерской или залпом глотая лёгкие, необременительные любовные романы, предаваясь мечтаниям то об усатых кабальеро, то о пиратах с сурьмяными глазами. Ночью же в ней что-то переключалось, и от скромной задумчивой девушки не оставалось и следа: Белль выбиралась из отчего дома через окно и убегала в ближайший кабак, пускаясь во все тяжкие и тараня деревенских плейбоев своим неуёмным сексуальным аппетитом. Последние, конечно, наутро отмалчивались и партизанили по-всякому, боясь гнева разъярённого папаши или же своих благоверных. Правда, был среди них один субъект весьма привлекательной наружности, которому Белль почему-то даже в бредовом состоянии неустанно отказывала в доступе к телу. Наверное, всё потому, что бедняге не повезло влюбиться в мадемуазель Тайлери, и та, нутром чувствуя подвох, боялась однажды проснуться в объятиях большого, мускулистого, ослепительного самца… С дюжиной детей у расплывшейся груди. Такого ни одно из обличий Белль ну никак не могло допустить. Всё-таки вера в сказочных принцев напрочь засела в её головке и иногда пожужживала роем маленьких жалящих пчёл.