A butler's story

      Сполдинг служил в Академии столько, сколько себя помнил. Девочкам по временам казалось, что он такой же призрак, запертый среди этих стен давним проклятьем какой-нибудь ведьмы, обреченный непременно исчезнуть, стоит ему лишиться их. Безмолвный дворецкий тем больше походил на привидение, что передвигался почти совершенно бесшумно и имел свойство внезапно появляться за спиной. Всё его нет, не дозовешься, и шагов не слышно, но стоит обернуться — он тут как тут, стоит, прижав руки к груди. Он, конечно, казался воспитанницам неприятным, несмотря на внешнее подобострастие: эти изогнутые в извечной болезненной усмешке губы, да и безумный огонек в глазах, появляющийся по временам, — отталкивает, знаете ли. Девочкам, конечно, свойственно ошибаться, но уж ведьм в этом трудно провести, пусть и юных, — вот и их догадки были верны.       Давнее проклятье и впрямь существовало — раньше других догадывалась юная ясновидящая Нэн, но она молчала, ловя носящиеся в воздухе заведения Мадам Робишо обрывки мыслей, чужие вскрики, следы страстей, что повидали стены классического особняка полуколониального стиля за эти годы. Особенно настигали они, как ни странно, в туалете-ванной на втором этаже, и не надо смеяться, пожалуйста, — стены там точно истекали страхом, кровью и болью, хоть и пахло приятно. Вот снова они настигают её, стучатся в уши эти испуганные крики. «Нет! — говорит себе девочка-медиум. — Хватит! На сегодня хватит ваших воплей!» Она затыкает уши, пытается мотать головой, отгоняя их, разворачивается и с решительным видом уходит, но стоит только бросить прощальный взгляд на зеркало, как в нем словно видны брызги крови и тело, распростертое на полу. Фрак или смокинг, эта чёрная униформа и белая манишка. Но она обещала себе не думать, не вслушиваться, не всматриваться, становясь похожей на тех трёх обезьянок, и каблуки её башмаков уже стучат на пути вниз. «Завтракать, завтракать, — думает она. — Не хочу ничего знать!»       Девочки сидят за длинным белым столом, но вовсе не таким чинным ровным рядком воспитанниц в белых кружевных платьях и передничках, как в старые добрые времена. И только дворецкий верен себе, пунктуально и точно заходя в столовую, толкая перед собой сервировочный столик на колесах, позвякивающий стеклом и металлом, — запахи, правда, неаппетитные и слабые. Он, привычно нагибаясь за тарелками, исподлобья смотрит, обводя их взглядом. Вон та, черномазая, что раньше и на порог бы не пустили, здорово напоминает дворецкому бегемота, то бишь гиппопотама, или кашалота. Вторая, самая низенькая, тоже страшновата, но на её фоне выглядит почти нормальной, а оставшиеся, две блондинки, — и вовсе красавицами. Сполдинг недобро усмехается, но это не проходит ему даром. Одна из красавиц — он отличал её, потому что она красилась и одевалась ярче других, почти напоминая ослепительный бриллиант его сердца, его прекрасную светлую богиню (об этом позже), — начинает разговор с ним. Он не особо вслушивается: что может сказать красивая кукла кроме своих бессмысленных «мама» и «люблю»? Но она хихикает, словно кокетничая, и спрашивает — кажется, что-то непристойное. Он искоса смотрит на неё из-за занавеси длинных, сильно тронутых сединой и поредевших волос, но, конечно, молчит. Ему кажется, что за все эти годы он не только стал немым, но оглох в придачу. — Сполдинг, почему ты лишился языка? — спрашивает Мэдисон, разодетая в пух и прах, эта птичка, его будущая игрушка.       Он молча обходит её стороной. Высокий, худой, с мрачным лицом, наполовину закрытым длинными свисающими волосами, дворецкий почти что улыбается в ответ молодой ведьмочке. Улыбка его, впрочем, скорее страдальческая, как у давно больного, привыкшего переносить бесконечную боль, ноющую рану, которую всё бередят и бередят неосторожными прикосновениями доктора и просто всякие любопытствующие. Задевают, напоминая, возвращая тянущую боль, — и ничего не могут сделать. Так или иначе, он не может кинуться на неё при всех: остается только терпеть. — Тебе отрезали язык, потому что ты был слишком плох в оральном сексе? — вызывающе дразнит его она. — О, Мэдисон, не мучь его! — одергивает её вторая, поскромнее.       «Будь у меня язык, я всё равно ничего бы не ответил, — решил для себя он. — Что скажешь? «Это возмутительно, юная мисс?» Прежняя Верховная, мисс Ли, сказала бы так, всё верно, — вспоминает он. — Но эта юная нахалка только рассмеется мне в лицо своим мерзким смехом, таким отвратным, таким наглым, таким… возбуждающим? Ох, не думай, не думай об этом, прочь, прочь отсюда!»       Сполдинг удаляется, а попытка совместной трапезы завершена, как водится, ужасным девичьим скандалом. Девичья ссора на ровном месте в её лучших традициях: визги, вопли, таскания за волосы, — ну, и не без магии, но в Академии для юных ведьм это не редкость.