Пять случаев, которых никогда не было с Джесси (и один, что мог бы)

Она смотрела на темное пятно, окруженное белоснежным полом, уже где-то полчаса. Пол ванной был изначально выкрашен так же, как во всей больнице, и хоть еще не совсем потемнел, даже литры белизны не вернули бы первичный оттенок. Ей очень хочется взять щетку и оттереть маленькое, похожее на синяк пятно; оно между унитазом и раковиной, где она впихнула ноги. Вокруг отметины — слабые царапины, намекающие, что предыдущие попытки успехом не увенчались. Она рассеянно думает, что это может быть. Кровь, конечно, — первая мысль, но от нее не должно оставаться следов. Кровь обычно можно смыть. Обычно. Она прекрасно знает, что не может так долго сидеть в прострации. Скоро ей нужно быть дома. Мари присматривает за Холли и Уолтером-младшим сегодня, но сестре завтра на работу, и умирающий зять — не причина для отгула. Пока нет. Эта мысль чуть не выбивает из нее слезу, но она вовремя смаргивает ее. Она прикладывает к лицу комочек туалетной бумаги, чтобы высушить малейший намек на слезы. Приложив усилия, она чувствует себя готовой покинуть убежище. Почти удалось. Она заставляет себя встать и замирает от звука открывающейся со скрипом двери в палату. Медсестры уже выполнили работу, время посещений давно прошло: за исключением жены, никому не дозволено быть в частной больничной палате в столь поздний час. Однако в помещение кто-то заходит, и она слышит, несмотря на запертую дверь, медленные шаги к центру комнаты. Они останавливаются у кровати, на которой медленно умирает ее муж. Она не припоминает никаких запланированных визитов врачей, но всё может быть. Она не знает, достанется ли медсестрам за то, что позволили ей пробыть так долго, потому нерешительно стоит на месте. И тогда посетитель подает голос: — Эй, мистер Уайт. — Она понимает, что голос немного юн для доктора. Неприятно скрипит металл по линолеуму: стул из угла тащат к постели. — Только не злись, о'кей? Знаю, ты б заорал и замахал кулаками за то, что пришел, но никто меня не видел и все такое, так что нормуль, да? — Висит долгая пауза. — Я бы, знаешь, типа и не против был бы. Ну, если б ты очнулся и закричал... или что-то в этом роде. Внезапно она узнает, который слышала на сообщении автоответчика, паникуя, беспомощно пытаясь понять, что затеял ее муж. Тот несносный парень, что продавал мужу траву. Как там его звали? Ред... нет, Пинкман. Джесси Пинкман. Первой мыслью было распахнуть дверь и с криком выгнать его. Но вторая приказала остановиться: что, если его позвал Уолт? Чтобы тот принес что-то, что-нибудь от боли. Сейчас Уолт под несколькими обезболивающими, но вдруг он все-таки позвал паренька до того... До того. Слишком поздно, хочет она ему сказать. Ты опоздал. Он без сознания уже два дня. Они советуют мне готовиться к худшему. Ты опоздал. Слезы все выплаканы, но глаза жжет по-прежнему, и она измотана, хрупка, не способна собраться с силами. Довольно долго она не может сделать ничего, кроме как недвижно сидеть на крышке унитаза и слышать тишину. Нет ничего, кроме звука трущихся о пол туфель. — Мистер Уайт, — наконец вспарывает молчание голос Джесси Пинкмана, — я рассказывал, как нашел тетю, ну типа, уже после? На мгновение она думает, что это всё, но, одно за другим, его слова доносятся до нее: — Было время, когда мы думали: она в порядке. Лучше. В смысле, я знал, мы знали, что надежды нет. Знаешь, надежды, которая надежда? Но все-таки за несколько дней до того, как она; ну, до того, как она вся взвинтилась, мыла дом и готовила всякое. Она типа вставала капец как рано и начинала пылесосить, выпихивала меня с кровати и заставляла поливать цветы и всякое такое. Но выглядела, вроде, счастливой. Как никогда. Ну, я и дал ей делать, что хочет. И однажды она меня будит в четыре, блин, утра и говорит, что хочет сделать на обед лазанью. У нее как щелкнуло в голове, сколько ни умолял ее отдохнуть, успокоиться. Ей надо было ее сделать, прям именно сейчас, а у нас и формы-то для лазаньи больше не было, ну она и говорит, типа, иди в магазин и купи прям сейчас. Я не знал, что на нее нашло, ну серьезно, ей лазанья никогда не нравилась, а была вообще середина лета: на кухне можно было свариться самому при включенной духовке, и, короче... Может, может быть, хрен знает, я любил ее, лазанью, в детстве, ну или типа того. Пришлось несколько часов, брат, ждать, пока откроется чертов магазин, но я все-таки достал ту форму. Когда я вернулся, она сидела на кухне; ну, ты помнишь деревянный стул там, прямо у окна? Она на нем сидела, такая спокойная. Улыбалась с закрытыми глазами. Меня ждала. И выглядела, ну не знаю, счастливой. Я пытался разбудить. И опять пытался. А она не... просто не встала. И вот так — всё. Я, ну, никогда не знал, каково это. Смерть. Никогда не увидеть человека снова. Мы даже не попрощались. Я... я не попрощался, я... — Короткая пауза, Пинкман прочищает горло. — Ну, так и было дело. Снова опускается тишина. Мысли Скайлер запутаны. Кое-что проскакивает в уголках разума: Уолт знает этого мальчика больше, чем говорил, знает достаточно, чтобы побывать у него дома, но зачем, как, зачем? Но она не может думать, зажатая между заразной грустью, пронзившую воздушную ткань каждым словом парня, и собственным страхом, страхом узнать ответы. — А знаешь что, мистер Уайт? — продолжает он болезненно притворным голосом. — Мы нашли покупателя; Сол, как обычно, забил нам стрелку. В каком-то курином ресторане, как по мне, это странно, но Сол уверен, что с мужиком всё о'кей. Пришлось его уговаривать на встречу, но я уверен, что с продажей мы справимся. Ну типа, все сразу отдадим. Как покончим — всё, ёпт, больше вообще не надо. Короче, ты ни о чем не волнуйся. Были вопросы. Они появились, когда позвонила Гретхен, без конца извиняясь за промедление, за то, что сразу не уговорили Уолта принять помощь. Когда она с Эллиотом предложили оплатить лечение, всё, что было нужно, хоть химиотерапия и провалилась, можно было только уменьшить боль. Вопросы были и до того: что он делал, надолго исчезая из дома? откуда взялись деньги? что он сделал? Теперь картина начала понемногу складываться. Ей хочется требовать ответы. Ей не хочется узнавать. Она остается с требующими ухода новорожденной дочерью и сыном-подростком, так что должна знать. Она не хочет узнавать. Ее пальцы разрывают бумагу на клочки. Она не хочет узнавать. Но все-таки продолжает слушать, когда Джесси Пинкман говорит снова. — Знаешь, мистер Уайт? Я не представлял себя без нее. В смысле, я думал об этом, знал, что так будет. Знал, что скоро. Ну, просто... — Он умолкает, голос его высок, неловок, отчаянно молод. — Я просто хотел еще один день, чтоб она сделала эту чертову лазанью. У меня дыра в душе после ее ухода, до сих пор, я бы хотел ей сказать... хотел бы попрощаться. А теперь ты, и это... это... Даже через бетонную стену и дверь она слышит сбитое дыхание, надрыв в голосе. — Все готово. Насчет твоих жены и детей. Сол сделает так, что они ни в чем не будут нуждаться. Клянусь, тебе не нужно волноваться. С ними все будет в порядке. Обещаю, мистер Уайт. Я позабочусь о них, а им и знать-то не надо. Я ничего не испорчу в этот раз. Правда. Ну, так вот... — он говорит быстро, сильно, немного несвязно, пока внезапно не останавливается. — Проклятье, — не выдерживает он. В дрожащем голосе — слезы. — Проклятье! Тихие безмолвные рыдания вырываются из него крошечными разбитыми всхлипами. Этот мальчик, ей не знакомый, сокрушается над ее умирающим супругом. Воздух пропитывается знакомым ей горем, которое почти пересиливает ее собственное. Раскаленная добела боль разгорается в груди, за глазами. Она не собирается вмешиваться, задавать вопросы, просить уйти. Услышанное дает Джесси право остаться, и не ей его забирать. Когда он уходит, притихший и угнетенный, она его не догоняет и не требует искомые ответы. Вместо этого она садится на стул, оставленный Пинкманом, держит худую, кожа да кости, руку, к которой подведены мириады трубок, поддерживающих его жизнь. Кем ты был тому мальчишке? Чего я не знаю? Что ты натворил? Что сделал нам, для нас? Встань и ответь мне. Я все прощу, только вернись. Встань и ответь. Прошу. Умоляю. Теперь она не сдерживает слез. Она еще долго не отходит от мужа. Так много и в то же время ничего, что можно было бы спросить у него, рассказать, но она бы все забыла, если б он просто проснулся. Он не просыпается. Незадолго до рассвета она возвращается домой к детям.