"В самом пекле бессмысленных лет..."

Япония, Эдо, 1860г Сайто Как, оказывается, много интересного можно увидеть, если смотреть чуть ли не с самой земли. Человеческие ноги, трава, ползающие насекомые. Он и не подумал бы раньше, что в том, как люди ступают по земле, может быть столько разных оттенков - шаги разнятся когда человек задумчиво-весел и задумчиво-грустен, когда он мечтает или когда о чем-то сосредоточенно размышляет. Человеку для различения этих оттенков непременно нужно было бы смотреть на все движения в целом, на выражение лица. Кошке же достаточно просто шагов. Из человеческого в нем остались только память - и цель. И пока что он сделал все, что смог - выпрыгнул под ноги Окиты, почти зажмурившись. Уж кому-кому, а ему было отлично известно, что у Окиты молниеносная реакция, и что тот мог мечом перерубить кошачье тельце еще в полете. Мог - если бы вдруг захотел. Потому, наблюдая потом за поединком катаны и револьвера, видя как неуверенно пляшет "ствол" в руках нападавшего, он мог с легкостью предугадать исход. "Ствол"... Слово из другого времени и из другой жизни. А этот ненормальный еще дешево отделался. *** Окита - Не стоило тебе заговаривать с ней, а уж тем более называть себя, - заявил Хиджиката, когда Соджиро рассказал ему о своем приключении возле усадьбы Сэги. - Теперь уж неприятностей не оберешься. Если Хи-сан говорил о неприятностях, они непременно наступали - это Соджиро усвоил с детства, вернее, с того времени, как Хиджиката Тошидзо, тогда еще аптекарь из деревни Ишида, подружился с Кондо Исами и стал приходить в додзё Шиэйкан. Кондо был человек простой и ровный, в представлении Соджиро он был похож на гладкий деревянный шар для игры, всегда твердый, но способный откатиться в сторону, когда нужно, и больно ударить, толкнуть, раздавить своей массой, когда это было необходимо. И все же Кондо был ровен, без углов и скрытых закоулков. Хиджиката же был вроде оружия синоби, со скрытыми шипами, выстреливавшими совершенно неожиданно. И как знать, не ядовиты ли те шипы. Соджиро иногда казалось, что Хиджиката просчитывает каждый свой шаг на пять ходов вперед, а иногда напротив Хиджиката поражал своим легкомыслием, особенно в отношении женщин. Каким-то образом холодный расчет и холодная жестокость уживались в нем с пылким и необузданным нравом. Прошло дней пять, весна шла к концу, ощутимо накатывала жара и пора "сливовых дождей" была не за горами. В один дождливый день, когда Соджиро закончил тренировать группу начинающих и, хмурый и злой, - как всегда после особо непонятливых учеников, - снимал нагрудник, его позвали во внутренние комнаты, сказав, что его хочет видеть "старший сэнсэй". Кондо Шюсай, глава школы Теннен-Ришин и приемный отец Кондо Исами, был уже слишком отягчен годами, чтобы самому вести занятия, но все же достаточно бодр, чтобы следить за всеми делами в додзё, хотя формально главой додзё уж пару лет как считался его приемный сын. Соджиро ни за что не признался бы в этом, но он слегка побаивался старика, от которого при неровном желчном характере никогда нельзя было знать, чего ожидать. Войдя и почтительно поклонившись, Соджиро сел на указанное ему место. Он чувствовал бы себя увереннее, если бы рядом со старым мастером сидел Кондо-сэнсэй. А сейчас, глядя, как старик расправляет на столике перед собой какое-то послание, он ощущал все больший трепет. "Отличная бумага, - думал Соджиро, следя за руками Шюсая-доно, - тонкая и белая. Дорогая, должно быть". - Господин Сэги Комон написал мне, - медленно проговорил старый мастер, по-прежнему не смотря на Соджиро, - что инструктор додзё Шиэйкан ранил его слугу. И напугал гостей его дома. В письме он назвал твое имя. Как ты можешь объяснить это? Хи-сан оказался прав насчет неприятностей, с тоской подумал Соджиро. Он попытался описать все как было, запутался под колючим пристальным взглядом маленьких глазок старика и, наконец, виновато опустил голову. - Я поступил недостойно. Простите, сэнсэй. Старый Кондо снова погрузился в изучение письма и только спустя несколько мгновений кивнул с таким видом, словно Соджиро и на просяное зерно не мог искупить своей безмерной вины. - Завтра тебе придется пойти в поместье Сэги-доно и лично принести ему извинения. И для тебя было бы лучше, чтобы эти извинения были приняты... Соджиро низко опустил голову и мысленно вознес благодарность богам за то, что при разговоре не присутствовала супруга старого Кондо - она непременно ввернула бы что-нибудь едкое о "неблагодарных голодранцах-дармоедах, не ценящих оказываемой им милости". Со своих девяти лет, когда он впервые попал в Шиэйкан, Соджиро успел назубок выучить все ее слова, однако по-прежнему, услышав упреки старой госпожи, весь съеживался. Правда, мастер Шюсай и Кондо-сэнсэй всегда заступались за него, особенно последний. Сопровождать Соджиро вызвался Иноуэ Гэндзабуро, бывший в Шиэйкане чем-то вроде эконома - несмотря на полную неспособность ко всякого рода коммерческим делам, - или же всешиэйканского доброго духа. В мечном бое Иноуэ-сан звезд с неба не хватал, хотя и занимался в Шиэйкане дольше всех остальных. Соджиро немного приуныл - втайне он расчитывал, что с ним пойдет Кондо-сэнсэй. Но тот, повинуясь приказанию приемного отца, остался в додзё и только напутствовал ученика и "младшего братишку": - Помнишь, как я тебя учил, когда ты был мальчишкой? "Держи крепче, Соджиро". Иноуэ подтверждающе кивнул. - Он уже не мальчишка, - бросил Хиджиката откуда-то с галереи и тут же снова скрылся. - И впрямь пора тебе от этого детского имени избавляться, - сказал Кондо, улыбнувшись вдруг во весь свой большой рот. - "Окита Соджи" - звучит посолиднее. *** Господина Сэги Комона мало кто в округе знал в лицо - жил он по большей части в Эдо, где занимал какой-то невысокий, но довольно доходный чиновный пост. В небольшое поместье, доставшееся от отца, господин Сэги наведывался крайне редко. Иноуэ и Соджи ввели в комнату и попросили обождать. Обоих шиэйканцев удивила царившая в гостевой комнате обстановка - кроме обычного столика и подушек для сидения, на новеньких циновках стоял высокий стол с четырьмя стульями подле него. Перегородка отодвинулась, вошел господин Сэги - он был в новых хакама, но поверх юкаты надел странное тесное одеяние с узкими рукавами и острыми плечами. Одеяние с трудом сходилось на его животе и было застегнуто прямо поверх оби на одну круглую темную пряжечку. Скорыми шагами войдя в комнату, Сэги отодвинул один из стульев и приземлился на него, указав посетителям на подушки для сидения. Поклонившись, Иноуэ и Соджи сели. Господин Сэги некоторое время молча глядел на них с высоты своего стула, а потом начал говорить. Вернее - кричать. Он кричал о древней чести своего рода, который был вассалом самого храбреца Кидзан(1), о смертельном оскорблении, которое было нанесено дому Сэги. Вот он набрал побольше воздуху и собрался обрушить на головы посетителей еще одну гневную тираду - и тут раздался треск. Пряжечка, удерживавшая диковинное верхнее одеяние господина Сэги застегнутым, с треском отлетела, не выдержав, очевидно, красноречия своего владельца, и укатилась куда-то под высокий шкаф темного дерева. Оратор замер с разинутым ртом, и Соджи стоило великого труда сохранить невозмутимость, тем более, что откуда-то снаружи послышался смешок. - Вы позволите, Сэги-доно? - и, не дожидаясь ответа, в комнату вошли двое - мужчина и женщина. Иностранцы, подумал Соджи и весь подобрался, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Приветливо поклонившись, женщина прошла к столу, но, увидев всю диспозицию - сидевших на полу Иноуэ и Соджи, сидевшего у стола на стуле Сэги, - в нерешительности остановилась за спинкой стула. Одета она была в платье, верхняя часть которого так обтягивала фигуру, что, раз взглянув, Соджи боялся лишний раз поднять на нее глаза. Правда, светлая ткань платья закрывала женщину до самого подбородка, но дела это почти не меняло. Соджи впервые видел такую одежду. Он успел, однако, разглядеть, что у женщины чуть вьющиеся темно-каштановые волосы - светлее, чем у той девочки Изуми, подумал он, - длинноватый тонкий нос, спускающийся к самим губам, тонким и крепко сжатым. Но большие глаза иностранки чуть улыбались, разглядывая обоих посетителей - улыбались ласково и совсем необидно. Мужчина же, лысеющий, с высоким гладким лбом, носом как какая-нибодь шишковатая ягода, и пышными рыжеватыми усами, почти достававшими до подбородка, был в юкате. Он по-свойски кивнул господину Сэги, прошел к сидящим Иноуэ и Соджи и уселся на круглую соломенную подушку для сидения прямо перед ними. Его зеленоватые чуть навыкате глаза внимательно разглядывали обоих шиэйканцев. Патетический момент господина Сэги был окончательно испорчен, когда иностранец, не отрывая взгляда от Соджи, спросил: - Вы позволите задать несколько вопросов этим людям, Сэги-доно? - Да что спрашивать этих ронинов! - взвился петухом Сэги. - Ясно же, что они из той же шайки, что мутит воду, убивает ваших соотечественников и нападает на дома чужеземцев. Воины Мито или как они там себя именуют... Он набросился на Миягаву с мечом - на Миягаву, который и мухи не обидит! Я пожалуюсь в магистрат, и его... - Папа, ну скажи им!.. - в комнату скорым шагом вошла, почти вбежала девочка-подросток, в которой Соджи сразу же узнал Изуми. Сейчас она была в наглухо закрытом спереди мешковатом балахоне чуть ниже колен, из-под которого выглядывало что-то вроде крестьянских рабочих штанов, только белого цвета. Японку в подобном одеянии ни Соджи, ни Иноуэ никогда не видели и представить себе не могли, поэтому оба, забыв о приличиях, раскрыли рот в удивлении. Изуми что-то горячо заговорила на непонятном языке, потом, спохватившись, перешла на японский. - Я же рассказывала, как все было - Миягава-сан достал revolver... Но усатый иностранец резко оборвал ее: - Выйди сейчас же! Изуми бросила полный отчаяния взгляд на Соджи и Иноуэ, закусила губу и выскочила из комнаты так же стремительно, как и появилась. Сэги сделал вид, что ничего не случилось. - Я прошу прощения за недостойное поведение с вашим слугой, - громко и отчетливо произнес Соджи и склонился, уперевшись лбом в циновку. - Я готов понести наказание, какое соблаговолит назначить ваша милость. Иноуэ, сначала опешив от такой покладистости, тоже распростерся в глубоком поклоне. Сэги мрачно оглядел согнутые спины обоих. - Оставляю решение на милость господина Доннеру, - пробурчал он, тяжело поднимаясь со стула. - Лошадь готова? - бросил Сэги появившемуся в дверях слуге и, дождавшись почтительного "да, господин Сэги", попрощался с иностранцем и его женой, сделав вид, что ни Соджи, ни Иноуэ в комнате нет. *** Ирен Сидеть в своей комнате и не знать, чем окончился разговор, было мучительно. Ирен открыла было книжку, но знаки расплывались перед ее взглядом. Черныш неслышно просочился в комнату - сгусточек живой пушистой темноты, - и улегся у ее ноги, прижавшись бочком. Снаружи дома донеслись отрывистые приказы, похожие на далекий злобный лай цепного пса. И следом - скоро стихший топот копыт. - Вы читаете, мисс? - Только мадемуазель Дюран ей сейчас не хватало! - Да, мадемуазель Дюран, - кивнула Ирен. - Эта книга называется "Луна в тумане". - И ее, конечно, прислали вашей матушке, а не вам, - продолжала француженка. - Мама разрешила мне взять ее, - ответила Ирен подчеркнуто ровным голосом. М-ль Дюран присела на низкий табурет и пристально посмотрела в глаза Ирен, явно готовясь к необыкновенно ответственному разговору. Нос ее словно еще больше заострился. - Это весьма похвально, мисс Ирен, - сказала мадемуазель Дюран, - что вы решили отстаивать правду, но не стоит этого делать столь неуклюже. - Я знаю, - тихонько ответила Ирен. - Господин Сэги оскорбился и теперь будет в ссоре с папой? - Будем надеяться, что он извинит выходку капризной маленькой иностранки, которой позволено слишком многое... - мадемуазель Дюран многозначительно подняла брови. Слово "иностранка" неприятно резануло Ирен, но она поняла, что от правды никуда не денешься - в стране, которая была ее родиной, она пока всего лишь иностранка. - Мама! - услышав знакомые шаги, воскликнула Ирен и вскочила со своего места. - Ну и концерт же ты устроила! - покачала головой мать, войдя в комнату. Лицо ее было строгим, но в уголках глаз прятались веселые лучики. - Разве так трудно дать человеку возможность чуть-чуть почувствовать себя правым? "Не самому умному человеку", - подумала Ирен. - А где папа? - У себя. Меряет, - улыбнулась наконец Мэри Доннел. *** Сквозь щелку в скользящей двери Ирен, подкравшаяся к комнате, которая служила кабинетом, видела, как отец, поправляя то и дело сползающее пенсне, измерял ручным угломером лицевой угол вытянувшегося перед ним Окиты. У паренька лицо словно окаменело, Ирен поняла, что он изо всех сил старался не морщиться. Металлические концы угломера поблескивали, поблескивали и стекла отцовского пенсне, и пуговицы сюртука. - Премного вам благодарен, Окита-сан, - закончив измерения, отец поклонился юному самураю, и тот, сразу расслабившись, ответил таким же поклоном. Ирен слышала, как отец, провожая Окиту и второго японца постарше, проговорил: - Надеюсь, вы подумаете над моим предложением, Окита-сан. И известите меня о вашем решении. Ирен очень хотелось спросить, что же это за предложение, и за ужином она совсем уж было решилась задать вопрос, но подумала, что на сегодня она и так достаточно набедокурила - не хватало еще признаться в том, что подглядывала в щелку. Она решила с сегодняшнего дня перестать спать на кровати и перейти на футон. Старичок-слуга, которого она попросила вынести кровать из ее комнаты, не подал виду, что удивился, но удивление его Ирен почувствовала кожей. Иностранцы должны спать на кровати, на футоне спят только японцы. - Я совсем не похожа на японку, да? - спросила она мать, когда та, как всегда, пришла пожелать Ирен "спокойной ночи". - Я слишком чужая... Мэри Доннел с улыбкой присела на циновку, подобрав платье с таким изяществом, что Ирен невольно залюбовалась. Потом она положила на лоб приемной дочери свою большую белую руку; мамины руки умеют разбудить гитару и фортепиано, подумала Ирен, прикрывая глаза. - Знаешь пословицу про лягушку и море? - спустя некоторое время спросила мама по-французски. - "Лягушка, что внутри колодца, не знает моря", - ответила Ирен по-японски. - Верно. Разве плохо быть лягушкой, знающей о море? - Не плохо. Мама права, подумала Ирен. Потом она задумалась о том, что в этой пословице "море" пишется другим знаком, чем в имени "Окита". "У лягушки совсем не то море", - уже засыпая, пробормотала она себе под нос. Слышать ее не мог никто, кроме Черныша, который, подняв мордочку, сверкнул в темноте желтыми глазами. А потом снова свернулся клубком, упрятав голову в теплую раковину своего тела.