"В самом пекле бессмысленных лет..."

Япония, Киото, 1864 Окита Волки мы, хороша наша волчая жизнь... (В.Высоцкий) Пряный, шумный, цветочный, ветреный и яркий, Киото успел стать его городом. Так непохоже на простой и грубоватый Эдо, как непохож белый рис на рис бурый. Часто в свободные от патрулирования часы он отправлялся побродить по улицам один, ходил, смотрел, впитывал, и ему казалось, что этот праздничный и чуть лукавый город входит в него, как входит с дыханием воздух, и даже ребра расходятся, стараясь впустить город в грудь. Он дышал городом, как воздухом, полной грудью, весело и свободно. Город пах по-разному - острой пьянящей опасностью, сладкой и не менее пьянящей победой, холодной кисловатой наживой, пряной продажной любовью, свежей цветочной красотой. Город нес в эти дни дух приближающегося праздника и запах персиковых цветов, о котором Соджи старался не думать, потому что слишком многое напоминал этот запах. Особенно невыносимым был этот аромат сегодня. ...У того, кто упал сегодня у моста Сандзё, раскинув руки, судорожно скребя ими по земле, были большие глаза с длинными и густыми ресницами, как у женщины или ребенка. Перед смертью в этих широко раскрывшися глазах был дикий страх и безграничное отчаяние, и Соджи отчего-то подумалось, что без женщины тут не обошлось. А потом прибежала - нет, почти прилетела, птицей выпорхнула из-за поворота, - молоденькая девушка, одетая как для долгого пути. И с птичьим горестным криком упала на труп. Убитый был дезертиром. Подвизался ли он в Шинсенгуми еще и в качестве шпиона, как утверждали соглядатаи Ямадзаки, Соджи не был уверен. Но и одного дезертирства ему было достаточно, чтобы не задумываться, выхватывая меч. Когда меч покидал ножны, Соджи переставал быть человеком и сам становился мечом. Меч нес смерть, и он, Соджи, также нес смерть. Он был ее орудием. И дезертировавший из Шинсенгуми бесспорно заслуживал смерти. Красивой смерти, со свистом клинка, подобным треску рвущегося шелка. Но девушка, упавшая с рыданиями на труп, сквозь рыдания посылавшая проклятия убийцам - Соджи вдруг захотелось схватить ее за плечи, тряхнуть, сказать ей, что вот этот вот, лежащий, был дезертиром и шпионом, предавшим путь воинской чести, и что не о чем тут рыдать и не за чем осквернять своими рыданиями картину смерти. Смерть все время ходит рядом, произнес чей-то голос в сознании Соджи. Он вспомнил как два года назад их, тогда еще нищих ронинов из додзё Шиэйкан, считали чем-то вроде проклятых - тогда свирепствовала эпидемия "заморской болезни"(1), но Шиэйкан был словно заколдован, в нем не болел никто. Он хорошо помнил, как они с Хиджикатой, идя по опустевшим улицам Янаги, услышали за спиной словно бы злобное змеиное шипение "идут эти из Шиэйкана; вокруг умирают люди, а им хоть бы что. Не иначе, как чем-то закляты". И когда сам он вскоре после этого все же заболел - тогда, когда эпидемия уже начала отступать, - то даже ощутил облегчение. Болезнь, едва не сведшая его в могилу, помогла перелистнуть страницу - и новая страница была чистой. Болезнь, служительница смерти, помогла не думать о том, о чем думать было мучительно, и что сам Соджи изо всех сил пытался считать постыдным ребячеством. Помогла не думать и не вспоминать. А потом он попал в Киото, где смерть вокруг него стала означать всего лишь то, что он лучше противников владеет мечом и честно исполняет то, что почитает своим долгом. И прежняя жизнь в Эдо стала казаться совсем уж далекой и седой древностью. Он дошел до того места, где широкую улицу пересекал маленький грязный переулок. Дальше по улице шли лавки; в одной из них торговали куклами - мимо Соджи пробежали две принаряженные девчушки лет по двенадцать-тринадцать, оживленно щебеча и хихикая, бросили на него заинтересованный взгляд и побежали дальше. "Праздник кукол" - так называли Праздник персиков тут, в Киото, и тут к нему также готовились, покупая кукол. Щебет девочек еще долго отдавался в ушах - и Соджи свернул в переулок, притворяясь перед самим собой, что именно туда он и собирался идти. Неожиданно переулок вышел в большой открытый сад с заросшей густой сочной травой лужайкой, крошечным прудиком и молодой бамбуковой рощицей поодаль. Все наводило на мысль о большом богатом поместье, но никакого такого поместья в этом грязноватом и бедном районе Соджи не знал. Ветерок легонько колыхал длинные острые травинки и шелестел бамбуковыми листьями. И день стал как-то особенно ярок, когда Соджи заметил лиловый очень потрепанный женский зонтик и расстеленный прямо на зеленой сочной траве алый шелк - плотный дорогой шелк, подумал Соджи. Сидящий на шелке под зонтиком был странно неподвижен - вернее, он двигался, казалось, вместе с ветерком, травинками, бамбуком, колебался и дрожал под усиливавшимися порывами ветра. Рядом с сидящим на маленькой железной треноге помещался чайник и чашки темной глины. - Смотрите-ка, кто пожаловал! - вскрикнул незнакомец, обернувшись к Соджи. - Вы видели, уважаемая, кто к нам пожаловал? Тут только Соджи заметил, что человек держит в руках не чашку, как ему сперва показалось, а деревянную маску прелестной молодой девушки, искусно раскрашенную, с легкой улыбкой на деревянных губах, и обращается к ней гортанным высоким певучим голосом, каким говорят актеры. - Ах-ха-ха, мы так рады! - голос человека стал еще выше, и Соджи стало казаться, что сейчас с ним говорит не человек, а маска в его руках. - Садись, садись, выпей чаю! - Кто вы и что делаете здесь? - Вряд ли он спросил бы имя у первого встречного, но сейчас вопрос вдруг показался необходимостью. Лицо актера, густо покрытое белилами, с нарисованными посреди лба двумя черными чертами, обозначавшими брови, вдруг застыло. И Соджи показалось, что в глазах под набеленными веками мелькнуло сочувствие - словно Соджи спросил то, чего не нужно было, и теперь должен расплатиться. - Раз, два, три... четыре, - с расстановкой произнес актер, сделав перед "четыре" особенно длинную паузу. Голос его был глух, будто исходил из глубокой бочки. Потом актер засмеялся высоким деланным смехом, как-то особенно округло выбрасывая из накрашенного алым рта "ха, ха, ха". - Пей, пей, мой дорогой! Травы, облегчающие дыхание, помогающие от излишков... любого рода излишков, - сказал он, отсмеявшись. Не раздумывая, с сознанием странно пустым, Соджи сел на краешек темно-алой, цвета крови ткани и принял горячую чашку, пахнущую чем-то сладковатым и пряным. - Садись сюда, удобнее, - хлопотал актер. - Что же на краю сидеть? Чай ото всех излишков помогает, от опьянения... ... - и от опьянения смертью, - проговорил другой, высокий женский голос. Опьянение... смертью... Пожалуй в Осаке в прошлом году это с ним и случилось. Был вечер, поздний вечер, но веселый квартал неподолеку от моста Тэмман только начинал оживать. И тот борец сумо, который шел им навстречу, ни по чем не желая уступать дорогу и широко раскрыв руки, будто собираясь обнять всех встречных, тоже был весел. Но командир Серидзава был вовсе не веселым человеком. И борец убедился в этом вполне, рухнув наземь с разрубленной грудью - Серидзава Камо, первый командир Шинсенгуми, обладал ударом страшной силы. Все закончилось настоящим побоищем - за борца прибежала мстить целая толпа с тяжелыми палками. Соджи здорово досталось, голова после удара гудела еще дня два. Но вот тогда он почти опьянел, не от ярости - от доступности мишеней. Он рубил, кружась среди свирепой толпы, рубил направо и налево, не обращая внимание на струящуюся по лицу кровь. Он почти не видел ничего вокруг себя и остановился, лишь наткнувшись взглядом на странно спокойного и безучастного Серидзаву, пристально смотрящего на него. Не сводя взгляда с Соджи, Серидзава отмахнул мечом орущего полуголого здоровяка, мчавшегося на него. И Соджи с поразительной ясностью услышал свист взлетевшего и опустившегося клинка и сочное хряцанье, с каким лезвие полоснуло наискось шею нападавшего. - Как много крови льется по улицам этого города, - снова ворвался в его сознание высокий голос. Актер дружески приобнял Соджи. - Пей, пей! Маска женщины лежала теперь прямо перед Соджи, он взглянул на нее и увидел, что глаза маски сейчас залиты золотым, а по лбу и щекам змеятся синие тонкие линии. И само лицо перестало быть таким мирным и милым, стало грозным и жалким. Соджи отставил чашку. Он был совершенно уверен, что второй маски у актера не было, и что прежде маска была другой. - Она изменилась как девочка на мосту Сандзё, да? - вдруг спросил актер и снова засмеялся тем же круглым деланным смехом - словно раскатились деревянные палочки. "Он знает... откуда?" Маска и вправду напоминала ту молодую женщину, которая рыдала на груди убитого. - Девочку приняла река. Она просила передать тебе, - актер протянул руку и коснулся шеи Соджи. Провел кончиками пальцев от грудной ямки вниз, в распах простой хлопковой юкаты. Соджи сидел, не в силах двинуться; прикосновение было прохладным и щекочущим, он закашлялся. Он кашлял и кашлял, не в силах избавиться от саднящего неприятного чувства где-то в груди, мешавшего нормально дышать. Едва успел отдышаться, как приближающиеся торопливые шаги нескольких пар ног заставили броситься в сторону. И недаром - Соджи едва успел увернуться от брошенного кинжала, нападавшие кинулись на него вразнобой, отчаянно и злобно, как спущенные со шворки псы, но к Соджи уже вернулась холодная ясность рассудка. У псов не было ни единого шанса... Потом Соджи стоял среди неподвижных тел, не видя их. Ему казалось, что он просыпается от полуденной жаркой дремоты; оглянулся, с болезненным изумлением осознав, что вокруг только стены - дощатые, темные, грязные. Это был, очевидно, тупик, куда выходили зады нескольких лавчонок и домов, садящееся солнце почти не проникало сюда, кругом царила тоскливая коричневатая полумгла. Никакого сада, никакого лужка с травой, никакой бамбуковой рощицы видно не было. - Окита-сан!.. - услышал он, и вслед за воплем в переулок влетел Сайто в сопровождении троих рядовых. - Вас разыскивают по всему городу, Хиджиката-сан рвет и мечет, а вы тут любуетесь... Тут Сайто увидел трупы и мгновенно переменил тон на деловой и сосредоточенный: - Ранены? Их тут было... раз, два, три... четверо. - Четыре... - тихо ответил Соджи, вспомнив слова актера. Потом посмотрел на Сайто и троих рядовых и улыбнулся: - И вас четверо, Сайто-сан. Четыре...(2) "Хотелось бы мне взглянуть на посланца смерти..." Это сказал Серидзава, сказал год назад. Чуть менее года - тогда было лето. Душное и докучливое лето. - Хотелось бы мне взглянуть на посланца смерти... - Серидзава говорит это и смотрит в упор на сидящего напротив него Соджи. Соджи так и не смог понять, как относился к нему Серидзава. Без расчетливой и холодной ненависти, как к Хиджикате. Без тщательно скрываемой под презрением зависти, как к Кондо. С интересом и каким-то почтением, несмотря на большую, как пропасть, разницу и в положении, и в возрасте. Однажды после очередной массовой попойки в одном из веселых домов Шимабары(3), когда все уже поднялись уходить, Серидзава вдруг подошел к Соджи. - Мне хотелось бы еще выпить с вами, Окита-сама, - произнес он с насмешливой преувеличенной вежливостью. Соджи замялся и нерешительно взглянул на Яманами, который стоял чуть позади Серидзавы. Последний уловил взгляд и рассмеялся. - О, ваши мудрые опекуны могут быть совершенно спокойны. Яманами на мгновение успокаивающе прикрыл глаза. - Сочту за честь, Серидзава-сэнсэй, - Соджи чувствовал, как заполыхало румянцем лицо, и про себя обругал Серидзаву последними словами. Потом они сидели в маленькой комнатке, и Серидзава собственноручно подливал Соджи сакэ. И говорил совсем не так, как говорил обычно - голос его потерял скрежещущую жесткость, стал плавен и тих. - Иногда мне кажется, что я не умру, как волк, а подохну как собака, в грызне, вгрызаясь в глотку... Смерть - та же любовь. Если уж не нашлась любовь, пусть бы найдется хоть подходящая смерть. Хотелось бы взглянуть на посланника смерти... Я видел как ты дрался в Осаке. Ты хорошо убиваешь, правильно - без гнева, без ненависти. С любовью и спокойствием. Ты такой же, как я, - вдруг сказал Серидзава. - Ты ведь сирота? Соджи ничего не оставалось как почтительно кивнуть. - Это видно. Идешь к рукам, которые гладят, надеешься быть необходимым. Как побирушка выпрашивает объедки, так ты выпрашиваешь любовь. Но гордость мешает кидаться к первому встречному, это хорошо. Соджи побледнел от гнева и стиснул хрупкую чашечку так, что та треснула, и сакэ пролилось на циновку. - Не надо... не нужно так... - Серидзава с почти отеческой заботой отобрал у Соджи осколки чашечки и протянул ему свою, наполнив ее. После того как прибежавшая на громкий зов девушка-прислужница прибрала и принесла еще одну чашечку, Серидзава продолжил: - Я тоже был таким. Тоже. Потом перестал. Ничего в том хорошего нет. Волчонок, выпрашивающий любовь - поистине странное сочетание. Ты ведь волчонок, а? До сего момента Соджи казалось, что Серидзава пьет не пьянея, но теперь он понял, что командир Шинсенгуми пресильно и прескверно пьян. Просто сакэ не бросалось ему в ноги и голову, а лишь снимало какие-то внутренние барьеры, выворачивало наизнанку. - Все люди так. Все. Люди это просто псы, которым непременно нужен хозяин. Если поймать человека в зеркало, увидишь и песью улыбку, и песью преданность, и виляние хвостом. Волки Мибу, ха! - толстые губы Серидзавы разошлись в ехидной улыбке. - Волков мало, и они не грызутся между собой с песьим тявканьем. Волки убивают молча. Как Хиджиката. Я видел, как он выслеживает, мы с ним вместе выслеживали... Хорошо выслеживает, тихо. Он чуть не один волк среди всех, и он глава этой своры. Как и я. Я тоже волк. Серидзава замолчал, плечи его поникли, будто под грузом, и он долго смотрел куда-то мимо Соджи. Потом Серидзава словно встряхнулся громко хлопнул в ладоши и заорал, чтобы привели женщин. Он выбрал самую юную, со слабенькими ножками и испуганными глазами феникса, и принялся накачивать ее сакэ. Скоро девушка уже не могла связать двух слов, и глаза у нее стали словно стеклянные. - Скучно, - проговорил Серидзава своим обычным жестким скрежещущим голосом, сунув руку девушке за пазуху. Она чуть выгнулась и слабо застонала. - Надо развлечься. Ну-ка, помоги мне! Он быстро раздел девушку донага, она лежала, безучастно глядя в потолок. У нее были худые руки, крохотная грудь с маленькими светло-палевыми сосками и узкие бедра с острящимися косточками таза. Соджи хотел было отвернуться, но вместо этого, не отрываясь, смотрел на руки Серидзавы, в движениях которых не было и следа чувственности. Девушка обреченно опустила ресницы и чуть отвернула голову. Серидзава был деловит, как ремесленник, выполняющий срочный заказ; он схватил бутылочку сакэ, быстро вылил ее содержимое себе в глотку, потом взял бутылочку за горлышко и раздвинул девушке ноги. - Это будет весело... - бормотал Серидзава, примериваясь. - Нет! Не надо! - вырвалось у Соджи. Он бросился вперед, почти ничего не видя перед собой, опрокинув столик, забыв, что перед ним сейчас была всего лишь молоденькая пьяная шлюха - лежащая вдруг напомнила ему совсем другую... - Не нужно, - уже более спокойно и более твердо повторил Соджи, вынимая бутылочку из рук Серидзавы. Тот отдал сосуд безропотно. - Тебе ее жаль? Тогда что посоветуешь? Может, позовем Хираяму и Ниими, они горазды на выдумки. Соджи содрогнулся - Ниими и Хираяма, приспешники Серидзавы, уже прославились в веселых кварталах так, что девушки, слыша их имена, бледнели от ужаса. - Ну? - Серидзава в упор смотрел на Соджи. И в глазах его вдруг мелкнуло что-то почти умоляющее. Соджи молча развязал пояс и снял хакама. Хираяма и Ниими, сказал он себе, и поднимающаясь откуда-то из глубины злость помогла... Девушка чуть вздрогнула, когда он вошел в нее, но так и не открыла глаз. У нее была очень белая кожа, белая без всяких белил. От ее тела шел легчайший аромат скошенной травы, и губы ее не были накрашены. Соджи никогда раньше не был с женщиной полностью обнаженным, и ощущать всем телом худенькое, слабое и хрупкое ее тельце было странно - будто вместе с одеждой и с него, и с нее сняли кожу. Если не я, то Хираяма и Ниими, думал он, двигаясь и уже перестав замечать внимательный взгляд Серидзавы. Девушка еще раз содрогнулась под ним, когда он подошел к пику, и Соджи почувствовал на своих плечах ее легкие руки. - Храни вас ками, добрый господин, - прошептали ему на ухо. Встав, он сначала прикрыл девушку ее же одеждой, а потом, все так же не глядя на неподвижного Серидзаву, оделся сам. Краем глаза уловил движение руки Серидзавы и быстро сказал: - Дешевая шлюха. Не стоит вам мараться об нее, Серидзава-сэнсэй, - он одним движением вынул гребень из волос лежащей девушки и потянулся к мечу. После одного удара волна черных волос легла поперек циновки. Девушка только устало отвернулась и снова прикрыла глаза. Серидзава расхохотался - раскатисто, с удовольствием, запрокинув голову. Он хохотал и хохотал - и вдруг словно оборвал себя. - Ты переиграл меня, мальчик, - сказал он. И прибавил неожиданно мягко и почти ласково: - Я рад, что это будешь именно ты. Потом они пошли в другое заведение, пили там, долго, почти в молчании, почти свирепо. Соджи не помнил, как он потом добрался до Мибу, помнил только, что ему было так плохо, как еще никогда прежде, и что Хиджиката хлопотал над ним как нянька остаток ночи и все утро почти до полудня. Первым, что сказал Соджи Кондо и Хиджикате, когда окончательно пришел в себя, было "с Серидзавой надо кончать". И, увидев облегчение и удовольствие в глазах Хиджикаты, Соджи понял, что участь Серидзавы была решена еще раньше. Поведение командира дискредитировало новосозданное ополчение. Дебоши, вымогательства, страх, - страх, который Серидзава и его клевреты наводили на жителей Киото, - переполнили и чашу терпения магистрата. Серидзава был убит в дождливую ночь десятого месяца третьего года Бункю. Нападавшие - Кондо, Хиджиката, Иноуэ и Соджи, все из Шиэйкана, самый ближний к Кондо "круг доверия", - закрыли лица, чтобы обставить все как нападение неизвестных; кроме них о планировавшемся не знал никто. Но когда Соджи, бесшумно отодвинув скользящую дверь, шагнул в комнату, где спали Серидзава и его любовница, его встретил ожидающий взгляд в упор. - Я рад, что это ты, - прошептал Серидзава. Он рванулся к стойке для мечей, но Соджи опередил его. И только когда Серидзава безжизненно вытянулся поперек футона - костлявый и странно маленький сейчас, - Соджи увидел, что катана лежала рядом с ним. А на стойке для мечей были только пустые ножны. - Четыре, смерть, - повторил Соджи, когда они подходили к поместью, где квартировалось ополчение. Налетевший порыв ветра принес несколько бело-розовых лепестков - у ограды справа росло чахлое персиковое деревце, кривоватое и больное. Но и оно цвело сейчас, изо все сил, как могло. Соджи вдохнул персиковый аромат и закашлялся. - Весенний ветер, нехорошо, - с обычной суетливой заботливостью проговорил Иноуэ, встретивший его во дворе. - Надо чаю, я сейчас. - Прошу прощения, Иноуэ-сан, - тихо сказал Сайто. - Я как раз чай собирался пить, когда вызвали на поиски. Если Окита-сан не откажется... Соджи виновато опустил голову - отряд Сайто, третий, должен был сегодня идти в ночное патрулирование, Сайто надо было сейчас отдыхать, а не бегать по городу и разыскивать его... - Благодарю вас за заботу, Сайто-сан. Я не откажусь, конечно. А вы не играете в сёги? - спросил Соджи, когда они уже шли по галерее к комнате Сайто. - Играю, но сегодня, к сожалению, не смогу быть вашим противником - уже смеркается, с темнотой мы выступаем... Прошу меня простить. Однако чай выпить мы успеем. - И в сёги сыграть успеете, - вмешался в разговор Хиджиката, выйдя из комнаты прямо перед двумя отрядными командирами. - Сайто-сан, третий отряд патрулирует завтра днем, в ночь отправится восьмой Нагакуры. Соджи, завтрашняя ночь за твоим первым отрядом, не забыл? - Спасибо, Хиджиката-сан, - широко улыбнулся Соджи. Проводил взглядом Хиджикату, который неспешно удалялся по галерее в сторону комнат командира. Они всегда будут вместе, подумал вдруг он с легкой завистью. Он был далек от мысли заподозрить кёкучо и фукучо(4) в плотской связи; тяжи, что связывают их, гораздо прочнее просто дружеских, братских, союзнических. Родство в духе. И как бы ни опекали его, Соджи, Кондо-сэнсэй и Хиджиката-сан, он для них - третий лишний. Соджи вспомнил слова Серидзавы о выпрашивании любви и зябко передернул плечами - каким бы негодяем ни был Серидзава, но в этом он был прав. В комнате Сайто не было почти ничего, кроме самых необходимых предметов, ни картин, ни свитков каллиграфии. Пусто и голо. Но чай у него был отменный. Соджи отпил из чашки и почувствовал, как по телу разливается тепло. Они сели играть в сёги. Сайто играл хорошо, но чересчур прямолинейно. Проигрывая, он смешно морщил нос, крутил головой, а потом улыбался легкой застенчивой улыбкой. "Еще партию, Окита-сан?" Они оживили погасшую было жаровню, и в комнате стало уютно почти по-домашнему, и подавленное настроение Соджи рассеялось. Он рассказывал забавные истории, а Сайто тихо посмеивался, поглаживая себя по подбородку. - Привык не бриться, - пояснил он. - Даже бороду когда-то думал отпустить. "Когда-то" прозвучало забавно - Сайто был всего на полгода старше самого Соджи. - Станете важным даймё - непременно нужно отпустить, Сайто-сан, - нарочито серьезно сказал Соджи. - Непременно. Какой же даймё без бороды? Сайто засмеялся - впервые Соджи видел его смеющимся. Тут в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату ввалился Харада Саноскэ - командир десятого отряда, отличный копейщик, пьяница, ругатель и грубиян, и вместе с тем душевнейший и храбрейший товарищ. Сейчас Харада только вернулся с патрулирования, был трезв и зол как демон. - Что за день! - начал Харада без всякого приветствия, даже не потрудившись закрыть дверь. - Присаживайтесь, прошу вас, Харада-сан, - в голосе Сайто не было показного радушия, но чувствовалось, что гостю он рад совершенно искренне. - Стали убирать труп, она вдруг схватилась и прочь со всех ног. Думали, испугалась, а она на мост и с него... там течение, выловили черт знает где... Соджи похолодел, вспомнив актера и то, что тот говорил. Дальше Харада пустился перечислять все большие и мелкие происшествия, свалившиеся на голову его и его отряда во время патрулирования города. По спокойному и сочувствующему лицу Сайто Соджи понял, что командир третьего уже привык к таким излияниям Харады. - Потом какие-то... (Харада упротребил крепкое словцо) пытались обобрать торговца шелком. Совсем как при прежнем командире, не к ночи будь он помянут... И этот Серидзаву вспомнил, почти без удивления подумал Соджи. И спросил, почти не надеясь услышать иное, чем то, что уже зналось где-то в глубине: - А с моста-то кто прыгнул, Харада-сан? - Та девка, которая собиралась бежать вместе с этим... забыл как его, с дезертиром. Любила его, видать. Жалко, молоденькая совсем. Соджи прикрыл глаза. "Любила". А он умеет только убивать. В открытую дверь влетел ветер. Соджи снова услышал тонкий и свежий аромат персиковых цветов и снова почувствовал в груди противную стесняющую дыхание щекотку. - Весенний ветер, - пробормотал он, кашляя.