"В самом пекле бессмысленных лет..."

Швейцария, 1867г Ирен Це не твоя земля І не твоя любов ("Океан Ельзи") А горы вокруг молчали. Ирен перепробовала уже все - напевать вспомнившуюся песенку, которую они пели в пансионе, болтать с веселым румянощеким и крутоусым возницей, приветствовать улыбкой каждый выкатывающийся из-за холма поселок или деревеньку. Тщетно. Горные пики, черно-белые, туманные сейчас, немо возвышались за круглыми покатыми холмами, и не было того приветственного гудения, не слышимого никем, но для Ирен тем не менее столь же явственного, как теплое молоко и мягкий серый деревенский хлеб, которое она ела сегодня утром на завтрак в маленькой придорожной гостинице. Горы отказывались говорить с ней. Лоран собирался в далекое путешествие - на сей раз он отправлялся сам, хотя одному из основных пайщиков большой торговой компании было совершенно не обязательно плыть на другой конец света. Однако остальные компаньоны были люди пожилые, степенные и на подъем тяжелые. Да и прошлое морского офицера иной раз отзывалось ностальгией - Лоран со слегка преувеличенной меланхолической тоской в голосе говорил жене, что слух его страдает без скрипа мачт, гудения парусов под ветром и плеска волны в скулу корабля. Ирен в ответ шутила, что мачты и паруса вряд ли страдают ответной ностальгией по лейтенанту Перье. Теперь Лоран собирался плыть в Китай, откуда ему надо было отправиться ненадолго в Японию - у его компании что-то не ладилось с поставками оружия клану Сацума. "Твоим соотечественникам нельзя верить", - говорил Лоран. "Только в отношениях с круглоглазыми варварами", - поддевала в ответ Ирен. Лоран делал скорбную мину, не портившую, впрочем, его красивого лица, и возводил очи горе. "Ну, что ж, мадам Перье, вы остры на язык, зато мне с вами не скучно", - говорил он. И это звучало так, будто ее награждали орденом Почетного легиона. Теперь Лоран был занят сборами, улаживанием тысячи и одного неотложного дела, и Ирен почувствовала себя одиноко. Чтобы развеяться, она решила съездить в маленький швейцарский городок, где поселились после ее замужества мать с отцом. Они не одобрили Лорана Перье. Отец расспросил было о его службе, о компании - и легкомысленные, пересыпаемые истинно галльскими шуточками ответы ему не понравились. Мама почти все время молчала и отводила взгляд. "Ты не вытянешь, - сказала она как-то раз Ирен. - Будешь тянуть-тянуть и в конце концов проклянешь тот день, когда решилась выйти замуж". Ирен не понимала, что в ее выборе не устраивает маму: Лоран был честен - настолько, насколько вообще мог быть честным коммерсант, - добр, образован и достаточно умен. Он любил ее. Была в нем, пожалуй, излишняя приземленность в сочетании с излишним же легкомыслием, может быть, именно это не нравилось маме. Но, в конце концов, не всем же быть мечтателями и мыслителями, как папа. Кроме всего, Ирен любовалась Лораном, как картиной в музее, в его красоте было что-то возвышенное. И вот прошло три года. Ирен не желала признаваться себе, но за три года жизнь ее словно опустела, и даже красота Лорана перестала казаться возвышенной, а напоминала теперь олеографические открытки с видами, какие небогатые путешественники покупают во множестве и рассылают всем родным и знакомым. Брак, он как корзина роз - постепенно увядает, сказала она себе недавно. И смирилась с этим без горечи. Им с Лораном было по-прежнему легко вместе, он занимался коммерцией, она изучала медицину под руководством доктора Джастина Локвуда, друга Лорана. Теперь Джастин должен был уехать вместе с Лораном, но заверил, что Ирен не останется без руководства - он написал письмо своему старому учителю, голландцу, и тот с радостью согласился взять шефство над женой друга своего ученика. По крайней мере, я буду занята, в сотый раз сказала себе Ирен. Праздные богатые молодые женщины вызывали у нее холодное брезгливое отвращение. И вот теперь Ирен решила навестить родителей, прежде чем провожать Лорана и ехать затем в Голландию. Она смутно надеялась на места, что так хорошо запомнились с тех ее детских лет, которые Доннелы провели в Швейцарии, и со времени пребывания в пансионе; надеялась, что те самые горы и темные высокие ели вернут ей полноту жизни, душевное равновесие и покой. Но горы теперь молчали, и на душе полнее и спокойнее не становилось. *** Первая радость от встречи уже отхлынула; после обеда, за которым не умолкали разговоры и расспросы, отец удалился в свой кабинет, а Ирен и мама вышли пройтись. Майский легкий ветерок доносил запахи луговых цветов и трав, шевелил ленту на шляпке Ирен, выбил прядку волос из маминой прически - и Ирен впервые заметила, что прядка словно инеем подернута. Мама стареет, подумала она, опустив голову и старательно рассматривая пыльную деревенскую улочку у себя под ногами. - А почему ты не едешь с Лораном? - вдруг спросила мама. - Он вполне способен поехать без меня, он уже большой мальчик, - отшутилась Ирен. Но мама на шутку не поддалась. - Мы вообще способны на многое, - ответила она. - Жить среди диких зверей, питаться падалью на необитаемом острове, выжить в одиночном каменном мешке. И твой папа никогда не был маленьким мальчиком и вполне способен был поехать сам и в Африку, и в Индию, и в Японию, не так ли? Но если вы можете быть врозь, зачем тогда вы?.. - она не договорила, перебив себя: - Или есть... серьезные препятствия? - Я не собираюсь пока заводить детей, если ты об этом, - принужденно засмеялась Ирен. Ее размягченное встречей настроение ушло, и сейчас она ощутила привычную за последние три года внутреннюю твердость, которая порой так раздражала ее мужа. - Лоран считает, нам пока стоит пожить для себя, а ему - прочнее встать на ноги, прежде чем заводить ребенка. Мама поправила теплую вязаную шаль на плечах и низко склонила голову, так что Ирен теперь не видела выражения ее лица. - Конечно... это дело ваше. Если есть выбор... - проговорила она едва слышно. Ирен закусила губу - зачем мама вообще говорит об этом? Конечно, у нее-то выбора не было, у них с отцом своих детей нет, вот и пришлось взять сироту-инородку... Наверное, теперь жалеет. - Я жалею, что позволила тебе уехать тогда из Японии, - сказала вдруг мама. - Я так тебе мешала? - Ирен спросила это почти со злостью. - Напротив, - не замечая ее тона, мягко и ласково сказала мама. - Ты ухаживала за мной, ты привела того милого молодого доктора Локвуда, он мне очень помог. Мои пальцы двигаются, - мама, будто иллюстрируя свои слова, плотнее закуталась в шаль, и пальцы в тонких серых перчатках сжали ее края. - Я могу держать ложку и даже завязывать шнурки на ботинках, но... - Но играть presto из 14-й сонаты Бетховена ты не можешь, - холодно продолжила Ирен. - И теперь обвиняешь меня. Конечно, я ведь наполовину японка, а усадьбу подожгли японцы... - Ирен!!.. - Прости... - Господи, это ты, ты прости, моя девочка! - мама вскинулась как-то по-птичьи, и шаль за ее спиной взлетела под ветром, будто серые крылья. - Я только хотела сказать, что и без того страшно задолжала тебе - за ту радость, за то счастье, которое ты мне... нам с папой дарила. И я... я несостоятельный должник, я вижу, что тебе... и ничем, ничем не могу помочь... Она неожиданно опустила голову и заплакала - тихо, мелко по-старушечьи дрожа, потом суетливо достала из-за обшлага платочек и поспешно утерла слезы. - Идем домой, Бланш обещала приготовить сегодня ревеневый пирог со сливками, - сказала она почти спокойно. Ирен казалось, что она вдруг окаменела. Лишь с большим усилием она заставила себя двинуться. И только когда она подходили к дому, она обняла маму за плечи, уткнулась в ее серую шаль - и словно не было прошедших лет, и словно она снова была маленькой девочкой, выплакивающей свое детское горе. А одновременно с тем она ясно, как наяву, ощутила, как ее лицо прижимается не к мягкой шерсти маминой шали, а к простому темному хлопку косодэ, и она плачет, плачет отчаянно, вот так же - и тяжесть будто отпускает ее на волю. А ладонь - не нежная, белая и прохладная мамина ладонь, привыкшая к клавишам фортепиано, и не серая замша печатки, как сейчас, а смуглая, жесткая рука, успевшая привыкнуть к рукояти меча, - осторожно гладит ее по плечам. *** Лоран был изумлен до крайности, когда Ирен категорично заявила, что отправится с ним. А потом ее ждала еще одна неожиданность - Лоран вообразил, что она решила ехать лишь для того, чтобы не расставаться с доктором Джастином Локвудом. Ирен стоило больших усилий убедить его, что она желает побывать в Японии, а не в обществе доктора Локвуда. - Я женился не на женщине, а на каком-то самурайском мече, - воскликнул Лоран полным отчаяния голосом, поняв, что решение Ирен ехать с ним тверже гранита. - Если вас волновало мое происхождение, мсье Перье, об этом следовало думать до свадьбы, - ледяным тоном ответила Ирен. - Самураи к моему происхождению отношения не имеют. *** Япония, Киото, 1867г Сайто Зиму он вообще не очень любил. Особенно зимнюю ночь, напоминавшую всегда черную без единой отметины кошку с желтоватыми лунными глазами. Его третий отряд возвращался из патруля, и Сайто Хаджиме старался думать о том, что вот уж совсем скоро он придет в казармы, прикажет подать чаю... Можно будет расслабиться и если повезет - поиграть в сёги. Если будет с кем. Окита Соджи выглядит все более нездоровым, но на вопросы о самочувствии чаще отшучивается, а в остальных случаях отмалчивается. И все чаще уходит куда-то один - и днем, и ночью. Особенно изменился он после сэппуку Яманами. Сайто заметил, что с тех пор улыбка стала для Окиты словно бы щитом, за которым он прятался. Кошка во всяких затруднительных случая спешит начать умываться, так и Окита спешил улыбнуться или отшутиться. Чтобы смех сгладил, слизал все беспокоящее, как морская волна слизывает острые песчинки. Иногда Сайто думал, есть ли у Окиты женщина. Мысль о том, что Окита может завести себе женщину, немного раздражала - он не ревновал, нет, просто считал, что вряд ли найдется такая, которая способна будет оценить его друга в полной мере. Засохшее дерево В пору цветения вишен Холма не украсит Это стихотворение Окита прочел во время одной из попоек в Шимабаре, куда отправились сразу несколько офицеров Шинсенгуми. Неугомонный Харада пристал к Оките с вопросом, когда уже тот заведет себе постоянную пассию. У самого Харады пассий было много - и всех он считал постоянными. Окита тогда улыбнулся по своему обыкновению, вот только улыбка вышла какой-то жалостной. Лишь случайно Сайто узнал, что у капитана первого отряда было недавно что-то вроде романа с дочерью врача, к которому его чуть ли не в приказном порядке отправили Кондо и Хиджиката. Все оборвалось в один совсем не прекрасный день, когда на Соджи и девушку напали сразу несколько ронинов из Хиго, у которых был зуб на Шинсенгуми еще со времен рейда в Икеда-я. Все окончилось хорошо - Окита убил двоих, а остальные сбежали. Но на девушку это произвело слишком уж сильное впечатление и после того она стала всячески избегать встреч с Окитой. Та попойка... Сайто замедлил шаг, припоминая - было там что-то нехорошее, что в его сознании почему-то связывалось с цепочкой загадочных смертей, которая тянулась еще с ранней осени. Смертей в городе было много, этим не удивишь никого, но вот эти - о них соглядатаи сообщали с каким-то суеверным ужасом. А между тем всего десяток мертвецов за два месяца, десять, не пятьдесят же. Все убитые - молодые люди в расцвете сил, разного положения - торговцы, ронин, двое самураев из Мито и Айзу. Никак не связаны между собой. У всех аккуратно надрезано горло - острым тонким ножом, кровавые потеки на груди, кровь вокруг - словно нарочно старались оставить как можно больше крови. У всех одежда в беспорядке, будто их либо раздевали, либо наоборот одевали, у всех на лицах - выражение ужаса и крайнего изумления. Ямадзаки, их лучший соглядатай, был хорошо знаком с медициной; осматривая трупы, он обратил внимание на еще одну странность - в двух точках, непосредственно над шейной жилой края надреза были словно чуть рваными. Словно надрез делался уже поверх каких-то других, колотых ран, нанесенных непосредственно в шейную жилу. На той попойке зашла речь об оборотнях, и одна из девиц, прибывшая чуть позже других, стала говорить о бакэмоно, о тануки и их проделках, о лисах тут, в Японии и в соседнем Китае. Говорила она хорошо, и все слушали ее с интересом. Помнится, Иноуэ-сан рассказал что-то смешное о каппа и о тануки, которые сушат свой мех при лунном свете. Все смеялись, а девушка-рассказчица лишь чуть улыбнулась. Она сидела рядом с ним, Сайто, и вдруг сказала, что все люди носят в себе природу оборотня. "Разве не замечали вы, что порой человек похож на животное?" Все тогда зашумели, и кажется, тот же Иноуэ сказал, что Кондо-сэнсэй похож на льва. А рассказчица, почтительно извинившись, ответила, что ей кажется - Кондо-сэнсэй схож с быком. Тогда Сайто подумал, что это очень точно подмечено - прямолинейный, честный Кондо сродни быку, а уж если он бросался в бой, глаза его, казалось, наливались кровью. Сайто вспомнил Икеда-я - когда они вместе со вторым отрядом Хиджикаты ворвались в гостиницу, Кондо возвышался среди побоища, крови, стонов и отрубленных рук, его одежда была все в кровавых брызгах, ноздри воинственно раздувались и вместе с тяжелым дыханием вырывался, казалось, низкий бычий рев - особенно когда он вновь бросился на оставшихся врагов. "А вот уважаемый Хиджиката-сама, - продолжала девица-рассказчица, - словно красивый белый волк. Волк-одиночка". И снова Сайто подумал, что она права. Но вдруг ему подумалось и о совершенно другом - он не представлял, откуда эта девица могла так хорошо знать командира отряда и его заместителя. Конечно, и Кондо, и Хиджиката не обделяли вниманием дев веселья, но обычно они ходили в хорошо известные, проверенные дома и знались с хорошо знакомыми женщинами. Сайто, бросая короткие взгляды исподтишка, внимательно осмотрел девицу: молоденькая и свеженькая, как и остальные - и одновременно с тем что-то в ее облике безошибочно подсказывало, что лет ей больше, нежели остальным. Возможно, намного больше. И прическа, и одежда ее носили следы изящной небрежности - волосы уложены в простой узел и убраны простым гребнем, несколько тонких прядок выбились из прически, будто она только поднялась с ложа. И одежда в чуть приметном беспорядке, бант на поясе слегка распустился. Все движения полны изящества, и Сайто казалось, каждый жест ее сопровождался едва слышным позваниванием - будто обледеневшие веточки перестукивались в морозной ночи. Когда девица назвала Хиджикату волком, Окита, сидевший напротив, вздрогнул и очень пристально посмотрел на нее. И поспешно поднял чашечку с сакэ, которое ему наливала молоденькая ойран. Сайто видел, что этой девушке очень нравился Окита, но тот относился к таю с оттенком покровительства и не более того. "А вы, Окита-сан, похожи на феникса", - сказала рассказчица. Девица, сидящая рядом с Окитой, возмущенно взглянула на соперницу, но та и бровью не повела.И вот тогда-то Окита прочел стихотворение про засохшее дерево, а потом сказал, что феникс - птица конечно диковинная, и он польщен таким сравнением, но вот только птицы такой никто никогда не видел, и неизвестно, есть ли она на самом деле. "А я? Что вы скажете обо мне?" - неожиданно для себя спросил Сайто. "А вы, Сайто-сама, - кот!" - вдруг выпалила ойран, сидевшая рядом с Окитой, и покраснела так, что даже под белилами было заметно. Все вокруг оживились и стали говорить, что она попала в цель, почти не целясь. Сайто повернул голову к своей соседке-рассказчице и успел заметить острый огонек ярости в ее глазах. И даже показалось ему, что зрачки девицы стали вертикальны, как у хищника или как у змеи. Но продолжалось это какую-то долю мгновения, и даже сам Сайто не мог бы с уверенностью сказать потом, видел ли он что-либо. "Берегись, сестричка, накличешь беду, - с легкой улыбкой сказала рассказчица. И прибавила, помолчав: - Я, глупая, и так тут понарассказала о бакэмоно". Тогда он подумал, что это просто ревность, нередкая среди таких женщин. Но молоденькая ойран погибла через неделю, в приступе безумия ее зарезал гость, которого потом тоже нашли мертвым - с тем самым надрезом на горле... Они было начали доискиваться о загадочных убийствах, но тут возникли более насущные заботы - а затем наступил одиннадцатый месяц, и выл пронизывающий осенний ветер на перекрестке Абура-но Коджи(1), выл ветер, свистел и трепал одежды на убитых. "Поделом", - мимоходом бросил тогда Окита, отработанным движением обтирая кровь с меча. В его голосе была непривычная злость. Словно с Ито и его людьми, остывавшими сейчас под холодным осенним ветром, у него были какие-то особые счеты. "Если бы не Ито, Яманами-сан мог бы быть жив", - сквозь зубы пробормотал Окита в ответ на вопросительный взгляд Хаджиме. ...Ночь сгустилась и стих ветер, и тучи закрыли луну и звезды. Черная кошка закрыла глаза, подумал Сайто и прибавил шагу. Пошел снег - крупный, хлопьями с полладони. Сайто был не склонен к мечтательности, а стихи писать даже не пытался, но и его заворожило это зрелище. Как хорошо, должно быть, сейчас сидеть у жаровни, неспеша тянуть чай и передвигать фишки на доске. И мысли текут так неспешно и так... мирно. Но, доложив об окончании патрулирования, он узнал, что капитан первого отряда отсутствует. В голосе разведчика Оиши, который сообщил об этом, не было беспокойства - Окита Соджи считался лучшим мечником во всем отряде, и никому не пришло бы в голову беспокоиться за него. Но Сайто, постояв несколько мгновений напротив дверей в комнату капитана первого, решил вернуться в город и еще пройтись. Странное чувство звало его прочь от казарм, от тепла и уюта в снежную ночь и на пустынные улицы. На одном из перекрестков показалась женщина - молодая и пригожая, и странно легко одетая для этого времени года. Она шла, укрываясь бело-синим зонтиком, переступая мелкими шажками, словно танцуя. Показалось, вокруг нее, укутывая танцующую фигурку, плывет облачко морозного воздуха, выстуживающее все, мимо чего проходила красавица. Но словно кто-то силой отвел от нее взгляд Сайто, когда он попытался рассмотреть ночную прохожую. А когда Хаджиме справился с собой, красавицы уже не было - осталось только ощущение звенящего холода. Погода как раз для Снежной госпожи и ей подобных - снежинки закружились в танце, заплясали в свете фонаря. Сайто перешел мост и углубился в лабиринт узеньких улочек. Улочки были пусты и темны. Снег густел; почему-то подумалось, что на таком снегу хорошо видны следы и хорошо заметна кровь. Хаджиме почти не удивился, услышав металлический отзвук - тень отзвука. На таком снегу хорошо видны следы и кровь, снова подумал он на бегу. И темные одежды тоже хорошо видны на таком снегу - пять трупов пятью холмиками чернели на уже побеленной снегом мостовой. Пять свежих трупов, и более никого. Сайто заоглядывался, пытаясь при свете своего фонаря понять, кто убит и где убийцы, и тут его почти подбросил на месте кошачий утробный вой. Черный кот, желтоглазый как зимняя лунная ночь, появился из какого-то закоулка, будто соткался из тьмы. Он заурчал, лизнул пару раз пропитанный свежей кровью снег и взглянул на Сайто. И вдруг бросился к темнеющему проулку. Только тут Сайто заметил следы, ведущие прочь от трупов - и пятна крови в такт этим следам. Кот бежал впереди, словно охотничий пес, пущенный по следам дичи, и Сайто бежал за ним - и в конце проулка он нашел... Окита сидел у забора, а над ним склонилась женщина - странно легко одетая для зимы. Та самая. И звенели вокруг ледяные звоночки, когда она медленно, страшно медленно потянулась губами к губам Окиты. - Йааууууу! - раздался грозный вой. Черный кот разинул пасть, показавшуюся Сайто алой как кровь, и угрожающе орал. Женщина обернулась, и Хаджиме узнал в ней ту самую девицу из веселого дома. Сейчас он мог поклясться, что глаза ее вспыхнули яростным желтым огнем, который перерезала змеиная вертикаль зрачка. Не думая, не рассуждая, Сайто выхватил меч и кинулся к ней, но женщина легким танцующим движением отшатнулась прочь от сидящего Окиты, словно ее отнесло ветром - и пропала в переулочке. Когда Сайто влетел туда, женщины уже не было. Не было и следов на снегу, хотя гэта на босу ногу, как это принято у таю и гейш, Сайто разглядел хорошо. - Окита-кун... Соджи! Соджи!.. - он видел кровь на лице Окиты, он поспешно осматривал, ощупывал друга, стараясь понять, не ранен ли тот. На мгновение ему показалось, что земля вздрогнула, качнулась под ногами, будто началось землетрясение. - Зимой встречи с нечистью происходят редко, - с трудом переводя дух, словно просыпаясь после кошмара, заговорил вдруг Окита, к которому возвращалась его природная жизнерадостность. - Нам повезло - сразу двое оборотней, - отозвался Сайто, пытаясь подделаться под шутливый тон Окиты. - Пошли. *** ...Желтые кошачьи глаза внимательно провожали двоих людей. Держась позади, он сопроводил их до казарм, скользнул, пользуясь темнотой, за ними во двор и следил за двоими до того, как они скрылись в одной из комнат. Кот прекрасно знал - будут отогреваться, потом будут играть в сёги, Окита станет шутить и неразговорчивый обычно противник по игре оттает и словно обретет дар речи. Его человеческий двойник - странно наблюдать за ним со стороны. *** Китай, Шанхай, 1867г Ирен … Она плыла под толстым слоем льда. Этот лед был зеркалом, отражающим каждое ее движение. И одновременно совершенно непостижимым образом лед был прозрачным – сквозь него видны были люди, дома, река и дорога. Люди ходили по льду, словно его не было вовсе. А она смотрела и смотрела на них снизу, недоступная им, ими не замечаемая. Вот она увидела человека, словно вжавшегося в лед с той, земной стороны. Его лицо искажалось толщей льда, черты невозможно было разглядеть. Только с удивительной четкостью она видела его глаза, темные, со странным сурово-нежным выражением. И вдруг оказалось – это не она, а он был под водой, он задыхался подо льдом, безуспешно пытаясь глотнуть воздуха. Она старалась пробиться к нему, разбить лед, колотилась о непроницаемую ледяную корку, которая вдруг разом потеряла свою прозрачность и стала просто зеркалом, которое сухим шелестящим голосом шептало ей слова на непонятном языке. А она в отчаянии беспомощно застыла перед этим зеркалом и… … проснулась с мокрым от слез лицом. Ей показалось, что земля содрогнулась - будто двинулись какие-то громадные, скрытые в тверди земной механизмы, двинулись и с натугой закрутились. Но скоро все движение их снова стало скрытым и неслышным. Ирен выглянула в окно - уже занимался рассвет. Она потормошила сладко спавшего мужа. - Лоран, когда мы поедем в Японию?