Наши красные души

Мир остался где-то позади. Шелест шин по грунтовой дороге, мелькающие пейзажи гористой местности, рвущийся в открытые окна сухой, горячий ветер – такой не освежает, не холодит, как положено, покрытое испариной тело, только царапается, кусается, смеется в лицо, обжигая дыханием. Приемник, хоть Джейн и вернул его к жизни, почти бесполезен – радиоволны вдали от цивилизации поймать нелегко. Сквозь сухой треск из динамиков временами прорезается нечто знакомое: тревожная мелодия струнных, высокие голоса хора. Сплетенные меж собою звуки, их волнующий танец рождает, создает, вытачивает в душе неясные образы, леденит кровь, обещает что-то… знать бы, что. «Бах, "Страсти по Матфею", ария альта номер 47 "Сжалься"», – узнает Джейн. Апостол Петр молит Христа о прощении за свое троекратное предательство. Восхитительное соло скрипки. Если закрыть глаза, можно увидеть, как трепещут струны под уверенным, но нежным натиском смычка; он действует, словно умелый, искушенный любовник – грациозно, плавно, со знанием дела. Строгость произведений Баха подкупает многих, и даже лютый зверь с душою черной, как сама тьма, не остался равнодушным, и долгими вечерами в доме Розалинды Харкер, расслабившись в кресле, он наблюдал, как из-под пальцев слепой женщины рождались звуки, как отзывались клавиши фортепиано на ее легкие прикосновения. Он упивался этими моментами? Быть может, обретал в них душевный покой? – кто знает. А после шел, резал женщин, умерщвлял, отнимал жизнь, выпуская им внутренности острием заточенного ножа, вспарывал плоть холодным металлом, рисовал на стенах еще теплой кровью свой зловещий фирменный знак. «Сжалься надо мною» – умоляют струнные. Вместе с согбенной фигурой Петра они всхлипывают, льют горькие слезы, вторят ему. – «Сжалься, ибо раскаиваюсь я в свершенных злодеяниях». И Христос простил своего апостола. Но Кровавому Джону не будет прощения. Он играет судьбами людей, маскируя свой крамольный интерес такими высокими понятиями как «дружба», «любовь». Вербует слабых, сломленных, дает им то, в чем нуждаются, требуя взамен верности, преданности, повиновения. С кем-то даже спит – соблазненные женщины, что видели они в этом монстре? Спасение? Надежду? Ребекка, Розалинда,… Лорелея. Та, что трепетала и в его руках. Джейн отчетливо помнил ее бесстыдно раскинутые ноги, нежное, влажное лоно, налитые кровью, приоткрытые в манящем обещании тягучей сладости нижние губы. Эта голая женщина на его доселе одинокой кровати в мотеле, ее взмокшие горячие ягодицы, которые он сжимал своими руками. Тесно переплетенные тела, путающиеся в сбитых, пропитанных их потом простынях, срывающиеся с губ стоны, обжигающее дыхание, бесконечные, настойчивые ласки Лорелеи. Только тогда Джейн понял, как отчаянно, невыносимо ему не хватало все эти годы подобной близости, теплой женщины рядом, этих мгновений растекающейся по телу истомы. Той ночью они сделали это дважды, а после, вымотанный, лишенный последних сил он провалился в сон, долгий, крепкий, целительный. Когда это случилось, он не думал, не позволял себе думать, кто подослал ее. Делал, что должно, забыв обо всем, об извечной боли, о непроглядной, бесконечной тоске его темной, раздираемой демонами души, о жгучем, иссушивающим сердце чувстве вины. На несколько часов одиночество нехотя, со скрипом, но отступило, и Джейн нырнул в бурлящую пучину, в бездну, где нет сожаления, нет тьмы, а только бьющаяся в его руках женщина, ее колышущаяся в такт их ритмичным движениям грудь, такая мягкая, нежная, с налитыми отвердевшими сосками. Бархатная, солоновато-горькая на вкус кожа, и стойкий запах секса, пеленой повисший в номере. Наутро Патрик был слишком размякшим и несобранным – эта такая по-домашнему уютная картина расслабила его: женщина в мужской рубашке на голое тело готовит завтрак, ее стройные смуглые ноги, скрытая за тканью упругая попка, которую Джейн еще помнит на ощупь. Дразнящие ароматы его любимой яичницы растекаются в воздухе, сводит от голода урчащий желудок. Когда он что-то ел в последний раз? А как давно никто не готовил для него! Как было все непривычно, и в то же время смутно знакомо – там, в прошлой жизни, эти простые человеческие радости еще были ему доступны. Когда она открылась ему, назвав своего повелителя – Кровавого Джона, Джейн на секунду ощутил неприятный укол. Но он знал, кто она, знал с самого начала, и это признание не стало для него сюрпризом. Заперев за Лорелеей дверь, он улыбнулся, победно, ликующе. Но после пришло опустошение. Стало противно, хотелось долго, часами отмокать в душе, лишь бы смыть с себя следы сладостных, но грязных прикосновений женщины из прошлой ночи. Однако вопреки его желанию воспоминания всплывали в памяти, картинки их страстного дуэта вставали перед глазами, и Патрику пришлось несколько раз самостоятельно, с помощью собственных рук снимать возбуждение под теплыми, упругими струями душа. Он ненавидел себя за это. Хотелось забыть, вырвать из памяти все события ушедшей ночи. От одной мысли о том, что он разделил эту женщину со своим злейшим врагом, кровавым зверем, истребившим его семью, ему становилось нестерпимо тошно. Богатое воображение рисовало мерзкие, отвратительные сцены: вот Джон овладевает ею, сводит с ума своими ласками, дарит бесчисленные оргазмы… Несколько раз, склонившись над унитазом, Патрик содрогался от рвотных спазмов, и уже совсем неаппетитные остатки яичницы покидали его желудок. С тех пор пролетели месяцы, и вот любовница Кровавого Джона снова рядом с ним, в этом автомобиле, и Патрику хочется надеяться, что это он, а не она сейчас ведет свою игру. Хочется думать, что его слова, что фотография погибшей Миранды и высеченное ею на бетонном полу имя «Рой» хоть как-то смогут ослабить влияние монстра на душу Лорелеи. Синий «Седан» сворачивает у конца дороги. Ветер треплет высветленные дешевой краской волосы, точеный профиль Мартинс по левую руку от Джейна выражает спокойствие и решимость. Должно быть, она выплеснула всю ярость еще в номере мотеля, нанося удар за ударом по скрюченному, беспомощно лежащему на полу Патрику. Лорелея отчаянно пинала его ногами, совсем по-девчачьи лупила руками в исступленной злобе. Почуяв предательство, она, еще недавно рассуждавшая о собственной неуязвимости, с удивлением узнала растущее знакомое чувство в груди – горькую обиду. Джейн непроизвольно поморщился, вспоминая, в каком неприятном и довольно постыдном положении оказался совсем недавно. Все чертово радио, его ошибка, хотя… Эта вспышка заставила Мартинс в гневе выплюнуть слова, которые в иное время она предпочла бы оставить при себе. Теперь у Патрика было преимущество. Он знал: Кровавый Джон – кто-то из тех, кто знаком ему лично. И это большой шаг вперед. Теперь чудище потеряло свой искусственно созданный налет мистификации, исчезла эфемерность, ведь Джон получил человеческое лицо. Пусть пока и не ясно, чье оно, но это точно человек, из плоти и крови, не призрак, не неуловимый невидимка. Джейн знает его, он встречал своего врага лицом к лицу. Они въехали в лес, и тот встретил незваных гостей треском, шелестом, стрекотней. На секунду почудилось Патрику, будто лес этот волшебный, как из старой детской книги сказок, и сейчас с пожелтевших, потрепанных страниц в их мир сойдут мифические существа. Закачаются на раскидистых ветвях русалки с длинными рыбьими хвостами и девичьими упругими грудями, заблестит всеми цветами радуги их переливчатая чешуя во вспыхнувших лучах июньского солнца. Большеглазые остроухие эльфы в воздушных нарядах покажутся из-за дикого куста с цветущими дивными лозами роз, а бородатые лепреконы будут жадно пересчитывать свои бесчисленные запасы сияющих золотых монет. Но ничего такого, конечно, не произошло. Наваждение схлынуло так же внезапно, как и появилось. «Это все жара, будь она неладна» – подумалось Джейну. Звуки природы наполнили мир, приемник совсем затих, и Лорелея раздраженно отключила его. Благословенное дыхание прохлады в тени раскидистых деревьев, короткая дорога, покрытая щебенкой, сквозь которую пробивается какая-то неизвестная пахучая зеленая трава. Чуть выше в гору – небольшой двухэтажный дом, рядом, под навесом – темно-бордовый внедорожник. Лорелея затормозила: – Иди вперед, вещи я захвачу. Он легко вбежал по заваленным иссушенными листьями ступеням. В нос ударил запах сырости, плесени, старины. Как и сказала Лорелея, ключ обнаружился под цветочным горшком. Маленький, самый обыкновенный, проржавелый, с прилипшими комочками земли. Наклонившись за ключом, Джейн почувствовал, как неприятно облепила рубашка потную, липкую спину. Первый месяц лета не щадил Калифорнию, и раскаленное марево поднималось над землей. Исступленный солнечный шар выжигал ее беспощадно, день за днем, неделя за неделей. Бисеринки пота на лбу, взмокшие волосы под соломенной ковбойской шляпой, след на переносице от солнечных очков. Джейн возится с замком. На зубах скрипят песчинки, впрочем, песок везде: на руках, на ногах, запутался в волосах на груди – надо думать, ночевать-то пришлось на пляже. Сейчас бы прохладный душ, да переодеться в свежий костюм, но нельзя, ведь он – заложник. Приходится соответствовать. Дверь отворилась, и Патрик вступил в затхлую, пыльную комнату с кружевами паутины по углам. Оглянулся, оценивая обстановку. – Добро пожаловать, – раздалось за спиной, и тихо щелкнул взведенный курок.