Улыбка

Я бросил ради тебя всё. Всё, чего я когда-то хотел добиться. Всё, к чему стремился. И не жалею. Иногда я думаю, что ненавижу тебя. Мне хочется махать катаной, рассекая твои волосы, в которые я так люблю зарываться пальцами, превращая твою смуглую кожу в кровавую бахрому. Чтобы забыть нежные прикосновения. Чтобы вернуться к прошлым догмам. Жить, чтобы убивать и воевать. Ночью смеяться в лицо Богу Луны Цукиёми, днём – Богине Солнца Аматерасу. Но моя жизнь без тебя – непроглядная тьма, будто глаза выжгли чёрным пламенем проклятого огня. Я боюсь этой связи, но ты рядом – аккуратно, но крепко сжимаешь мою ладонь в своей, когда мы несёмся прочь из деревни, в создание которой мы внесли самый большой вклад. Ты любишь её намного больше меня. Она часть твоей души. Твой дом. Уходя, я прошу только об одном: пусть они забудут меня, пусть считают предателем, пусть сотрут моё имя из архивов и документов, только пусть тебя помнят. Чтобы твоё волевое лицо в прямом смысле этого слова каменным взглядом взирало на нашу деревню. На твою Коноху. Мы уходим навсегда, чтобы умереть своей смертью, чтобы жить. Война ради мира, а не мир ради войны. Ты улыбаешься мне. И, последний раз оглядев скрывающиеся за листвой крыши домов, я понимаю, что счастлив. Потому что ты со мной. *** Прошло лет пять с того момента, как мы покинули Коноху. Пару раз мы навещали наше детище под видом торговцев или ещё кого-нибудь. Деревня процветала. Твой брат стал истинным Хокаге – суровым, но справедливым. В конце концов, мне уже практически всё равно. Мы живем в небольшом селении, где являемся единственными ниндзя, на которых и возлагаются все неприятности. Мне кажется, пара жителей из самых опытных, кому ещё посчастливилось видеть шиноби, догадываются, что мы не простые генины-чунины с заурядными способностями, да и мой Шаринган кто-то заметил. Но они продолжают тактично молчать. И я им благодарен. Сейчас ты помогаешь нашей пожилой соседке, у которой от постоянных дождей, не прекращавшихся всю последнюю неделю, сгнила и обрушилась крыша. Благо, Минатори-сан дома не было, но добрая часть её имущества сгинула. Она приятная женщина, часто угощает нас какой-нибудь вкусной ерундой и заботится о нас, как о сыновьях. Сегодня тучи ушли, дороги немного подсохли и робко выглянуло око Богини Аматерасу, согревая лучами нашу деревеньку. Я ожидаю тебя с минуты на минуту, увлечённо помешивая крем в миске. Вытирая пот с лица, запоздало замечаю, что руки все измазаны в сладкой смеси. И в этот момент входишь ты. Уверен, ты оценил. Ты подходишь ко мне и с напускной серьёзностью оглядываешь сиё художество. Задумчиво хмыкнув, резко наклоняешься ко мне и обрушиваешь град влажных поцелуев на моё лицо. Я судорожно ставлю на стол крем и вплетаю пальцы в твои чудесные волосы, бесстыдно пачкая их. Мы целуемся крепко и со знанием дела до темноты в глазах и звона в ушах. Только эта не та темнота, в которой я пребывал, будучи слепцом. Эта насквозь пронизана солнечными зайчиками и тёплой лаской. И от тебя теперь до одури пахнет ванилью. Я люблю ваниль. Поэтому я игриво чмокаю тебя в нос, и мы замираем; наши лица в паре сантиметров друг от друга, но мы удерживаем себя от действий, просто любуемся. Ты мной, а я тобой. Наше дыхание переплетается, как мгновения назад переплетались тела в судорожных объятиях. Кстати о запахах, что-то горелым запахло. Вот блин, торт. Быстро подскакиваю к духовке и вынимаю бисквитного красавца. Что ж, не так сильно и подгорел… Я беру миску с кремом и начинаю намазывать коржи. Ты подходишь сзади и мягко обнимаешь меня за талию. — Здорово, что ты у меня такой хозяйственный, — если бы не тот мягкий, домашний голос, которым ты это произнёс, я бы прибил тебя тут же, но я только откидываю голову тебе на плечо. И мне так тепло и хорошо, что хочется кричать от счастья. Боже, как хорошо! До чего же здорово! Так здорово, что впору потерять сознание. — Завари Гёкуро, — тихо прошу я. Не знаю, как бы я жил, если бы ты не ушёл со мной. Ты выдаешь своё любимое «хм» и ещё крепче обнимаешь меня. Мне вдруг вспоминается такое давнее, будто из прошлой жизни «не прижимайся». — Знаешь, как называется это гадство? Знаешь? — Знаю. — И как же? — Это называется любовь. *** Хаширама Сенджу умер двадцать девятого сентября своей смертью во сне. Его лицо выражало полнейшее удовлетворение. Глупая, счастливая улыбка, не заметная для взора обычного смертного, изысканно украшала его расслабленно спокойное лицо. Та самая, которую Мадара заметил первой. Учиха Мадара умер тридцатого сентября. Его нашли холодным октябрьским утром на полу в маленькой комнате заброшенного дома. В его руках была сжата записка с двумя короткими словами: «Я иду», а на губах навсегда застыла улыбка. Учиха Мадара умер счастливым. *** — Изуна, миленький мой, здоровый, живой! — Смею предположить, что все мы здесь умерли, — подал голос скучающий Хаширама. — Вот вечно ты всё портишь, Сенджу! Ненавижу тебя! – Изуна посмотрел сначала на меня, потом перевёл взор на Хашираму, усмехнулся и махнул на нас рукой. Мы практически одновременно повернулись на восток. Всходило солнце. И багряное око Богини Аматерасу указало нам дальнейший путь. Впереди нас что-то ожидало, но мы вместе, и это главное. Мы взялись за руки: справа Хаширама крепко сжимал мою ладонь, слева – Изуна, и мы сделали первый шаг вперёд с улыбками на освещённых блистательным светом лицах. Каждый сделанный шаг – это шаг вперёд.