Автограф на снегу

Между стеной и кроватью есть щель толщиной в палец, куда меня аккуратно как простынку и заправляет по ночам мое нежданное счастье. Распутывая цепкие и тяжелые руки-ноги, выбираюсь из своей щели. Оглядываюсь: на кровати, где я раньше мог спать при желании поперек, все пространство занял мой мальчик. Теперь даже в щелочку уже не вернуться, ну, может, на подушке немного места осталось... Субботнее утро – в квартире сонное царство, только полоумный жаворонок в моем лице, пытаясь свести шум к минимуму, тащит ноут на кухню. Тяжкая доля жаворонка в семье сов – ночью они хотят общаться, до полудня спят. Пока они не проснулись, тороплюсь насладиться часами тишины и редкого сейчас, но привычного когда-то одиночества. Прикрываю за собой двери – наступает мое время. Утренний кофе. Запретная сигарета. Устроиться на подоконнике и выдыхать в форточку дым. Потом придет кошка и сядет у меня в ногах. Мы с ней уважаем пространство друг друга, не лезем с ненужными прикосновениями. Терпеливый, полный укоризны взгляд мученицы на курящего натощак хозяина, ведь нужно немедленно бросать гробить свое здоровье и кормить ее, любимую. Блаженную тишину нарушает лишь легкая вибрация стен в такт богатырскому храпу из спальни, улыбаюсь – и этот человек уверен, что спит чутко и тихо. Суетливо прерываю залихватский свист чайника. Потревожить кого-нибудь из моих - значит испортить выходной день. Разбуженная сова в семь утра в субботу превращается в птицу Рух. Да и я останусь без своего одинокого утра, которое является дозой транквилизатора на весь день. Мне нужен всего лишь один спокойный час, и я смогу не вмешиваться в бесконечные склоки друг с другом моих самых любимых. Если повезет, и будет два тихих часа, тогда они могут даже подраться в моем присутствии, лишь бы на здоровье – разнимать не полезу. А четыре одиноких часа позволят мне не волноваться о бензопиле в руках дочери – не такая и тяжелая, не надорвется детка, она у меня крепенькая получилась. …до недавнего времени жил один и периодически гнал от себя мысль, что если со мной дома что-то случится, меня не скоро найдут. Сейчас, боюсь, в той же ситуации не сразу заметят. За какие-то особые грехи дети в лице дочери и сестры перебрались ко мне жить, а тут я с личной жизнью… Заварив кофе, отдернул плотную штору, чтобы привычно забраться на подоконник, и замер в изумлении. Самая моя любимая погода – осадки: туман, дождь, снег, лишь бы без ветра. В этом году глубокая середина зимы, а снега все не было. Я ненавидел пыльный морозный асфальт и высокое серое небо, с которого ничего не сыпалось. От сегодняшнего пейзажа ничего не ждал, и вдруг такой подарок – кружевной занавес. Белоснежная чистота и мягкие хлопья, густо планирующие в безветренном воздухе. Покой и умиротворение раннего утра. Сигарету не прикурил, кофе стал не нужен, я хотел туда. Так и стоял перед окном с мокнущим фильтром в губах и стынущей чашкой, когда на плечи легли руки. – Доброе утро! – шепот на ухо и мягкие сухие губы на шее. – Снова куришь натощак? Алёша, ты же обещал... – рука из-за спины отнимает сигарету. – Почему не спишь? – откидываю голову назад, безропотно прощаясь с дурной привычкой и с моим одиноким временем. – Будильник поставил, чтобы ты без меня не ушел гулять. Снег еще ночью начал идти, я знал, что ты обрадуешься. – И не разбудил посмотреть?! – В два часа ночи бежать за тобой на улицу? Мне и в семь утра в законный выходной то еще удовольствие откапывать тебя из сугроба. – То есть мы бежим? – не веря в легкость уговоров, робко спрашиваю и тяну джинсы из свалки на стуле. – У меня есть вариант тебя остановить? Шапку надень! Далась она ему! Терпеть не могу шапку. Без нее никому не приходит в голову ошибиться в моей принадлежности к не-прекрасной половине населения планеты. Стоит же надеть вполне мужской головной убор и начинается: «девушка позвольте», «девушка передайте». Очевидно, все самое мужественное сконцентрировано на моей макушке и прикрытие шапкой превращает меня в страшненькую ненакрашенную особь слабого пола, и тогда я не споря «позволяю» и «передаю». Снимая шапку, каждый раз поражаюсь способности волос одновременно быть прилизанными и стоять дыбом даже в хвосте. В общем, не люблю я сей аксессуар одежды... но сегодня не спорю – потом сниму и спрячу, сейчас главное вырваться из квартиры. На заднем дворе детского садика полотно снега почти не тронуто: цепочка кошачьих следов да узор птичьих лапок под рябиной. Это утро в два раза прекраснее того одинокого, которое Андрей своим пробуждением разрушил. Теперь это не мое время – оно наше! Никого, совсем никого вокруг, только снег и мы. Незаметно сунул шапку в карман. В волосах тает снег, запрокидываю голову и ловлю снежинки лицом. Восторг внутри меня рвется наружу и я, засовывая пальцы в рот свищу под укоризненным любимым взглядом. Он весь такой солидный в своем пальто, сдержанно-снисходительный ко впавшему в детство партнеру. Чувство, что меня выгуливают, требует решительных действий, и я с разбегу толкаю его в дерево. С веток рябины слетает ком снега за шиворот моего мальчика, а с него слетает спесь, и он несется за мной, смешно подхватив длинные полы, перепрыгивая через убогий дизайн детской площадки. Он такой неповоротливый, чем я и пользуюсь, уворачиваясь и забрасывая снежками. Так захотелось назад в детство: – Давай слепим снежную бабу? – кричу с безопасного расстояния. – Вот кому что, а тебе снова баба нужна! – он притворно сердится и, делая рывок, ловит меня. – Что я с ней делать буду? – разгребает заледеневшие сосульки длинных волос с лица и целует, по-взрослому, не прячась. Зарывается в карман моей куртки и достает шапку, пригвоздив строгим взглядом, напяливает почти на глаза. – За пивом пошлем или на кухню загоним... – покорный насильственной заботе шепчу я и с удовольствием тянусь за следующим поцелуем, в это раннее утро нас даже если увидят, примут за обычную гет-пару – я мелкий и в шапочке, будь она неладна. Выкручиваюсь из объятий и снова бросаю в него снегом, промахиваясь под снисходительным взглядом. Поскользнувшись, лечу в пушистый снег навзничь и, хохоча, рисую снежного ангела, скользя ногами и руками вокруг себя. Разрумянившийся сияющий мальчишка больше не корчит из себя взрослого. С гиком забрасывает меня сухой снежной пылью, а потом протягивает руку. Ловлю холодную покрасневшую ладонь и аккуратно поднимаюсь, чтобы не нарушить картинку. В обнимку рассматриваем результат: вполне приличный ангел получился, крупненький, правда, я даже не думал, что такой высокий. – Красиво... – Моя подпись под нашим утром! – сообщаю, гордый оставленным отпечатком на снегу. – Домой пошли, творец, ты ж до трусов мокрый! – Андрей окунул палец в снег и нарисовал нимб над моим ангелом. – Наш автограф. – Сначала в булочную, она уже открылась – девчонки порадуются свежей выпечке, – легкая тень пробегает по лицу моего мальчика. Не принимает моя дочь ориентацию папы и его выбор. С тех пор как Андрей у меня поселился, они воюют. Сестричка, любящим челночком мечется между нами тремя, протягивая ниточки взаимопонимания, натягивая, заставляя по чуть-чуть сближаться. – Ты похож на снежного человека, стой спокойно, я тебя почищу! – Андрей треплет меня в проеме дверей. Курочка-наседка: ему очень нравится обо мне заботиться, я не сопротивляюсь. На шум выползли сонные девчонки из детской. Обе в махровых пижамах: одна в зеленой, другая в малиновой. Девушка в зеленом мрачно шепчет сквозь зубы что-то про умственные способности и возраст, обращаясь только ко мне, и исчезает в детской, громко хлопнув дверью. Андрея она принципиально не замечает, а у меня падает настроение и опускаются руки – началось. Уже предвижу, как они сцепятся за завтраком, и поводом буду я. Уже читаю в его суженых от гнева глазах фразу «не смей так разговаривать с отцом», которую он пока сдерживает, но обязательно рявкнет, а дальше понесется... Самое сложное: не принять чью-либо сторону, поэтому мы с сестричкой будем жаться друг к другу под их перекрестным огнем и тихонько петь глупую песенку про ветер, который с моря дул. Мы всегда с сестричкой поем эту песенку, прикидываясь Швейцарией. Потом я обязательно улажу с каждым в отдельности утренний конфликт. Соглашусь с Андреем, что она ведет себя отвратительно, но вмешиваться ему не стоило, потому что он ничего кроме злобы не добился. Пойду в детскую и буду долго укачивать на коленях раскаявшуюся девочку эдак килограмм пятидесяти и с третьим размером груди. В тысячный раз повторю, что люблю ее больше всех на свете, но ей не стоит заставлять меня выбирать. И до вечера, а если повезет, то и на пару дней, в моем доме воцарится хрупкое перемирие. Я истинный хозяин в своем доме. Разогнал домочадцев по углам и свалился с температурой. Жалейте меня, любите, лечите и не заставляйте нервничать – это болеющему вредно. Согласен со всеми – не шестнадцать. Да, как первоклассник вывалялся в снегу, но ругать меня нельзя – страдаю. – Красавчик, пора кушать таблетку – открой ротик, – мой самый старший ребенок играет в доктора: кормит разрекламированными противовирусными. Сопротивляться бесполезно – он сильнее. – Бля, как же я хреново выгляжу, чтобы заслужить сомнительные комплименты и сюсюканье! Я не ем таблетки, я и без них выздоровею! Дай мне шанс, – пытаюсь похоронить себя под одеялом с головой. – Еще не ешь, а сейчас будешь, – он выуживает меня из пододеяльного гнезда и таки вталкивает таблетку. – Шикарно выглядишь, как всегда божественен. – У бога течет из носа, – недовольно шморгаю в ответ, получая в качестве поощрения поцелуй в лоб. А потом, когда меня снова накроет озноб и я свернусь клубочком под одеялом, чтобы сохранить тепло, он заберется ко мне, обнимет, прижмется, повторяя контуры тела, и станет греть, часто целуя затылок и плечи, и шептать что-то ласковое, щекоча ухо губами. Я буду впитывать его живое тепло и улыбаться нежным глупостям. Потом он развернет меня к себе, я начну ворчать, что-нибудь про то, какой я нездоровый и, возможно, жутко заразный, вытягиваясь в его сильных руках, разливаясь по его горячему телу, рядом с которым я не замерзну, а он ответит, что уже давно болен – болен мной… Осторожный стук и почти сразу же открывшаяся дверь заставит нас отпрянуть друг от друга. В комнату войдет дочь, я замру в горьком ожидании ее язвительных слов и грубых намеков, но у нее в руках чай и тарелка со вчерашними булочками и сыром, все это богатство она неловко поставит перед нами. Отдернет глаза от моего воспаленного температурного и благодарного взгляда, убегая из комнаты. А я счастлив – она поставила две дымящиеся чашки.