В чистом поле, в белом поле

Здесь было холодно, неудобно и неуютно, но судя по приближающимся с запада тучам, это место обещало стать хорошим укрытием хотя бы на время. Или до тех пор, пока его не найдут другие. Йен мысленно поблагодарил всех богов из старой книжки по истории за то, что он каким-то невероятным чудом умудрился сбежать аккурат за несколько часов до объявления, прихватив нож и проволоку из присланного подарка. Можно было бы и утянуть еще бинты, но он сообразил слишком поздно, уже за несколько сотен метров от Энобарии. Дистрикт 3 старательно доказывал своим юным жителям, что боги и высшие силы — это пережиток прошлого, достойный существовать лишь в книжках и лишь для ознакомления. Йен придерживался этой точки зрения, но несколько часов назад, он, ведомый неким нехорошим предчувствием, которое нельзя было назвать иначе, как высшей силой, забрал валявшиеся около посылки нож и проволоку и сбежал со всех ног, едва Энобария отошла. Он боялся её чуть ли не до смерти. Все эти острые зубы, суровый взгляд и вечное молчание, перемежающееся с периодическими резкими вскакиваниями и пробежками. Она вела себя как животное — как дикое, непредсказуемое и опасное животное. Три дня, проведенные бок о бок с чуть ли не самым опасным трибутов на Арене стали самым тяжелым испытанием в жизни Йена. По крайней мере, до объявления. Теперь его ожидало нечто намного, намного хуже. Хотя прожить лишние пару дней он был не против, за что опять мысленно отметил Шиву, Ра, Зевса и всех остальных, кого только мог вспомнить. Йен нашел убежище около небольшого озерца. Рядом были беспорядочно навалены камни, создавая несколько пещер. Он выбрал самую труднозаметную и целый день таскал туда камни, стараясь сделать её еще незаметнее, в попытках спасти свою жизнь. Хотя внутри было не так уж и безопасно — Йен все время опасался, что камни сверху обрушатся и задавят его. Но оставаться снаружи, открытым всем проходящим трибутам и переродкам — нет уже, извольте. Он слышал пять выстрелов за этот день. Пятеро трибутов уже убиты. «Хоть бы среди них не было Кайлы» На это было глупо рассчитывать, но Йен все же лелеял надежду встретить её еще раз, в самый последний раз. Увидеть огромные зеленые глаза и едва заметную полуулыбку, когда он ляпнет что-то глупое, но с полной уверенностью в сказанном, и осознает это только через несколько секунд, жутко покраснеет и начет мямлить что-то невнятное, спотыкаясь на каждом слове, попытается сменить тему разговора, но все равно случайно будет возвращаться к первоначальной. И Кайла, скорее всего, засмеется, скажет что-то милое и, заметив подругу, пойдет к ней. А Йен так и будет стоять и смотреть вслед, жутко краснея. И, черт возьми, как же он сейчас хотел, чтобы все это, несмотря на неловкость и абсурдность, повторилось, ещё бы хоть разочек. В сером и невзрачном здании школы, в таком же сером кабинете. Но как бы ему не хотелось доказывать обратное, Йен был реалистом и понимал, что это было почти невозможно. Шансы, что его или её убьют задолго до встречи, просто огромны. Сейчас встретить кого-то, кто вообще не хочет тебя убить — огромная редкость. Едва ли наберется с десяток юных, напуганных трибутов Шестого, Седьмого и прочих, давно смирившихся с неизбежностью скорейшей смерти. И все же он пообещал самому себе сохранить теплящуюся в груди надежду на их встречу. Солнце клонилось к закату, а значит, первый день настоящих Голодных Игр подходил к концу. Верхушки деревьев — те, что были видны из убежища Йена — освещались неровным розово-оранжевым светом и отбрасывали длинные тени на озеро. Вода была спокойна, не считая подлетевших птиц, которые начали пить воду, а их собратья чирикали где-то там, на соснах. Трещали первые кузнечики, но они вскоре замолкли, как впрочем и птицы. Кажущиеся спокойствие и умиротворенность развеялись, уступив место гнетущей тишине в алом пламени заката. Чем сильнее ощущалась ночь, тем сильнее Йен забивался в угол пещеры, старательно укрывшись заблаговременно принесенными листьями. Это укрытие было не самым надежным, даже не входило в десятку наилучших, но было единственным доступным в этот день. Йен боялся не пережить эту ночь. Становилось все темнее, а света все меньше. Он знал, что профи выйдут на «охоту» ночью, и это заставляло его бояться ещё сильнее. Никто не хочет умирать в 14 лет, так же как и никто не хочет быть зверски зарезанным или зарубленным. Йену грозило и то, и другое одновременно. Первое, что он рассчитывал сделать завтра, если выживет — найти кого-то, с кем сможет пережить хотя бы несколько дней. Бити и Петра говорили, что выживать в одиночку надежнее и безопаснее — никто не предаст и не убьет во сне. Но они оба победили, когда им уже было больше шестнадцати, оба имели план действий и ни один до сих пор не противостоял шестидесяти вместо двадцати трех. Йен вздохнул и еще сильнее вжался в угол, подгребая к себе листья. Это, конечно, глупо — ждать тепла от несожженых листьев, пусть даже их и было много. Снаружи наверняка не так холодно, может, даже жарковато, как это было в первый день, но камни беспощадно забирали все тепло, оставляя взамен лишь свои холодные и влажные поверхности. Вероятно, в этом году никто особо не заморачивался с одеждой для трибутов — из-за этого дурацкого первого изменения все проходило в невероятной спешке, так что всем пришлось довольствоваться тонюсенькими майками и иногда комбинезонами. Это не было так заметно, как позавчера, например, но сейчас Йен весьма ощутимо чувствовал, что наступила ночь, и распорядители заметно понизили температуру. Было бы забавно, если вместо обещанных Капитолию кровавой резни победителей и случайно затесавшихся трибутов, они все просто передохнут от холода. Тренеры так и говорили, что больше половины умрет от естественных причин. Ну, только если считать переродков естественными причинами. Йен поморщился. Воспоминания о первой встрече с дьявольски страшной собакой были не самыми приятными, и он уж точно не хотел испытывать эти ощущения вновь. Хотя кто знает, сколько еще тварей бродит по Арене в поисках кого-нибудь, чтобы сожрать. Как на зло, будто насмехаясь над ним, где-то вдалеке раздался вой. Йен вздрогнул и побледнел. Вдобавок к гусиной коже от холода, добавились мурашки от страха, как будто насекомые проползли под кожу и начали там активно размножаться. Йен уже успел представить, как из-под ногтей начинают выползать мелкие, противные жучки, и им не было конца. Тем временем стало окончательно темно, и помимо холода еще и нестерпимо клонило в сон. Раньше Йену уже приходилось не спать ночами, доделывая очередной проект для школы. Но тогда было тепло, стояла чашка, а то и не одна, с кофе и главное — было безопасно. Не прям уж совсем безопасно, но по сравнению с этой пещерой, маленькая квартира на первом этаже казалась настоящей крепостью. Вой опять возобновился, и как Йен не успокаивал себя, что это далеко, за несколько километров, его не учуять и все в порядке, воображение рисовало ужаснейшие картины обезумевших бешеных псов, запрограммированных именно на него, и ни на кого другого. Они неслись сквозь леса, сверкая желтыми глазами, лишь в одно место — полурукотворную пещеру, где прятался трясущийся от страха Йен. Он провел несколько часов с широко раскрытыми глазами и заледеневшими руками. Вой поднимался еще четырежды, и Йен каждый раз дергался, пытался не думать об этом и хотя бы немножко поспать, но, как известно, ночью воображение творит злые шутки. Каждая тень выглядела лапой собаки или рукой одного из профи, каждый случайный звук — кричащим сигналом о его местонахождении, каждое движение, казалось, открывает его врагам, каждый неловкий поворот. Даже закрывая глаза, Йен продолжал все видеть — настолько все врезалось в голову. Но все изгибы и неровности пещеры становились дырами или пропастями, свод исчезал, открывая мальчика всем ветрам, которые залетали внутрь и больно кололи незакрытую кожу. За спиной то и дело возникали ужасающие тени псов и других переродков, которые только и ждали, пока Йен откроет глаза и увидит их, чтобы бросится на него, обнажив окровавленные клыки. Шум деревьев превращался в шепот трибутов, стоящих снаружи и обсуждающих планы его убийства, свет искусственных звезд принимался за фонари и глаза монстров, а случайно залетавшие листья — за влетающие снаряды, которые вот-вот взорвутся, раскидав остатки его тела по всей Арене. Йен усиленно тер лоб, как будто хотел закрыть и третий глаз, который и заставлял его видеть все это при двух закрытых, но как бы сильно он не царапал, куда бы не отворачивался — тени продолжали его преследовать, рисуя все более и более страшные картины. Он чувствовал, что еще чуть-чуть — и сойдет с ума, в первый же день, погубленный собственными фантазиями, и именно это позволяло держаться и не пытаться расколотить голову о ближайший камень. Прозвучала пушка. Потом еще одна. Потом еще несколько — Йен даже не успел сосчитать, сколько их было, и были ли они вообще. Плоды измученного бессонницей воображения, или еще несколько смертей? Было всё так же темно, хоть Йен был уверен, что прошло уже больше десяти часов. Хотя доверять ощущениям в такой ситуации не самый лучший выбор, у него просто не было выхода. В конце-концов, они очень редко его подводили, в отличии от логики, будто третий глаз и вправду работал. Но тогда это бы значило, что распорядители намеренно сохраняют темноту, держа трибутов в страхе, пока самые слабые не сойдут с ума. Возможно, это его худшая ночь в жизни. Но и в её тоже. Йен заснул только под утро, так и не убедив себя в том, что все, что он видит — неправда и фантазии. Но он дал обещание, а обещания нужно выполнять, пусть и данные самому себе. И тогда, возможно, вместо сбивчивых несвязных фраз выйдет что-то большее.