В ладонях он держал весну

- Мне кажется, или Лисица нашла себе очередную жертву? - совсем уж невежливо, не по уставу, смеётся Ёндже, когда прослеживает направление взгляда Химчана. Тот вздрагивает, но только дёргает верхней губой, совсем переставая быть похожим на "сияющую мать семейства", к которой все привыкли. - Не зубоскаль, умник. А то, как бы тебе самому жертвой не стать, такому прозорливому. Ёндже, как ни странно, послушно затыкается и утекает в сторону пожрать и успокоиться. А то что-то нервишки, от сожительства с этой дикой лисицей, расшалились. Да и вообще, от всего этого зоосада. Химчан отслеживает его до самой кухни, резким движением кусает воздух в его направлении и старательно "надевает" лицо Хорошего Химчана, когда идёт к дивану в гостиной. На этом диване сидят, естественно, самый старший и самый младший. Почему - естественно? Да всё просто: диван, плазма, игровая приставка и время, одобренное всё тем же Химчаном для игр в их обожаемые стрелялки-войнушки. Комнату заполняют механические звуки пулемётных очередей, сдержанные возгласы игроков и гул из их напряжённых голов. - Кролик-переросток и горилла... недоросток, - отчего-то зло бурчит Ким и шествует через комнату. Детишки увлечены игрой настолько, что Химчан сейчас вполне мог бы взять самую большую кастрюлю, надеть её на голову Ёндже и вдарить хорошенько, предварительно усадив жертву между этими двумя. И даже дикий, зверский мат, который Химчан злорадно представляет, не смог бы отвлечь эту парочку от планомерного уничтожения трёхмерных вражеских воинов. Химчан со скучающим видом присаживается на спинку дивана и равнодушно смотрит в монитор. И чего они в этом находят?.. Он быстро начинает скучать и прицельно чмокает закусившего кончик языка малого в макушку. Чунхон подпрыгивает, роняет пульт и чуть не падает с дивана. Ёнгук пищит кнопками, потом оглашает всю квартиру победоносным кличем и пускается нарезать круги между диваном и экраном плазмы. Макнэ с тоской смотрит на красную надпись "WIN" на плазме и, кажется, уже готов плакать от обиды. Ещё и Гук орёт, как ненормальный, что "сделал", "выдрал", "разбил нахрен" и просто "оу-е". Химчан чувствует буквально неподъемную вину, когда смотрит на ребёнка. И даже хватает Лидера за шкирку, строго пристыжает за непедагогические вопли, презрительно фыркает и удаляется на кухню - готовить малому чего вкусненького, в качестве извинений. На кухне находится флегматично жующий Ёндже и ковыряющий карманную видеокамеру Тэхён. Первый, завидев разгневанную "мать", подхватывает бутерброд и исчезает, вызвав у вошедшего новую волну раздражения. Тэхён просто поднимает руки, показывая, что сливается со стеночкой, и возвращается к своей технике. Химчан нечеловечески гремит посудой и всё пытается понять, чего это он так взъелся на всех? Нет, ну понятно, почему на Ёнгука - на этого ленивого, шумного балбеса; понятно, почему на такого няшного и вечно капризничающего Чунхона; но Ёндже-то в чём виноват?! Если учесть, что последнего он, как ни странно, считает очень хорошим другом и очень адекватным, умным парнем. Пока тот, конечно, не начинает умничать сверх меры. Что-то с нервами беда... Он растапливает в молоке аж две плитки шоколада, выливает эту жижу в чашку и орёт на весь дом, чтобы малой завязывал с военными действиями и проявил уважение к материнскому труду. Чунхон появляется так быстро, словно ждал в коридоре, пока его позовут. Его милая, почти покорная мордашка дарует несчастному Химчану очередную дозу раздражения, хотя, на этот раз, уже на самого себя: ну как можно вот так быстро, без суда и следствия, прощать этому мелкому паршивцу всё и вся?! Боже, никакой строгости, никакого воспитательного момента, никакого стeржня внутри. Чунхон осторожно берёт чашку в руки, бежит до стола, быстро ставит и прижимает ладони к ушам. - Обжёгся? - Нет, всё хорошо, мам, - улыбается Чунхон и начинает возюкать ложкой в густом вареве. Химчан буквально закатывает глаза от непередаваемых эмоций. Но ссориться и стервозничать больше не хочется: он просто садится напротив, кладёт голову на сложенные на столе локти и смотрит. - Не называй меня "мам". - Хорошо... - немного теряется Чунхон, - не буду... мам. "Мелкая... наглая... вредная... жестокая стерва!" - Химчану хватило выдержки процедить это только мысленно, внешне только ядовито ухмыльнувшись. Он вытягивает руки через весь стол и хватает кружку. Малой, конечно, начинает скандал. - Нет! Нет-нет-нет! Ну только не сладкое! Ким Химчан хён, прости меня, умоляю, клянусь, больше ни одного "мам" в твой адрес, только не будь таким жестоким! От визгов у Химчана начинает болеть голова - ну точно, что-то совсем не то с нервами - он оставляет чашку младшему, ядовито замечает, что роботы не едят шоколада и отправляется греться в душ. Пока тугие горячие струи постепенно смывают раздражение, Химчан слышит новую партию визгов-воплей-смехуёчков из квартиры, но уже другого содержания. Домой явно вернулся Чоноп - неизменный товарищ во всех попытках разбить домашний покой в пух и прах. Естественно, товарищ Чунхона. Оба эти ребёнка совершенно очаровательны, милы, послушны и любимы - по отдельности - и патологически невыносимы, когда вместе. Этот ураган даже воплощение буддийского спокойствия Тэхён не переносит, про нервного Ёнгука и говорить-то не приходится. Комок из детей явно прокатывается по коридору, мило свернув по пути пару полок, хохочет, повизгивает по направлению от прихожей к кухне и там затихает. Химчан сокрушённо мотает головой, разбрызгивая воду по стенам, и решает проторчать тут до полнейшего затишья бури. И плевать, если кому приспичит помыться: мать в осаде, мать в депрессии, мать пытается спасти жизни детей от собственного праведного гнева. Минут через двадцать, заметно притихший, но всё ещё буйный ребёнко-комок прокатывается по коридору в сторону спальни, Химчан выжидает ещё столько же, уже, кажется, пропитавшись запахом хвойного геля для душа до костей. Но желаемый результат достигнут: нирвана почти приняла в себя несчастного штатного лиса, уже не понимающего, на кой чёрт он забрался в стаю кроликов. Тяжела и неказиста... Химчан, с полотенцем на уже подсыхающих волосах, прокрадывается по квартире и удовлетворяется осмотром: Ёнгук утихомирился и залипает на диване, сидя в огромных наушниках; Ёндже, тоже в наушниках, ковыряется в ноутбуке; остальные, вероятно, уже дрыхнут - Химчан смотрит на часы, показывающие начало первого ночи. Нехило помылся, да. Химчан заходит в спальню и нирвана заполняет его до краев, когда он слышит синхронное сонное сопение всех троих. В полумраке, на верхней койке, тускло сияют две босые пятки, по их местонахождению и размеру, Химчан идентифицирует их, как чунхоновы. Это хорошо, так и должно быть. Умиление, здравствуй. Только вот почему на его собственной кровати, на его любимом сливовом белье, белеет чья-то шевелюра? Ким подходит и долго хлопает глазами, глядя на невинно дрыхнущего Тэхёна. Так. Не дополз до своего второго этажа, понятно, случается, что делать. Тяжело вздохнув какой раз за день, Химчан тихонько забирается на верхний ярус и только теперь понимает, что делает. Чунхон спит, отвернувшись носом к стенке, завёрнутый в нелогично сбитое одеяло. Из слоёв ткани виднеется только загривок с выступающими позвонками, совершенно голая спина и вот эти пятки. Химчан медлит пару секунд, потом укладывается рядом, практически на кровать младшего и, затаив дыхание, - и правда лисица - осторожно обнимает. Чунхон спит, как убитый, до положенного срока его и вылитым ведром воды не поднимешь - Химчан знает это и расслабляется. Мягко скользит теплыми пальцами по животу, мерно вздымающейся груди, выше, цепляет пальцами ямку между ключиц и замирает только тогда, когда мягко обхватывает раскрытой ладонью шею. В этом есть какое-то особое таинство, личный секрет, фетиш, извращение, даже зависимость - чувствовать, что в его руках практически жизнь младшего, так беспечно ему доверенная. Химчан уже не помнит, когда это вошло в привычку - при каждой возможности засыпать рядом с ребёнком, вот так обхватывая пальцами его шею, чувствовать спокойный, размеренный пульс под ладонью, иногда вздрагивающий кадык. Он не помнит, в какой момент попал в патологическую зависимость от Чунхона.