Там на дне души несчастной, спит поверженный зверь.

- Доброго дня, прелестнейшая фройляйн, - произнес немец, возникнув у девушки за спиной и беря плавным движением ее правую руку за узкую кисть. От прикосновения та вздрогнула и резко развернулась. У нее было красивое, хотя несколько круглое, как у большинства славян, лицо. Серые глаза с длинными угольными ресницами и яркая коралловая губная помада. Гилберт наклонился к ее руке и быстрым движением прикоснулся губами к тыльной стороне ладони. От нее пахло шипром, в котором ярче всего слышались нотки красной гвоздики и бергамота, так характерного для русских. Когда они вновь встретились взглядом, Байльшмидт уже окончательно вспомнил ее. - Александра, ты все хорошеешь, - довольно оскалился Гилберт, видя растерянность Москвы и ощущая сверлящий, полный злобы взгляд Белоруссии за спиной. Когда он увидел ее в первый раз 134 года назад среди фрейлин Аликс, она показалась ему чересчур провинциальной и даже полноватой для того, чтобы назвать ее красивой как по внешности, так и по манерам. Она льнула к иностранным гостям и, судя по сердитым взглядам Брагинского, за ней такое замечали не в первый раз. - Герр Гилберт, я польщена, - растерянность исчезла с лица столицы и на ее миловидном лице вновь заиграла светская полуулыбка. - Я как раз разговаривала с Ольгой, сегодня в Большом будет заключительный сценический спектакль Марины Семеновой, приходите вместе, я буду рада, - одаривая его белозубой улыбкой и несколько растягивая слова, продолжила Москва. - Обязательно будем, - Байльшмидт бросил на Украину сдержанный вопросительный взгляд, но та лишь рассеянно утвердительно кивнула. - Тогда до вечера, - улыбнувшись, девушка скрылась в оживленном людском потоке.       У входа в ЦУМ стопилась очередь, и, судя по гудению в толпе, люди не понимали причину задержки открытия универмага. Более всех распалялись дамы, дергая своих высокопоставленных мужей, которые то и дело поглядывали на часы. Но троицу впустили сразу же. Еще одна приятная мелочь быть страной, тебя не видят, когда ты этого не хочешь. Иначе не обошлось бы без скандала. Наташа ходила среди вешалок с потерянным видом, не прислушиваясь к Ольге, которая так старательно предлагала примерить светло-голубое платье, которое "будет так прекрасно подходить к твоим глазам". После очередного замечания "Ване бы понравилось" Арловская совершенно сникла и вышла из отдела. Украина подалась за ней, но Байльшмидт остановил ту жестом. - Подожди, - направившись за Натальей, он нашел ее в отделе с фруктами, где та старательно рассматривала аккуратную пирамиду из красных яблок, лежащую за стеклом. - Почему... Почему вы все так к ней липните-то? - не оборачиваясь, начала она. Немец готовый принять отпор девушки, слегка замялся, пытаясь уловить суть вопроса. - К кому? - он подошел к ней сзади и смотрел на ее лицо, отраженное в стекле. - К Сашке. Ты и ... Советский Союз, - девушка не называла брата по имени только в моменты, особенного отчаяния, от невозможности обратить его внимание на себя. - Она же его столица, ты ведь не думаешь, что… - пруссак чувствовал себя в первый раз так неловко, когда Белоруссия начала свой вечный разговор о слишком уж близких чувствах к старшему. - И Ленинград ей был, ах да, он же парень, - она достала из кармана платья платок и громко высморкалась в него. - У тебя вечерний комплект золотой или серебряный? - вдруг спросил Гилберт. - Серебряный, - она улыбнулась вспомнив, как брат дарил ей украшения после войны. - А камни? - продолжал Пруссия. - Голубые, - Наталья, внимательно посмотрела на отражение пруссака, не издевается ли он над ней. Но на его лице была лишь задумчивость, без капли усмешки. - Пойдем, - он взял ее за руку и повел к манекенам, на которых была представлена новая коллекция из Франции. - Примерь это, - пруссак освободил руку и указал ей на белое шелковое платье с открытыми плечами, сильно приталенное атласным поясом и длинной юбкой клеш. Девушка еще раз посмотрела на немца, не доверяя его благим намерениям, прежде чем скрыться в примерочной. Платье подошло идеально и по росту, и по покрою. Похоже, Арловская сомневалась, придирчиво оглядывая себя в зеркало и кружась. - Волосы наверх уберешь шпильками или еще чем, не мне тебя учить этому, - довольно оскалился пруссак. К полудню на кассе была уже приличная гора коробок с туфлями и бумажных свертков с платьями. - Мы все это не унесем, - с улыбкой выдохнула Белоруссия, раскрасневшаяся и довольная от долгих примерок. - Ваш брат уточнил, что сам все заберет, - вежливо сообщила продавщица несколько натянутым от волнения голосом, как часто бывает с людьми, которые тщательно стараются не сказать ничего лишнего.       Гилберт не пошел на прогулку после покупок, сославшись на усталость. Вернувшись тем же путем, каким они прибыли, он зашел под бдительным взглядом швейцара в подъезд. Пахло сыростью старых деревянных перекрытий и мокрым бетоном вымытой лестницы. Сверху послышался хлопок закрытия входной двери квартиры, где он теперь жил, и по лестнице кто-то торопливо спустился. Отойдя в тень коридора, освещавшегося лишь маленьким окном с помутневшими от времени стеклами, Пруссия остался незамечен пробегающим Райвисом и эстонцем. Надеясь, что Литва не ушел куда-либо, так как собственных ключей ему не дали, пруссак позвонил в дверь. Гнетущее ощущение, что за ним наблюдают, опять заставило болезненно поежиться. На лестничной клетке перед квартирой никого не было, а пролет выше был закрыт витыми прутьями решетки и увесистым амбарным замком на ней. На звонок в дверь квартира открылась сразу, видимо, Торис думал, что это были прибалты. Он вздрогнул увидев Гилберта, который, грубо оттолкнув литовца с дороги, быстро разулся в прихожей и, не останавливаясь, направился в свою комнату.       На небольшом письменном столе приглашающе лежали чистые листы бумаги и пишущее перо. Пруссия сел за него, задумчиво глядя перед собой. Он хотел написать младшему брату, но не знал, о чем. Последнее письмо от Людвига пришло перед тем злополучным днём взятия бывшей столицы Восточной Пруссии. В отличие от приказа, командованию ни при каких обстоятельствах не сдавать город, в котором были прописаны угрозы, что будет с тем, кто ослушается. Письмо Запада содержало пару строк, но в них было скрыто слишком многое. «Гилберт, я не смогу прислать войска на помощь». Дальше кусок был перечеркнут до состояния чёрного прямоугольника, что было не характерно для аккуратного немца. «Возвращайся, немедленно, брат!» было единственным разборчивым предложением после. Германия знал, что Гилберт не послушается, что он просто не может себе позволить сдать город. Но Людвиг не мог не написать это Востоку. Тот не знал, дошел ли ему его ответ. Еще более короткий. «Живи. Я не мог поступить иначе».       Что же сейчас можно было сказать? Слова утешения, что он жив и наконец-то здоров? Нет, скорее просто жив. О том, что он обязательно найдет способ вернуться? И, конечно, самое главное сказать Людвигу, чтобы тот ни о чем не сожалел. Никогда. Наверняка вся корреспонденция проверяется Иваном, от ощущения что кто-то прочтет его письмо, Пруссии стало мерзко. Он не решится сообщить о себе брату ни сейчас, ни через много лет до самого распада ГДР.       И все же немец окунает перо в чернила и стройным подчерком оставляет на бумаге надпись «Helfen — Wehren — Heilen», те слова, которые всегда вели его поступки в отношении младшего брата, написанные на их общем языке, на котором навсегда останутся его мысли. Третья часть девиза "Исцелять" будет сполна исполнена им после объединения в 1990 году.       Поздний обед подходит к концу, когда входная дверь резко хлопает, и, не разуваясь, в столовую комнату заходит Брагинский. Он не снимает фуражки и, коротко кивнув сестрам в знак приветствия, просит зайти Байльшмидта к себе. Чеканя шаг, он уходит в свою комнату. Строевая походка - верный признак того, что у русского настроение, созвучное с фразой "расстрелять". Пространство залы, в которой обитает Россия днем не сильно меняется, вещи, теперь уже не скрытые полумраком, все в том же хаотичном, нагроможденном беспорядке вокруг. В воздухе, наполненном кружащимися частицами пыли, потрескивает электричество, исходящее от фигуры Брагинского, который стоит возле рабочего места, устало потирая глаза. - Надеюсь, это не связано с тем, что мы вынесли полмагазина, - начинает язвить Гилберт, прокручивая в голове, что могло из сегодняшнего рассердить СССР. - Нет. Хорошо, что напомнил. Забыл захватить вещи из машины, - лицо русского чуть оттаивает, он немного отвлекается от ощущения, что он позвал говорить ГДР о работе. - Хозяин хочет тебя видеть,- Брагинский устало облокачивается на край стола. - Прямо сейчас? - вопросов на языке вертится много, но в этом разговоре паясничать не следует. Как и в любом разговоре о власти. Байльшмидт знает, что это должно было случиться, но надеялся, что не так скоро. - Нет, завтра утром со мной поедешь. Сегодня в семь в Большой идем, - Иван поправляет шарф, который почему-то стал его душить. - Знаю, Москва пригласила. Ты бы переоделся, - бросает Пруссия, уходя. Россия чувствует неприятное ощущение, но не может понять, что его задело больше. Что его город действует без его ведома, с вскруженной от ощущения власти головой златоглавой. Или то что бывший враг делает замечания о его внешнем виде, как будто бы он сам неотесанный дурак и собирается прямо так и пойти на раут. Обоснуй "Когда он увидел ее в первый раз 134 года назад среди фрейлин Аликс..." Александра Фёдоровна Романова, внучка королевы Виктории. Её же внуком был кайзер Вильгельм II. "...заключительный сценический спектакль Марины Семеновой..." русская советская балерина, балетный педагог. Народная артистка СССР (1975). Герой Социалистического Труда (1988) "...стройным подчерком оставляет на бумаге надпись «Helfen — Wehren — Heilen», те слова, которые всегда вели его поступки в отношении младшего брата..." Девиз тевтонского ордена: «Помогать — Защищать — Исцелять».