Там на дне души несчастной, спит поверженный зверь.

      Байльшмидт не помнит, когда он просыпался по будильнику последний раз, поэтому, когда тот резким треском пытается напомнить о себе, пруссак быстро убирает его под подушку, откуда доносится сдавленное обиженное треньканье. Это напомнило ему давний вечный спор Альфреда и Старого света. Первый всегда старался придумать лишь бы что-нибудь, но новое, отличное от европейского. Свой первый будильник он гордо принес Артуру, но вместо похвалы тот следующим утром полетел в голову незадачливому американцу. Доброе утро не может начинаться в 4 am. Через 60 лет, «старший братик Европы» подарил Квикленду другие часы, но англичанину они так и не пришлись по душе, видимо, память первого слишком раннего подъема была еще свежа.       Сегодня же эта бесполезная для старого солдата вещь полетит в помойку, врожденная точность не требует понуканий, тем более от России. Гилберт на ногах уже около часа. Стоит, вглядываясь в узкую полоску света под дверью, в которой снуют неясные тени. Немец уже полностью одет: в светлых хлопчатобумажных брюках и белоснежной рубашке, еще больше подчеркивающих неординарную бледность его кожи. Его коробит от штатского, практически всю свою жизнь он менял одни униформы на другие, чем был страшно доволен. Затянувшееся ожидание невольно наводит на мысли о прошлом…       Недалеко от «Площадки для привала» в 1937 году, когда еще ничего не предвещало беды, его водитель пропускал колонну пленных. Среди них была немолодая женщина, заметив машину, она указала на неё рукой, что-то прокричав, конвоиры тут же напомнили, что вести себя подобным образом не следует, но цыганка все еще кричала, когда её пытались вернуть в строй. Почему? Он тогда просил шофера узнать, что она говорила. Что двигало его порывом? Неприязнь к кочевому народу, до которого ему не было дела? Праздное любопытство? Или усиленный интерес к оккультным знаниям, подхваченный от Людвига? Водитель принес ответ через несколько минут, по его поведению было видно, что он не решается ответить на вопрос начальника. Казалось, что судьба давала ему еще один шанс не узнать этого, спокойно доехать до Берлина и заняться делами брата. Но он спросил еще раз, что говорила та оборванка, тыкая своими грязными руками в автомобиль. Она сказала: «Великий вспомнит двойственность имени, когда уйдёт на Восток». Казалось бы, глупость, ведь он сам был Востоком. Да и сколько людей проклинали его, желали что-то вслед за все столетия его жизни. И что могли они, простые смертные, знать о нём, он не был им ровней. Тем более тем, кто не относился к его народу. Но, тем не менее, слова ромны сбылись, и теперь, без оружия и фактически без земель, он был именно заложником в этом старом доме в центре так и не взятой столицы России.       Нужно идти на завтрак, но видеть пресные рожи семьи СССР ему не хочется. За окном, выходящем во внутренний двор, еще темно, но лампу в комнате Гилберт не включал. В темноте всегда лучше думается. Нужно верить в то, что самый тёмный час бывает перед рассветом.       Дверь в комнату распахивается без стука, прерывая течение мыслей. В проеме возникает высокая фигура Ивана, тот в форме, которую, видимо, так и не снимал, под глазами темные тени после бессонной ночи. - Идём завтракать, - голос русского, не смотря на его внешний вид, звучит бодро. - Я не хочу есть, - немец выжидающе смотрит на вошедшего. - Пойдём, больше просить не буду… - в тоне слышится неявная угроза, и немец нехотя следует в обеденную комнату. В ней уже собрались Наталья, и Ольга, и, конечно же, Прибалтика. На столе достаточно аппетитный завтрак, вид которого отвлекает Гилберта от окружающих и делает не самое радостное утро в его жизни чуть лучше. Доброго утра ему желает только Украина, впрочем, без особого энтузиазма, скорее из вежливости. Брагинский ест торопливо. Непонятно, почему ему было так важно, чтобы ГДР присутствовал за столом, если он так спешит. - Отдыхайте сегодня. Оля, Наташа - по магазинам, нечего дома в такую погоду сидеть! – улыбается Иван, выходя из-за стола и приобнимая подавшихся к нему сестер. На прощание он кидает проницательный взгляд на Байльшмидта, в котором читается «и чтоб без фокусов». До конца завтрака все сидят молча, слышится лишь тихий звон приборов о тонкий ленинградский фарфор. - Наталья, я уберу? - в полголоса, словно не смеет сказать громче, спрашивает Торис, быстро забрав у младшей из рук посуду. Та не сопротивляется и лишь злобно смотрит на немца, когда тот бросает вслед удалившемуся Литве, что тот «баба».       Байльшмидт выходит на улицу первым. За аркой нового дома, к которому пристроены части двух старых, в которых, видимо, они и живут, слышится шум машин на Тверской. Москва давно проснулась. Уже стало совсем светло, когда из подъезда наконец выходят сестры Ивана, обе в летних расклешенных платьях-рубашках. На Арловской наряд насыщенно синего цвета и такой же шёлковый бант в волосах, у Украины же обруч в волосах лазоревого цвета. Гилберт уже устал их ждать, его не покидает чувство, что за ним наблюдают, и это явно не швейцар, который делает вид, что Пруссии не существует, даже не удосужившись подержать тяжелую парадную дверь, которая больно ударила немца в спину. - Пойдемте уже! – нетерпеливо бурчит Наталья, первая быстрым шагом скрывающаяся в арке, не подождав сестру. Украина лишь с легкой полуулыбкой жестом приглашает пруссака следовать за ними. На улице пока еще не много людей, а те, что есть, спешат по своим делам и не обращают внимания на праздную троицу, не характерную для рабочего времени города. Вход в метро находится в высоком здании Концертного Зала Чайковского, в тяжелых дверях исчезает силуэт Белоруссии, раньше, чем Гилберт успевает придержать створку. - Не беспокойся, она привыкнет, - расценивая жест простой вежливости, как нечто большее, произносит, проходя, Украина. Длинный эскалатор, освещенный круглыми на высоких стальных ножках светильниками, неспешно везет их на станцию. Теплые волны воздуха, пахнущего креозотом, окутывают немца. Вот и сам зал станции. Теперь понятно, почему Иван хотел, чтобы немец увидел его.       Всюду полированный мрамор различных расцветок, закованные в сталь колонны арками замыкаются на потолке. На нем мерцают освещенные мягким теплым светом великолепные мозаики, отражающие тему неба. Самолеты, застывшие в лихих виражах, башни кремля, гордо устремляющие алые звезды в небо, птицы и разноцветные купола парашютов. Это действительно красиво и качественно сделано, замечает Пруссия, не зря именно ее выбрал вождь народов для городского собрания, на котором было оповещено о скором разгроме немецкой армии. "Маяковская" - значится на стене. Но Гилберт не находит никаких упоминаний о поэте вокруг, этому месту следовало было называться Триумфальной площадью, Иван перемудрил с названием, стараясь почтить память поэта. Арловская впорхнула в подошедший поезд, и украинка, не задумываясь, что нарушает личное пространство немца, хватает его за рукав, толкая внутрь желто-горчичного вагона. "Осторожно двери закрываются. Следующая станция Площадь Свердлова"       Ощущение, что он где-то уже это видел, неприятно поскреблось в память Байльшмидта. Этот состав был ему знаком, несмотря на изменившуюся внутри обстановку. Те же окна, но уже без инкрустации буковым деревом, стены обклеены линкрустом, те же мягкие сидения, но перетянутые кожей. - Да, это трофейные. Съел? - подтвердила догадку Наталья с нескрываемым торжеством, снизу вверх посмотрев на пруссака. - Маленькая злобная дрянь! - прошипел с сильным акцентом пруссак. На долю секунды ему нестерпимо захотелось отвесить ей воспитательный подзатыльник, наплевав на последствия. - Фашист! - довольно громко сказала Арловская. Люди стоящие рядом с удивлением оглянулись на девушку. - Ты бы придумала что-то новое, тебя, похоже, заклинило, - парировал Гилберт в полный голос, его произношение, похоже, заинтересовало мужчину с выправкой военного, который всматривался в лицо пруссака еще с первого выпада белоруски. Но дальше перепалка не продолжилась, за округлыми стеклами уже появилась платформа новой станции, и Украина, все еще сжимающая Байльшмидта за рукав, с силой потянула его в сторону выходу в город, не дав рассмотреть архитектуру. Старшая сестра России не пыталась вмешаться в перебранку, но румянец на ее лице и синие глаза, ставшие строгими, выдавали неприязнь к произошедшему. Больше всего ее расстраивало, что конфликты стали происходить уже при чужих людях. - Ольга, меня можно уже отпустить, - перейдя через оживленную Пушкинскую, негромко сказал пруссак в небольшом сквере, хотя Арловская уже была далеко от них и не могла слышать слов, сказанных и в полный голос. - Да, конечно, Гилберт, - украинка разжала пальцы. - Но впредь на людях не нужно. Наташа молода, и ей тяжело, но ты-то...- Ольга многозначительно взглянула на него и ускорила шаг, стараясь нагнать сестру.       "А мне здесь не тяжело, я всю жизнь мечтал по магазинам шляться с славянскими сумасшедшими" - подумал про себя Байльшмидт, ему не хотелось идти быстрее, тем более жара уже заполняла город, и то, что сейчас он шел по скверу, расположившемуся под копытами четверки гигантских бронзовых коней, которых Аполлон сумел удержать на крыше большого театра, было как нельзя кстати. Здесь была хоть какая-то тень, спасение от уже жаркого утреннего июньского солнца. Неподалеку раздавался шум воды в небольшом фонтане.       Когда он подошел к Петровке, пожалуй, одной из немногих московских улиц, не тронутой массовым лихорадочным переименованием Брагинского. Гилберт увидел, что к серому высокому серому зданию центрального универмага Москвы, больше похожего на средневековый готический собор, подъехала блистающая хромированными деталями черная машина, явно не советского производства. Немец не знал эту модель, она была видимо из новых, но нутром почувствовал, что она принадлежит к американскому дизайну. Из нее вышел красивый генерал-лейтенант, которого он сразу же узнал, хотя никогда не видел - тот был похож на своего отца. Но больше всего его привлекла дама, которой молодой человек сам открыл дверь и галантно помог выйти из автомобиля. Девушка была высокого роста, с пышными пшеничными волосами до плеч, лежащими в аккуратной прическе. Она была незнакома немцу и стояла к нему спиной, звонко смеясь в ответ на какую-то шутку кавалера. Ее смех вызывал в памяти пруссака отдаленное, не связанное с конкретным местом воспоминание летней поездки с одним из своих кронпринцев, но больше подпорченная сильнодействующими обезболивающими память не показала. Сестры Брагинского уже были на противоположной стороне улицы, от пары их отделяло не больше 10 метров. Генерал-лейтенант кивнул им в знак приветствия, все еще держа таинственную незнакомку за руку. Он вновь обратился к ней, но та, смеясь, легко выскользнула из его рук и, что-то сказав на прощанье, поспешила к подходящим странам. Молодой человек недолго смотрел ей в след, сел в машину и скрылся в потоке машин.       Гилберт не хотел бы с ним встречаться, и как только тот перестал быть видимым, он направился к переходу через улицу. По пресному выражению лица Арловской было понятно, что общество милой дамы, которую подвозил сам сын вождя народов, было ей крайне неприятно. Что не могло не радовать немца, ему выпадал шанс не только познакомиться с неизвестной в красивом белоснежном платье-клеш, украшенном ярко-алой полоской-елочкой, но и неизбежно позлить своим отношением к ней Наталью. Обоснуй Доброе утро не может начинаться в 4 am. механический будильник был построен американцем Леви Хатчинсем в 1781 году, устройство могло звонить только в 4.00. Через 60 лет, «старший братик Европы» подарил Квикленду другие часы… первый будильник, который звонил в нужное время был усовершенствован французом Антуаном Радье в 1847 году. Недалеко от «Площадки для привала»… концентрационный лагерь Берлин-Марцан для содержания представителей цыганских меньшинств, образован в преддверии подготовки к Летним Олимпийский играм 1936 года. Гилберт - От древнегерманского имени Giselbert: gisal, gīsel (залог, заложник) либо gīsil (стрела) и beraht, berht (светлый) не зря именно ее выбрал вождь народов для городского собрания, на котором было оповещено о скором разгроме немецкой армии. 6 ноября 1941 года на «Маяковской» состоялось заседание Московского Совета депутатов трудящихся с московскими партийными и общественными организациями, приуроченное к 24-й годовщине Октябрьской революции 1917 года. В этот день здесь с докладом выступил Иосиф Сталин. Этот состав был ему знаком, несмотря на изменившуюся внутри обстановку. Вагон типа «В». Произведённые в Германии, полученные в качестве репарации и эксплуатировавшиеся в СССР после Второй мировой войны. Для новой жизни вагоны были переоборудованы достаточно радикально. Часть пассажирских вагонов имела плюшевые сиденья, вместо кожаных. Дубовую и буковую отделку салонов сняли, а стены оклеили линкрустом — специальной прочной вощёной бумагой с рельефными рисунками. …подъехала блистающая хромированными деталями черная машина, явно не советского производства. Packard Patrician 400 Шестиместный седан, созданный в аэростиле, который в то время входил в моду, покорил воображение В.И. Сталина. Ее смех вызывал в памяти пруссака отдаленное, не связанное с конкретным местом воспоминание летней поездки с одним из своих кронпринцев… Первый визит Фридриха Вильгельма в свите отца состоялся летом 1818 года: король и кронпринц прибыли в Москву, где 17 апреля великая княгиня Александра Федоровна родила первенца – сына Александра.