***
Веселье все не утихало. От красно-золотого рябило в глазах, каждый радостный возглас отдавался в голове болезненным спазмом. И хотя изначально Гермиона даже поддержала всеобщее веселье, с каждым часом этого шума она жалела о своем решении все больше. Как, впрочем, и Гарри. Собственный триумф уже порядком утомил его, это было очевидно. По крайней мере, для Гермионы, которая наблюдала его несчастное лицо уже битых два часа. Рон же, со свойственным ему простодушием, расценивал эту вымученную улыбку как проявление скромности, и, разумеется, пытался всячески растормошить своего друга. Одним словом, усугублял. Гермиона покачала головой: Рон безнадежен. Совершенно. С одной стороны, в такой изощренной наивности и не было, наверное, ничего плохого, но периодически это затрудняло общение между ними. Гарри было проще, он занимал нейтральную сторону. Они же представляли собой два полюса, понимание между которыми было чем-то из разряда фантастики. — Гермиона! Она отвлеклась от своих мыслей и увидела, как Гарри старательно пробирается сквозь толпу ликующих гриффиндорцев. Это давалось ему с трудом. Добравшись до дивана, на котором сидела девушка, он едва не рухнул на пол. — Спаси меня! — взмолился Гарри, — Если кто и может их вразумить – то это ты. Я больше не могу. Выглядел он не слишком хорошо, даже паршиво. Бледное, изможденное лицо и темные круги под глазами, которые сейчас напоминали мутные зеленые стеклышки, что дети закапывают в земле. Блестящий, липкий от пота лоб. — Гермиона? — он дотронулся до ее руки. Пальцы были холодными, и прикосновение показалось ей странно неприятным. — Я не понимаю твоей проблемы, Гарри, — как можно мягче сказала она. — Поднимись в спальню, заглуши звуки и ложись спать. Ты не обязан никого развлекать. Более того, — ее вдруг лицо стало серьезным. — Не представляю, каким образом смогла бы помочь тебе, даже если бы захотела. В камине оглушительно громко треснуло полено. — То есть? — недоуменный взгляд, растерянная и глупая улыбка на лице – будто бы она сказала какую-то очевидную нелепость. — Я хочу сказать, Гарри, что единственное мое желание на данный момент – это последовать своему собственному совету, и отправиться спать. — Девушка поднялась с дивана. — А твоего отсутствия никто не заметит. Держу пари, Рон уже даже не помнит, что празднует. Бросив взгляд на своего друга, Гарри был вынужден согласиться. Если бы в Хогвартсе существовал подходящий предмет, то степень опьянения Уизли можно было бы отметить как «выше ожидаемого». — Таким образом, — продолжила Гермиона, — Ничто тебя не сдерживает. А я очень устала, Гарри. И, если ты не против, я пойду спать. Раньше, чем он успел что-то ответить, она резко развернулась и практически растворилась в темноте лестницы. Поттер вздохнул. И какая муха ее укусила? Пусть она пыталась сгладить ситуацию, Гермиона, кажется, слишком привыкла к непрошибаемой тупости Рона и потеряла сноровку. Для Гарри все было ясно. Могли ли они ее обидеть ненароком? Нет, кажется, дело не в этом. Он даже покачал головой, еще раз обдумав эту мысль. Или на нее, наконец, навалилась усталость от этой бесконечной гонки за знаниями и оценками? Впервые за столько лет? Впрочем, будь это правдой, ее бы наверняка попросту размазало по стене. — К со-бачь-им чер-тям… — отрешенно пробормотал он вслух. В конечном итоге, черт его знает, что может твориться у Гермионы в голове. Их трое, они друзья. Но она – девчонка. «Это очевидно». — Гарри мысленно похвалил себя за сообразительность. Даже более того, девушка. Пусть их дружбе это никогда не мешало, но… Он снова взглянул на Рона. Тот сидел на полу с неимоверно идиотским выражением лица и качался из стороны в сторону. Огневиски явно не пошел ему на пользу. Может, это Рон? Опять сказал какую-нибудь глупость и обидел Гермиону, сам того не заметив. Вполне в его духе. Внезапно Гарри разозлился. Ему, если честно, уже осточертела эта их бесконечная окололюбовная возня. Из года в год. К черту все это. Если он прав, и дело в Роне, пусть он расхлебывает это сам. В противном случае, стоит спросить у Гермионы напрямик, завтра же. И не строить из себя Шерлока Холмса и Фрейда в одном лице. Гарри поднялся, и почувствовал легкое головокружение. Его лицо обдало сначала холодной, а после горячей удушливой волной. В ушах противно зазвенело. Ему следовало отправиться спать. Давным-давно.***
Вокруг была темнота, иссиня-черная и густая. Исполинские, раскидистые ели, казалось, разрывают ее на куски острыми, как пики верхушками, потрошат зазубренными лезвиями своих ветвей. Снег, еще днем весело трещащий под ногами и искрящийся на солнце, будто бы потускнел и превратился в липкую серую массу. Идти приходилось без какого-либо источника света: привлекать внимание в такой час, в окрестностях замка было совершенно ни к чему. Благо, дорога была хорошо знакома, выучить ее наизусть за столько лет не составило никакого труда. «Господи, до чего же это несправедливо!» - эта мысль возвращалась снова и снова. Каждый раз, стоило только вернуться сюда. Несправедливо и грустно, черт подери. Наконец, вдалеке показался замок. Огромный, возвышающийся над лесом словно гора. Приветливо светящиеся окна с такого расстояния были похожи на светлячков, и Черное озеро отражало все это сияние точно жидкое, подрагивающее зеркало. Наблюдать за великолепием Хогвартса можно было бесконечно. Или, по крайней мере, долгие годы, - это было уже проверено на собственном опыте и сомнению не подлежало. Наблюдать и ждать чего-то. Ждать самоотверженно, не допуская и мысли, что все это бесполезно. Ждать и подбадривать себя, снова ждать. И надеяться. Во всяком случае, первое время. До тех пор, как надежда не начала угасать. Медленно, день ото дня становясь все более хрупкой. Бывало, на мгновение ее не оставалось совсем, но она всегда возвращалась и причиняла едва ли не большие страдания, чем суровая, безжалостная определенность. Внутри все сжалось от этих мыслей. Они не нахлынули, не поглотили полностью – это было бы слишком легко. Невыносимо медленно въедливый, щекочущий холод расползался по телу, застывая где-то в груди. Черт, что я вообще делаю здесь? Снег, во время дороги налипший на мантию, растаял, и она заметно потяжелела. Стало очевидным, что дорога обратно превратится в сущий ад. В таком случае, почему бы не повременить с ней? Здесь тихо и спокойно. Вокруг ни души, только окна-светлячки да черная водная гладь. Внезапно, словно в насмешку над этими мыслями, в темноте ельника что-то зашевелилось. Черт, неужели какой-нибудь поздний посетитель Кабаньей головы вышел прогуляться в лес? Только этого не хватало. Впрочем, эта тропинка была не из приметных, да и пьяному - а другим из трактира в это время никак не выйти – в жизни не пройти по ней и нескольких ярдов. Однако опасения оказались беспочвенными – с шумом, который никак не соответствовал его размерам, из ельника вылетел крошечный пятнистый сыч. — Ты настолько неуклюжий, дружище, что я категорически не представляю, как ты вообще умудряешься летать, — человеческий голос в этой тиши показался чем-то нелепым. Сыч обиженно зашипел, и, демонстративно проигнорировав любезно предоставленное плечо, уселся на какую-то корягу. — Да брось, я же не серьезно. Ты хорошая птица, Брэм. Несколько своеобразная, только и всего. Сыч зашипел снова, но уже менее грозно. Он с отвращением оглянулся и сверкнул желтыми глазами, похожими на новенькие блестящие галлеоны. Снег был ему омерзителен. — Понимаю, но все же… посидим еще немного? Свежий воздух нам только на пользу. «Сыч-по-имени-Брэм» восторга не испытал, но от возражений, тем не менее, воздержался. Хотя февраль выдался не из ласковых, озеро, как ни странно, льдом не покрылось. Лишь на его укрытых снежными шапками берегах виднелась сизоватая кайма, тонкая словно паутина. В это время года вода, разумеется, была ледяной. Зато летом и весной, погрузив голову в воду можно было услышать русалок. Еле-еле, откуда-то из глубины. Иногда же, напротив, их несколько пугающее, хоровое пение было столь громким, что на поверхности озера появлялась едва заметная рябь. Близко к берегу они никогда не подплывали, что не могло не радовать. Компания, скажем, не самая приятная. Шел третий час ночи, Брэм тихонько посапывал, задремав. Ему снился сон и, очевидно, довольно захватывающий — он то и дело дергался во сне, после чего, нахохлившись, издавал победоносное шипение. Стало совсем холодно. Складки мантии успели заледенеть и похрустывали от каждого движения. В замке, тем временем, погасли почти все окна. — Наши светлячки улетели, приятель. Сыч приоткрыл глаза, вопросительно наклонив голову вбок. Откуда-то из недр капюшона мантии раздался смешок — за время сна крошечная макушка Брэма обзавелась прелестной снежной шапочкой. Брэм тоже заметил это мгновение спустя, но весело ему почему-то не стало. — Ну-ну, ты так перебудишь и Хогсмид, и Хогвартс! Маленькая птица яростно зашипела и принялась метаться из стороны в сторону, пытаясь отделаться от ненавистного белого вещества. — Приятель, тише. Ты чуть не врезался в дерево! Да тише же! Ну! Да черт тебя де… Пара мгновений — сыч оказался пойманным и не без труда засунутым под мантию. — Хватит с тебя, — тем временем шипение не умолкало ни на минуту. — Кажется, тебе поплохело от мороза, Брэм. Пора возвращаться... Ну, тише там! У меня только одна зимняя мантия, насколько тебе известно. Темный силуэт нырнул вглубь леса, все еще разговаривая будто бы сам с собой. Под мантией что-то неистово трепыхалось. Чуть позже, осознав, что его негодование, похоже, ни во что не ставят, это самое «что-то-по-имени-Брэм» оскорбилось до глубины души.***
— Рональд Уизли, ты мертвецки пьян! — объявил мертвецки пьяный Рональд Уизли своему отражению в зеркале. Оттуда на него таращился высоченный рыжий кусок дерьма. Рональд Уизли любил называть вещи своими именами. Он слегка пошатанулся, ухватившись для страховки за выступ стены. Мир вокруг совершил несколько стремительных кругов и Рональда замутило. — Только этого не хватало, парень… — укоризненно пробормотал Рон. — Блевотина — не самое лучшее завершение дня. Он глубоко вдохнул, пытаясь подавить приступ тошноты. Повернул кран и принялся неуклюже умываться, то и дело промахиваясь мимо собственного лица. Лучше ему определенно не становилось. В голову пришла безумная мысль: справиться с этим при помощи магии. Однако еще раз прикинув свои шансы на успех, он эту идею отверг. Не слишком-то хотелось блевать чем-нибудь вроде шариков для пинг-понга до самой Пасхи. Словно отгоняя эти мысли, Рон потряс головой и незамедлительно пожалел об этом: тяжелая и гудящая, она неумолимо стремилась к земле; сопротивляться этому было чертовски трудно. Нужно было поспать или, хотя бы, прилечь — он был уверен, что уснуть сможет не раньше, чем через пару часов. Однако в спальне было слишком много народу, и идти туда в таком состоянии не хотелось совсем. Помимо всего прочего, Рон готов был поклясться, что стоит ему водрузиться на кровать, как вездесущий Гарри обязательно начнет донимать его вопросами. Рональд прекрасно видел их с Гермионой разговор, пусть он и не знал о чем он, косые взгляды в его сторону были весьма красноречивы. Они всегда смотрят на него так. Черт, будто у него есть еще одни родители. Какая чушь. Конечно, этот придурок Рон опять сделал что-нибудь глупое. В такие моменты Гермиона говорит с ним этим строгим учительским тоном, да еще и смотрит с упреком, мол, Рональд, ну как можно быть таким тупым. Черт подери, как надоело. Рон разозлился. Больше всего на себя. Внезапно захотелось впечатать кулак в это долбаное зеркало, прямиком в отражение собственного лица. В этого рыжего придурка, со стеклянным, пьяным взглядом, с вечно глуповатым выражением на веснушчатой роже. Действительно, кем же еще, кроме непроходимого тупицы, его можно считать? Кто он такой, в сравнении с ними, с великолепным Золотым мальчиком, который только и делает, что спасает мир, переживает семейные драмы и жертвует собой? С рассудительной и серьезной Гермионой, что вылезает из библиотеки только за тем, чтобы в нужный момент подсказать правильное решение и спасти их несчастные задницы. Гермиона. Внезапно в сознании всплыло ее лицо. Строгое, как всегда. Даже в мыслях он не мог представить, чтобы она смотрела на него иначе. Ее глаза, карие, совершенно непроницаемые. Будто бы горячие. В них никогда ничего не видно и понять ее мысли невозможно. Удивительный взгляд, будто бы она знает все на свете, и потому постоянно скучает. Рон любил этот взгляд. Рон любил все в ней. Непослушные каштановые волосы и то, как она морщила нос, в очередной раз услышав какую-нибудь глупость. Любил ее руки, обманчиво хрупкие, но сильные и постоянно напряженные как пружины. Любил ее негромкий, но уверенный голос. Даже характер, показавшийся ему сперва просто несносным, теперь был чем-то необходимым и правильным, неразрывно связанным со всей ее чудаковатой прелестью. Она никогда этого не поймет. Никогда не поймет и не узнает. И пусть, пусть считает его недалеким и поверхностным, простодушным, нечутким, тупым или каким угодно еще. Рон решил, что сможет с этим мириться. Он совершенно не собирался волочиться за ней как собака, намекать и обхаживать. Он не стремился ей понравиться, но хотел, чтобы она любила его так же, как он ее, со всеми недостатками. Чтобы научилась видеть в нем больше, чем он выставлял напоказ. Может быть. Когда-нибудь. Парень вынырнул из своих мыслей, будто бы из темной, холодной воды. Огляделся, на мгновение, встретившись взглядом со своим растерянным отражением. Опьянение как рукой сняло, осталась лишь головная боль и какое-то неясное ощущение стыда. Он умылся еще раз, зажмурившись от резкого укола в виске, и направился к двери. Нырнул в коридор и, тяжело ступая, отправился в гостиную, молясь о том, чтобы к его приходу Гарри уже уснул. Толстая дама спала в своей раме, и пришлось разбудить ее, чтобы попасть внутрь. Возмущенная подобной бесцеремонностью, она проводила его долгим испепеляющим взглядом.***
На главной улице Хогсмида, в маленьком уютном закоулке, скрытом от глаз выступающим фасадом магазина, будто специально называющегося «Шапка-невидимка», находился небольшой двухэтажный дом. За исключением одного, все окна в нем были темны. Дым из трубы говорил о том, что где-то внутри, должно быть, весело потрескивает камин. И это было так. Именно у него напротив входной двери сидел человек. Он выглядел чем-то озабоченным и, можно даже сказать, волновался. То и дело поглядывая на дверь, он гладил свои усы и неодобрительно кряхтел. Кружка с чаем в его руках была холодной, за всю ночь он так и не притронулся к ней. Часы над дверью недавно пробили четыре утра. Человек с усами явно ждал чьего-то прихода, но этот кто-то не торопился. Этот кто-то снова нарушил свое обещание и был, очевидно, совершенно неисправим. Продумывая предстоящий и неприятный для обоих разговор, человек с усами нахмурился. Нужно что-то делать. Иначе ничем хорошим это не кончится, в этом он был уверен. Мужчина достал из сюртука небольшую кожаную книжечку, раскрыл ее и взглянул на старую, потрепанную фотографию, что была справа. Его глаза будто бы потускнели и погасли, лицо приняло какое-то странное печально-разочарованное выражение. На фото, сделанном, если память не изменяла ему, около двадцати лет назад, была изображена молодая девушка, даже девочка. Она казалась младше своих лет, за счет худобы и некоторой юношеской нескладности. Светлые волосы, небольшие, но выразительные глаза. Темно-синие, как и его, на черно-белой фотографии они казались чернильными точками. Девушка была сдержанна и скромна, она не улыбалась, не махала рукой, даже не двигалась. Просто стояла, сцепив руки за спиной, и внимательно смотрела прямо перед собой. Человеку стало холодно от этого взгляда. Он еще некоторое время вглядывался в изображение, думая о чем-то своем, пытаясь найти что-то, известное ему одному. Лицо становилось все мрачнее. Внезапно какая-то мысль посетила его голову, мысль неприятная и злая, заставившая его немедленно убрать фотографию обратно в карман. Некоторое время он сидел не двигаясь, спрятав лицо в ладонях. После чего решительно поднялся и, бросив последний взгляд на часы – они показывали без четверти пять — подошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Он устал ждать. Чуть позже, лежа в своей кровати, мучаясь от бессонницы и тревоги, человек заплакал. Вернее позволил себе пару скупых слез, которые лишь на миг увлажнили глаза и почти сразу исчезли, заставив веки неприятно чесаться. Он лежал недвижно, вперив глаза в потолок, и пытался унять свои мысли, что доставляли ему сегодня одни страдания. Некоторое время спустя дверь внизу со скрипом отворилась.